Паризина
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Паризина

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ

                              I.

          То часъ, когда въ тени ветвей

          Поётъ влюблённый соловей,

          Когда звучатъ любви обеты,

          Огнёмъ живительнымъ согреты

          И ветра шумъ и плескъ волны

          Какой-то музыки полны;

          Когда цветокъ блеститъ росою,

          Сiяютъ звезды безъ лучей,

          И синева воды темней,

          И сводъ небесъ сiяетъ тою

          Когда, спеша къ закату, день

          Встречаетъ хмурой ночи тень

          И сумракъ ночи предъ луною

          Бледнеетъ, точно предъ зарёю.

                              II.

          Не водопада шумъ глухой

          Послушать вышла Паризина;

          Не для пея небесъ равнина

          Горитъ звездами и луной.

          Она идётъ во тьме ночной,

          Но не за темъ, чтобъ любоваться

          Цветкомъ любви, иль наслаждаться

          Любовной песнью соловья,

          Хотя и ждётъ душа е я

          Такого-жь сладостнаго внука.

          И вотъ сквозь мракъ густыхъ ветвей

          Шаги послышалися ей:

          Бледнеютъ щёки, въ сердце - мука;

          Но чей-то голосъ прозвучалъ -

          Въ ея ланитахъ - запылалъ;

          Ещё мгновенье - и настанетъ

          Блаженный мигъ, который манитъ,

          Томитъ сердца. Онъ миновалъ -

          И онъ къ ногамъ ея припалъ.

                              III.

          И что для нихъ весь мiръ безгранной,

          Съ его движеньемъ, ночью, днёмъ?

          Всё, что живётъ и дышетъ въ нёмъ -

          Земля и небо - всё въ туманной

          Пучине кануло для нихъ.

          Какъ мертвецамъ, имъ нету нужды

          Ни до чего: они всемъ чужды,

          Имъ нету дела до другихъ.

          И даже вздохи ихъ такою

          Дышали радостью святою,

          Что будь ихъ счастье безъ конца,

          Восторгъ разбилъ бы ихъ сердца.

          Тяжолой мысли о вине

          Въ тревожномъ, сладкомъ этомъ сне?

          Но кто изъ техъ, кто ведалъ страсти,

          Остановился бъ въ этотъ мигъ,

          Иль ужасъ въ грудь его проникъ,

          Или подумалъ, что. какъ счастье,

          Мгновенья эти пробегутъ?

          И безъ того они пройдутъ

          И мы - увы - должны проснуться,

          Чтобы узнать - напрасный `трудъ -

          Что те минуты не вернутся.

                              IV.

          Прощаясь взорами, они

          Прiютъ преступный покидаютъ;

          Хотя клянутся, но вздыхаютъ,

          Какъ-будто рокъ ихъ не на дни -

          На годы, веки разлучаетъ.

          Вотъ поцалуй, вотъ тихiй вздохъ -

          И въ этотъ мигъ лицо прекрасной

          Где грозный судъ - правдивъ и строгъ -

          Ужь уготованъ для несчастной:

          Какъ-будто каждая звезда

          Была свидетельницей ясной

          Ея проступка и стыда.

          Ихъ поцалуй, вздохи длятся:

          Имъ такъ привольно въ тьме ночной.

          Но время! - имъ пора разстаться

          Съ боязнью, скорбью ледяной,

          Что неуклонно въ следъ стремятся

          За преступленьемъ, за виной.

                              V.

          Къ своей постеле одинокой

          Идётъ любовникъ молодой,

          Чтобъ помечтать въ тиши глубокой

          О красоте жены чужой;

          Она жь виновной головою

          Склонилась къ мужу на плечо.

          Встревоженъ сонъ ея мечтою;

          Она и млеетъ, и сгораетъ,

          И произноситъ имя то,

          Отъ ней которое никто

          Не слышалъ днёмъ и принимаетъ

          Супруга къ сердцу своему,

          Что жило, билось для другова.

          Онъ пробудился - и ни слова,

          Счастливый мыслью, что ему

          Посвящены те воздыханья

          И те горячiя лобзанья,

          Что прежде онъ благословлялъ.

          И былъ готовъ пролить онъ слёзы

          Надъ той, чей сонной даже грёзы

          Себя предметомъ онъ считалъ.

                              VI.

          Онъ страстно къ спящей припадаетъ

          И жадно шопоту внимаетъ -

          И слышитъ... Онъ затрепеталъ,

          Какъ-будто звуки услыхалъ

          И нравъ онъ: можетъ-быть такого

          Онъ приговора рокового

          И въ день последняго суда

          Не услыхалъ бы никогда,

          Возставъ на судъ всего земного.

          И правъ онъ! Миръ его земной

          Единымъ звукомъ темъ разрушенъ.

          Невнятнымъ звукомъ речи той

          Ея проступокъ обнаруженъ -

          И миръ души его нарушенъ.

          Чьё жь имя это? Словно ревъ

          Волны губительной, какъ гневъ,

          На брегъ кидающей несчастныхъ,

          Обломки мечущей волны,

          Восторгъ речей техъ сладострастныхъ

          Потрясъ его до глубины.

          Чьё жь имя это? Имя Уга,

          Въ кого онъ верилъ, какъ въ себя,

          Чья мать - любви его подруга -

          Сгубить позволила себя,

          Въ надежде видеть въ нёмъ супруга.

                              VII.

          Рукой могучей извлечёнъ,

          онъ;

          Но вотъ проносится мгновенье -

          И - безучастна, холодна -

          Сталь вновь въ ножны опущены.

          Да, жить на свете - нетъ сомненья -

          Но онъ прекрасною такою

          Её не хочетъ умертвить,

          Когда она, живя мечтою,

          Вкушаетъ счастье можетъ-быть.

          Ихъ утро вставшее разсудитъ!

          Онъ взоръ на ней остановилъ -

          И этотъ взоръ такъ страшенъ былъ,

          Что если бъ жертва пробудилась

          Её бы онъ оледенилъ

          На вечный сонъ, на сонъ могилъ.

          Лампады светъ ложится гнётомъ

          На лобъ его, покрытый потомъ;

          Но дни ея ужь сочтены.

                              VIII.

          Съ возвратомъ дня вестей позорныхъ

          Спешитъ улики онъ собрать -

          Всё, что боялся онъ узнать:

          Проступокъ ихъ, своё несчастье.

          Стараясь скрыть своё участье,

          Придворныхъ дамъ послушный хоръ

          Сложить на жертву сладострастья,

          На Паризину. Чтобъ ясней

          Была правдивость ихъ разсказа,

          Раскрыто всё до мелочей -

          Не остаётся ничего:

          Всё стало ясно для него.

                              XI.

          Могучiй Азо былъ далёко

          Отсрочку тамъ, где дышеть месть.

          Владыка Зстовъ, такъ высоко

          Стоящихъ въ сонмище родовъ

          Итальи славныхъ городовъ,

          Вокругъ вельможи, а подале

          Аркада стражей занята

          Предъ нимъ преступная чета.

          Такъ оба молоды, прекрасны!

          Другой - угрюмъ, какъ день ненастный.

          Возможно ль, чтобы сынъ родной

          Передъ отцомъ - о Боже мой!--

          Стоялъ въ цепяхъ, какъ предъ судьёй?

          Онъ долженъ - узникомъ, не сыномъ -

          Чтобъ встретить съ твёрдостью позоръ

          И свой услышать приговоръ.

          Онъ полнъ былъ мужества былова,

          Не проронилъ ещё ни слова.

                              X.

          Тиха, безмолвна и бледна

          Ждётъ приговора Паризина.

          Съ техъ-поръ какъ - царственно-ясна -

          Она, какъ ароматъ жасмина,

          Душой прекрасное любя,

          Распространяла вкругъ себя

          Где сонмъ вельможъ её встречалъ,

          Надменныхъ, знатныхъ и богатыхъ.

          Где рой красавицъ подражалъ

          Ея походке горделивой,

          И словъ журчанiе подмечалъ

          Въ ея беседе говорливой.

          Ещё вчера - заплачь она -

          Была бы сотня не одна

          Чтобъ быть ей верною защитой;

          А ныне, что для нихъ она

          И что для ней они - убитой?

          Возможно ль ей повелевать,

          И холодны, и безучастны,

          Съ руками сжатыми крестомъ,

          Съ челомъ нахмуреннымъ, безгласны,

          Съ презреньемъ сдержаннымъ, кругомъ

          А онъ, кто рядомъ съ ней стоялъ,

          Одинъ изъ самыхъ ей покорныхъ,

          Который спасъ бы, или палъ,

          Но не отрёкся бъ отъ несчастной,

          Онъ, другъ жены отца прекрасной,

          Не виделъ, какъ ея глаза

          Порой туманила слеза;

          Не зналъ, что слёзы те подруга

          Что веки нежныя ея,

          По коимъ жилки, какъ ручья

          Струи извилистыя, вились,

          Красой своихъ лиловыхъ струй

          Теперь распухли, опустились

          Тяжолой ношей на глаза,

          Кругомъ бродившiе съ тоскою

          И изъ которыхъ за слезою

                              XI.

          И онъ бы плакалъ о несчастной,

          Когда бъ не видъ толпы безстрастной.

          Далёкъ отъ горя своего,

          Какъ ни скорбелъ больной душою,

          Себя онъ выдать не хотелъ

          Передъ бездушною толпою -

          И на неё взглянуть не смелъ.

          Предъ нимъ вставали: и она,

          И пылъ любви, и ихъ свиданья.

          И гневъ отца, и ихъ вина,

          И судъ, и ужасъ наказанья,

          И на земле, и въ небесахъ.

          И кинуть взгляда онъ не смеетъ

          На это бледное чело;

          Но пусть лицо ея зардеетъ -

          Прощенье выпросить сч,умеетъ.

                              XII.

          И Азо началъ: "Я вчера

          Ещё и сыномъ, и женою

          Сонъ отлетелъ - и до утра

          У Азо, Зстовъ властелина,

          Не будетъ ни жены, ни сына

          И стану жизнь мою влачить

          Да будетъ такъ! Сильны при чипы -

          И всякъ такъ долженъ поступить!

          Но узы порваны не мною:

          Да будетъ такъ! Топоръ готовъ;

          Твоя смешается съ землёю.

          Иди - молися небесамъ,

          Пока не вспыхнули звездами!

          Быть-можетъ, сынъ, прощаютъ тамъ;

          Есть отпущенiе грехамъ;

          Но въ этомъ бренномъ мiре, Уго,

          Нетъ места более для насъ,

          Где бъ мы, живя другъ подле друга,

          Прощай! Свой санъ я не унижу:

          Твоей я казни не увижу;

          Но ты, презренная змея,

          Её увидишь: въ этомъ я

          Иди, развратная жена!

          Не я - виновна ты одна

          Въ его крови. Живи, покуда

          А если сможешь пережить

          Минуту казни роковую -

          Ликуй! - я жизнь тебе дарую!"

                              XIII.

          Лицо рукой: онъ ощутилъ

          Приливъ къ вискамъ и напряженье

          Всехъ кровеносныхъ венъ и жилъ

          На лбу своёмъ и ихъ бiенье.

          Но лбу дрожащею рукою,

          Чтобъ скрыть волненье предъ толпою.

          Но Уго къ трону подошолъ,

          Простёръ закованныя руки

          И на минуту попросилъ

          Его высокаго вниманья -

          И тогъ молчаньемъ изъявилъ

          Своё согласье на желанье.

          "Отецъ, я смерти не боюсь!

          Ты виделъ самъ меня средь бою,

          Какъ мчался рядомъ я съ тобою

          И какъ я бьюсь и какъ рублюсь.

          И этотъ мечъ - гроза когда-то,

          Твоихъ отъятый - честно, свято

          Служилъ тебе, громя враговъ,

          И пролилъ крови въ чистомъ поле,

          Въ честномъ бою, конечно боле,

          "Ты далъ мне жизнь: возьми обратно!

          Но не забылъ я горькихъ дней

          Несчастной матери моей,

          Любо

          Ея позора и стыда.

          Она въ могиле спитъ, куда

          И сынъ ея, дитя позора

          И твой соперникъ, снидетъ скоро.

          Тебе послужатъ въ обличенье,

          Какъ были нежны съ раннихъ норъ

          Твои любовь и попеченье.

          Тебе нанёсъ я оскорбленье:

          Твоя законная жена;

          Но какъ тебе она досталась?

          Она давно предназначалась

          Въ супруги мне. Ты увидалъ -

          И упрекать меня же сталъ

          Своею собственной виною -

          Моимъ рожденьемъ: ты сказалъ,

          Что на твоё я имя права

          И тронъ отцовъ - не для меня.

          Пусть такъ! Но еслибъ на коня

          Я только селъ и въ бой помчался.

          То черезъ годъ, а много - два

          И шлемъ мой лавромъ увенчался.

          Со мной былъ мечъ, была и грудь,

          Чтобъ проложить мне къ славе путь

          И гербъ добыть не мене славный,

          Чтобъ шпоры рыцаря носить -

          Не только знатнымъ надо быть;

          Мои же шпоры понуждали

          Нестись коня на звукъ мечей

          И клики въ воздухе звучали:

          "Домъ Эстовъ! смерть его врагамъ!"

          "Я каюсь въ страшномъ преступленьи -

          И не прошу о снисхожденьи.

          Что мне въ уделъ предназначались,

          Ужь не продлиться: миновались.

          Пускай не знатенъ родомъ я,

          Пусть гордость чорствая твоя

          Пусть такъ; но очеркомъ лица

          Я весь въ тебя, въ тебя - отца

          И буду вечно темъ гордиться!

          Мой духъ - въ тебя, душа - твоя!

          Я плодъ твоей преступной страсти

          И по душе ты не во власти

          Меня за сына не признать.

          А жизнь, твой даръ, что ты отнять

          Какъ ты, когда, покрывъ, бывало,

          Стальными шлемами главы,

          Мы вместе мчались черезъ рвы

          И было всё для насъ возможно.

          Какъ и грядущее моё.

          Къ чему мне это бытiё?

          Ты поступилъ хотя безбожно

          Съ моею матерью, лишилъ

          Что ты отецъ - не позабылъ

          И какъ ни строго роковое

          Твоё решенье, я скажу,

          Что судъ твой правымъ нахожу.

          Какъ началъ жизнь, такъ кончу - въ горе!

          Грешилъ отецъ, грешилъ и сынъ;

          Въ ответе жь буду я одинъ.

          Мой грехъ законъ людской осудитъ;

          "

                              XIV.

          Сказалъ - и вновь сложилъ онъ руки,

          Звеня цепями - и те звуки,

          Что тяжкимъ стономъ пролились,

          Бледна стояла Паризина

          И въ ней подметить каждый взоръ

          Хотелъ - какъ встретитъ приговоръ

          Она, злосчастная причина

          Стоитъ печальная она.

          Глаза, раскрытые широко,

          Блуждаютъ где-то тамъ - далёко:

          Не отеняютъ, не таятъ

          Кружокъ всё больше становится

          Вокругъ зрачка, какъ бирюза

          И непокорная слеза

          Съ ресницы медленно катится.

          Что съ ней свершалось въ этотъ мигъ

          И былъ бы въ праве подивиться,

          Какъ изъ земныхъ ея очей,

          Таившихъ пламя злыхъ страстей.

          Она хотела говорить,

          Но замеръ въ горле звукъ невнятный:

          Ну точно въ стонъ тотъ непонятный

          Хотелось душу ей излить.

          Она, казалось, вновь хотела

          Промолвить что-то; но языкъ

          Ея издалъ лишь страшный крикъ -

          И, покачнувшися, упала

          Не такъ, какъ, падая, должна

          Упасть преступная жена,

          Подъ гнётомъ золъ и преступленья,

          Снести не могшая презренья,

          Какъ изваянье ледяное,

          Иль нечто чудное такое,

          Чего не знаетъ бренный мiръ.

          Но нетъ, она ещё, къ несчастью,

          и

          Къ тяжолымъ мукамъ бытiя

          Она вернулась - но не страстью

          Убитый разумъ. Полны мукъ,

          Все фибры мозга несдержимо

          Который стрелы мечетъ мимо)

          Стремятъ въ пространство мысль ея.

          Прошедшее, съ его борьбою,

          Не существуетъ для нея;

          Едва мелькающей въ ночи,

          Какъ яркой молнiи лучи.

          Она - увы - лишь понимаегъ,

          Что грозно ей на сердце зло

          И леденитъ, и угнетаетъ;

          Что есть какой-то грехъ и стыдъ,

          Что кто-то голову склонитъ -

          Умрётъ; но кто? - она не знаетъ;

          Земля ль подъ ней? плывётъ луна

          Иль солнце на небе сiяетъ

          И люди ль вкругъ нея блуждаютъ,

          Иль это демоны взираютъ

          Встречалъ сочувственный лишь взоръ?

          Всё, перепутавшись, вращалось

          Въ ея блуждающемъ уме:

          Боязнь, надежда - всё смешалось

          Полна безумья, то съ слезами,

          То съ смехомъ дивимъ и глухимъ,

          Она - мечтая что со снами -

          Съ безумьемъ борется своимъ.

          На башне древняго собора

          Гудятъ, звонятъ колокола

          И стройность мрачнаго ихъ хора

          Ложится на душу, какъ мгла.

          То объ усопшемъ скорбный гласъ,

          Иль на земле ещё живущемъ,

          Но чей ужь близокъ смертный часъ.

          За душу грешную, что прахомъ

          Гудятъ, звонятъ колокола.

          Онъ на коленяхъ предъ монахомъ.

          Что за печальный, страшный видъ!

          Для глазъ и слуха - всё такъ ново!

          Вкругъ стража верная стоитъ.

          Вотъ и палачъ съ рукою голой!

          Онъ, чтобъ ударъ его былъ скоръ

          И веренъ, пробуетъ топоръ

          Толпа сбирается кругомъ;

          Покрыта ею вся равнина:

          Все жаждутъ казнь увидеть сына,

          Приговорённаго отцомъ.

          Уже спускалась ночи тень;

          Но солнце ярко предъ закатомъ,

          Какъ бы въ насмешку, въ этотъ день

          Сiяло пурпуромъ и златомъ.

          На обречённое чело

          Того, кто въ ужасе священномъ,

          Съ тоской, съ раскаяньемъ смиреннымъ,

          Окончивъ исповедь въ грехахъ,

          Чтобы, во имя всепрощенья,

          Греховъ услышать отпущенье.

          И солнце въ огненныхъ лучахъ

          Его, склонённаго во прахъ,

          И на каштановыхъ кудряхъ

          Лучами радостно играло;

          Но на топоръ, что тутъ лежалъ,

          Ещё приветливей кидало

          Ужасенъ былъ тотъ часъ прощальный!

          Ужасенъ грехъ и правъ законъ;

          Но каждый, видевшiй печальный

          Обрядъ - смущёнъ и потрясёнъ -

                              XVII.

          Съ главой склонённою во прахъ,

          Онъ громко кается въ грехахъ,

          Преступный сынъ, любовникъ смелый.

          Минута казни настаётъ.

          Онъ плащъ свой сбрасываетъ белый;

          Гигантъ-палачъ рукой дебелой

          Его за волосы берётъ,

          Ботъ шарфъ, подарокъ Паризины,

          Лежитъ ужь въ прахе, снятъ камзолъ,

          Чтобъ Уго нищимъ въ гробъ сошолъ

          Въ суровый часъ своей кончины.

          Прикрыть глаза его готовъ,

          Но - нетъ - такого униженья

          Онъ не потерпитъ, нетъ сомненья!

          То чувство гордости, что въ нёмъ

          Горячимъ вспыхнувши огнемъ,

          Въ душе мгновенно пробудилось.

          Едва таинственный платокъ

          Горячихъ глазъ его коснулся,

          Взглянуть на смерть, онъ встрепенулся.

          "Вамъ жизнь моя принадлежитъ",

          Сказалъ онъ: "скованъ я цепями;

          Но дайте мне главу склонить -

          Палачъ, рази!" Проговорилъ -

          И тихо голову склонилъ

          На окровавленную плаху

          И крикъ его последнiй былъ:

          "Рази!" Топоръ блеснулъ съ размаху -

          И покатилась голова;

          Трупъ рухнулъ глыбой ледяною -

          И, словно огненной росою,

          Вокругъ окрасилась трава.

          Чтобъ вновь сомкнуться ужь на веки.

          Онъ умеръ такъ, какъ умирать

          Всемъ грешнымъ можно пожелать:

          Онъ духомъ съ небомъ примирился,

          И, въ милосердiе небесъ

          Душой уверовавъ, воскресъ

          Для жизни новой, замогильной.

          И что ему старикъ-отецъ,

          И всё на свете въ этой пыльной,

          Ничтожной жизни - въ этотъ часъ?

          Душой далёкъ отъ жизни битвы,

          Онъ лишь шепталъ одне молитвы,

          Произнесённыхъ имъ безъ страху

          Въ тотъ мигъ, когда онъ былъ готовъ

          Склонить главу свою на плаху,

          Его единственнымъ земнымъ

                              XVIII.

          Толпа теснилась, затая

          Въ груди стеснённое дыханье,

          Какъ-будто смерть уста ея

          Но ужасъ холодомъ страданья

          По ней мгновенно пробежалъ,

          Когда ударъ смертельный палъ

          И прекратилъ существованье

          Среди толпы, когда съ размаху

          Топоръ ударился о плаху,

          Не слышно было ничего -

          Ни звука, кроме одного.

          Вылъ громокъ, жалобенъ и дикъ.

          Таковъ безумный, страшный крикъ

          Несчастной матери надъ прахомъ

          Ребёнка, взятаго землёй.

          Изъ сердца къ тверди голубой,

          Тоски исполнены и муки.

          Изъ оконъ стараго дворца

          Тотъ крикъ проникнулъ до конца

          Все устремились на него,

          Но сквозь аркадъ его узоры

          Не увидали ничего.

          То былъ крикъ женщины, какого

          И те, кто слышали его -

          Изъ состраданья - пожелали,

          Чтобъ крикъ уста не повторяли.

                              XIX.

          Какъ пробилъ часъ его кончины,

          Уже ни чей не виделъ взоръ

          Въ дворце и парке Паризины.

          И имя самое ея

          Какъ оскорбленье бытiя,

          Позорный звукъ для устъ и уха;

          Изъ устъ же Азо не слыхалъ

          Никто имёнъ жены и сына,

          Какъ ихъ горькй была судьбина.

          Что жь до судьбы несчастной - мглой

          Она укрыта подъ землёй.

          Смирясь, въ обитель ли вступила,

          И тамъ - въ молитвахъ и трудахъ -

          Свой векъ окончила въ слезахъ,

          Или погибла отъ кинжала

          За страсть, которую питала,

          Какъ тотъ, котораго видала

          Съ спокойной ясностью чела,

          На плахе, молча, безъ стенанья,

          Ударомъ темъ же сражена,

          Ея была перервана -

          Той тайны скорбной, какъ бываетъ,

          Никто не зналъ - и не узнаетъ.

          Но какъ она бъ ни умерла,

                              XX.

          Могучiй князь женился снова -

          И сонмъ сыновъ вновь окружалъ

          Его; по не было такого,

          А если былъ, то взоръ безстрастный

          Его межь нихъ не замечалъ.

          Иль, поглядевъ, свой вздохъ напрасный

          Въ груди могучей подавлялъ.

          Давно не искрились слезою,

          И не сходила ночи мгла

          Съ его высокаго чела,

          На коемъ думы, съ ихъ страстями,

          И не осталось ничего

          На этомъ свете у него,

          Кроме надуманныхъ годами

          Безсонныхъ, тягостныхъ ночей,

          Кроме души, равно холодной

          И къ порицанью и къ хваламъ,

          Всегда въ желанiяхъ свободной,

          И ничего не позабывшей

          Изъ жизни прошлой, прежде бывшей -

          Души, которая, когда

          Наружность твёрдость выражала,

          Упорной думою терзала.

          Такъ льда тяжолый, толстый слой

          Поверхность только покрываетъ:

          Подъ нимъ бежитъ потокъ живой

          Когда въ закованную грудь

          Его желанья проникали,

          Они въ ней слишкомъ западали

          Глубоко, чтобъ когда-нибудь

          О какъ бы мы ни отгоняли

          Прилива слёзъ отъ глазъ своихъ,

          Когда оне уже возстали,

          И какъ не сдерживали бъ ихъ -

          А вновь къ истоку возвратятся

          И тамъ, въ сердечной глубине,

          На-векъ останутся на дне,

          Ни кемъ невидимыя боле

          Пока невидимы оне.

          Томимый тяжкою тоскою

          И мыслью мрачною о техъ,

          Что искупили тяжкiй грехъ,

          И невозможностью на мигъ

          Её наполнить, безъ надежды

          И тамъ, на небе, встретить ихъ,

          Где думалъ встретить ихъ онъ прежде,

          Былъ до могилы убеждёнъ,

          Что приговоръ изрёкъ законъ,

          Что, запятнавъ себя грехами,

          Они во всёмъ виновны сами,

          Горька, печальна, тяжела.

          Когда весною отрезаютъ

          Сухую ветку съ своей черёдъ,

          Другiя ветви оживаютъ -

          Но если молнiя грозою

          На эти ветви налетитъ -

          И гордый стволъ не устоитъ:

          Поникнетъ думною главою.