Манфред.
Акт третий

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Манфред. Акт третий (старая орфография)

Акт третий.

СЦЕНА II.

Комната в замке Манфреда.

Манфред и Герман.

          Манфред. Который час?

          Герман. Остался до заката

          Еще лишь час, и чудный будет вечер.

          Манфред. Ты так ли все мне в башне приготовил,

          Как я велел?

          Герман. Там все готово, граф;

          Вот ключ, и вот вам ларчик.

          Манфред. Хорошо.

          Ты можешь удалиться.

                    (Герман уходит.)

           (один).  Я покоен.

          Покой неизъяснимый и досель

          Мной в жизни не испытанный. Когда б

          Я философию, из всех сует

          Не почитал пустейшей суетою,

          И из всего школярного наречья

          Безсмысленнейшим словом, я б сказал,

          Что золотой секрет, Калонъ* желанный,

          Теперь открыт и заключен во мне.

          Он пропадет; но уж большое блого

          Его познать и ощутить хоть раз.

          Мой ум обогащен познаньем новым,

          И я в своем альбоме запишу,

          Что есть такое чувство, есть. - Кто там?

* Καλον -- блого, - философский камень древних. Древние поставляли его в таком идеально-безстрастном настроении духа, в котором он никогда не терял бы своего покоя. Есть ли в таком покое счастье, - древние нисколько не сомневались. Перевод.

                    (Входит Герман.)

          . Здесь, граф, аббат Маврикия святого:

          Желает вас он видеть.

          Аббат (входя).  Мир вам, граф!

          Манфред. Благодарю, отец святой! ты дому

          Приносишь честь присутствием своим

          И мир душам живущих в нем.

          Аббат. Дай Бог,

          Чтоб это было так! Но, граф, я с вами

          Наедине поговорить желаю.

          Манфред. Выдь, Герман. Что-ж почтенный гость наш скажет?

          Аббат. Без околичностей: лета, призванье,

          Мой сан, мой долг, дают на то мне право;

          Я ваш сосед, хоть посетитель редкий,

          Но все ж сосед, так извините, граф:

          Престранный слух и слух довольно грешный

          Распространен и ходит, повторяя

          Что сотни лет привыкли уважать,

          Как имя безупречное. Когда б

          И тот его оставил столь же чистым,

          Кто им украшен ныне!

          Манфрид. Продолжай.

          Аббат. Граф, говорят - вы преданы занятьям,

          Исканью человека запрещенным,

          Что вы в связи с кромешными жильцами,

          С толпой духов отверженных и злых,

          Блуждающих в долине сени смертной.

          Я знаю - вы, в сословии людей,

          Едва ли с кем делились, как с собратом,

          Разменом чувств: монашеская келья

          Не столь строга, как замок ваш... когда бы

          Он был и свят на столько ж, как она!

          Манфред. Кто ж утверждать взялся такие слухи?

          Аббат. Мои собратья по Христу, крестьяне

          Вассалы, граф, которые притом

          Дрожат за вашу жизнь.

          Манфред. Возьми ее.

          Аббат. Я прихожу спасать, а не губить.

          Я б не хотел тревожить вашу совесть.

          Но если это правда, черный грех

          Омыть еще есть время: примиритесь

          Лишь с церковью, а чрез нее и с небом.

          Манфред. Я выслушал тебя; вот мой ответ:

          Что б ни был я - останется на веки

          Меж мною лишь и небом. Избирать

          Я смертного посредником не буду.

          Нарушил ли закон я? Пусть докажут

          И пусть потом накажут.

          Аббат. Сын мой! я

          Не говорил о наказаньи; нет;

          Я приношу прощение греху:

          Религия, все наши учрежденья,

          Мне дали власть - указывать пороку

          Пути надежд и чистых помышлений.

          Наказывать я оставляю Богу.

          "Отмщение Мое!" сказал Господь,

          И я глагол столь страшный повторяю

          С смирением служителя Его.

          Манфред. Старик! ни власть отшельников пустынных,

          Ни зной молитв, ни слезы покаянья,

          Ни пепл, ни пост, ни истязанья плоти,

          Ни даже то, что этого важнее:

          Безмерного отчаянья тоска,

          Которая без дьяволов, без ада,

          Сама собой способна - небеса

          Преобразить в геенну, - никакия

          Мольбы, ни заклинанья, из души

          Не в силах вырвать жгучого сознанья

          Ея грехов, злодейств, скорбей и казни,

          В грядущем нет такой безплотной муки

          Для самоосужденного злодея,

          Какую сам он воздает себе.

          Аббат. Я это настроенье одобряю.

          Оно пройдет, и след его заступит

          Отрадная надежда; промелькнет

          Спокойная уверенность в спасеньи,

          К нему же дверь всем грешникам отверзта.--

          Но дело исправленья начинают

          Сознанием потребности; скажи -

          И все, что мы лишь можем преподать,

          Преподадим; что разрешим, простится.

          Манфред. Когда Нерон * в мучениях кончался

          От раны, нанесенной им себе,

          Чтоб избежать стыда публичной казни,

          Толпой рабов, - сенаторов позорных -

          Ему приговоренной, - и солдат,

          Из жалости, своею грубой тогой

          То Римлянин, еще собравши силы,

          И гордо оттолкнув простолюдина,

          Сказал, с величием во взоре: "поздно!

          Ужели это верность?"

* В подлиннике сказано: "когда шестой римский император и проч." Но обстоятельства смерти шестого императора, Гальбы, были совершенно другия. Перев.

          Аббат. Что-ж отселе?

          Манфред. Как Римлянин, я отвечаю: поздно!

          Аббат. О, никогда, ни с совестью, ни с небом,

          Не поздно примириться. - Или ты

          Лишен надежд? Но странно; даже те,

          Кому и нет надежды за могилой,

          Еще живут мечтой земною, к ней

          Прильнув, как утопающий к былинке.

          Манфред. И я, отец, имел мечты земные...

          О, еслиб знал ты молодость мою,

          Когда мечтал я быть светилом мира,

          Тогда я заносился, может быть,

          Лишь для того, - то правда, - чтоб упасть;--

          За то упасть подобно водопаду,

          С крутой скалы стремящемуся в бездну,

          Могучему средь самого паденья,

          На дне пучин, отколе он опять

          Туманами восходит к небесам,

          Чтоб вновь упасть оттоль громовой тучей.--

          Но это миновало. Я нашел,

          Что это был лишь бред.

          Аббат. О, нет!

          Манфред. О, да!..

          Я никогда не мог ручной быть тварью.

          Кто-ж властвовать желает над людьми,

          Обязан льстить, служить и пресмыкаться,

          Уметь повсюду быть и выжидать

          Времен благоприятных, быть ползучей,

          Одушевленной ложью. Таковы

          Я пренебрег смешаться, хоть бы мог,

          Смешавшись с ним, вождем быть над волками.

          Лев любит одиночество; я тоже.

          Аббат. Зачем не жить, не поступать, как люди?

          Манфред. Я жить устал, устал до отвращенья.

          Я не жесток, своей судьбы кровавой

          Я не искал; я на нее нашел.

          Так царь пустынь, так пламенный самум,

          Дыханьем раскаленным до красна,

          Проносится над жгучими песками,

          Безплодными, лишенными травы,

          Горами волн зыбучих потешаясь;

          Не ищет он погибели ни чьей,

          Но все, что с ним лишь встретилось - погибло.

          Вот жизнь моя: мне встретились предметы

          В моем пути, их больше нет.

          Аббат. Увы!

          Я трепещу, что тут уж миновала

          Но вы так молоды, - нет, я хочу...

          Манфред. Вглядись в меня! Есть жалкий класс людей,

          Которые стареют молодыми,

          И средних лет едва достичь успев,

          Вкушают смерть, без помощи насилья.

          Кого порок, кого науки губят,

          Кого труды, кого усталость льни,

          Кого болезнь, кого избыток сил,

          Кого безжалостно разбитое тоской,

          Иль до поры увянувшее сердце.

          Последняя зараза убивает

          Всех более, являясь между нами,

          В разнообразьи лиц, имен и свойств.

          Вглядись в меня! На мне всех этих ядов

          Лежит печать; из всех же этих ядов

          Довольно одного: так не дивись

          Тому, чем стал, дивись, чем был всегда я,

          Тому, что быв, чем был, еще живу я.

          Аббат

          Манфред. Старик! я уважаю

          Твои лета; я почитаю сан;

          Беру в разсчет намеренья святые;

          Но тщетно все! Не думай, что я груб,

          Нет, я щажу тебя лишь, избегая

          На этот раз беседы... но прощай!

                    (Манфред уходит).

          Аббат. Он мог бы быть возвышенным созданьем;

          Как много сил счастливых, и какой

          Сосуд их заключает! Будь оне

          Устроены в порядке! А теперь,

          В нем все хаос: лучистый свет и мрак,

          Высокий ум и бред, и эти страсти,

          И чистые стремленья добрых дум.

          Во всем застой, иль гибель; все стремится

          Без цели и порядка: он погиб...

          Но я спасу, я постараюсь снова;

          Он стоит искупленья, и мой долг -

          Иду за ним, хоть бережно, но смело.

                    (Аббат уходит).

СЦЕНА II.

Другая комната в замке.

Манфред и Герман.

          Герман. Я ждал заката солнца, граф: оно

          Теперь с горами наравне.

          Манфред. Уже?...

          Я на него взгляну.

                    (Манфред подходит к окну).

                                        Блестящий шар!

          Кумир времен природы первобытной

          И племени могучого людей,

          Неведавших болезней, - исполинов,

          Детей любви, от ангелов рожденных

          И дев земных, мрачивших красотой

          Тех ангелов, за смертную любовь

          И небеса и Бога потерявших!

          Блестящий шар! боготворимый миром,

          Ты ранний благовестник божества,

          Вливавший свет и зажигавший чувство

          В сердцах простых халдейских пастухов,--

          Пока они с молитвою не пали

          Во прах перед тобою! Зримый бог,

          Незримого наместник, им избранный

          Чтоб тенью быть Ему! Ты царь-звезда,

          С которою становится нам сносен

          Наш мир земной! Ты красота небес!

          Людским сердцам источник вдохновенья,

          И свет, и цвет дающая всему!

          Царь годовых времен и перемен,.

          И стран земных, и в них людей живущих,--

          Затем что ты - и зажигаешь страсти,

          И самый вид наружный нам даешь!

          Восход, закат, полдневное сиянье

          В тебе равно прекрасны и равно

          Мне не видать их более. - Прощай!

          Мой первый взгляд любви и удивленья

          Ты смертного не озаришь такого,

          Кому-б дары и жизни и тепла

          Губительны так были. - Закатилось

          Оно совсем уже. - Пора и мне.

СЦЕНА III.

Горы. - На некотором разстоянии замок Манфреда. - Терраса перед башней. - Сумерки.

Герман, Мануэль и другие вассалы Манфреда.

          Герман

          Один, с своей безсонницей, идет

          Он в эту башню. Странно: я бывал

          Там и внутри; да, мы там все бывали,

          Но из всего, что есть в ней, невозможно

          Над чем он там трудится. Правда, есть

          Там комната, куда не проникал

          Ни кто из нас. Ах я бы ничего

          Не пожалел, чтоб в три последних года,

          Мануэль. Слишком смело.

          Доволен будь и тем, что ты уж знаешь.

          Герман

          Ты б рассказать мог много. Сколько лет

          Живешь ты в этом замке?

          Мануэль. Граф Манфред

          Его отцу: тот вовсе не похож был

          На этого.

          Герман. Довольно частый случай

          Меж ними разница?

          Мануэль. Я говорю

          Не о чертах, но о привычках, нравах:

          Любил войну, пиры; он не корпел

          Над книгами; не делал из ночей -

          Монашеских безсонниц, но веселью

          Он ночи посвящал; ни по лесам,

          Ни от людей, и ни от их забав

          Лица не отворачивал.

          Герман. Проклятье!

          Ах, если бы они воскресли снова

          Меж этих стен, которые глядят

          Как будто что забыли!

          Мануэль

          Должны сперва переменить владельца.

          О, Герман, я такия вещи видел

          Меж этих стен...

          Герман

          Нам что нибудь, для скучного досуга.

          Я помню, нам ты как-то намекал

          О случае одном близь этой башни.

          Мануэль

          А в сумерки, почти вот, как теперь;

          Я вспомнил, был такой же вечер; даже

          Те облака багровые, что виснут

          На шпице Егеря*, тогда точь-в точь

          Был душный ветер; снежные вершины

          Восход луны слегка уж озарял...

          Все, как сей час, я вижу: граф Манфред

          Был, как теперь, в своей угрюмой башне.

          Тогда была - товарищ одинокий

          Его труда безсонного, - она,

          Она, кого, казалось, он любил

          Одну лишь на земле, к чему по крови,

          Его... но, чу! кто здесь?

* Вершина Богемских гор. Весьма позволительно усомниться , чтобы эта вершина была видима с места действия. Разстояние между двумя местностями состоит более, чем из четырех градусов. Перев.

                    (Входит Аббат).

          Аббат

          Герман. Здесь в башне.

          Аббат. Я с ним должен говорить.

          Мануэль

          И доложить.

          Аббат. Я на себя беру

          Штраф за вину, когда в том есть вина.

          Я должен увидать его.

          . Ты видел

          Почти сейчас лишь.

          Аббат. Герман! я хочу.

          Дай графу знать, что я пришел и жду.

          . Я не могу.

          Аббат. Так, кажется, я сам

          Теперь могу своим герольдом быть.

          Мануэль

          Аббат. Зачем же так?

          Мануэль. Уйдмте лишь отсель -

          Я вам скажу, я много вам скажу.

СЦЕНА IV.

Внутренность башни.

          Манфред (один).

          Верхи осеребрилися луной.

          Люблю досель природу я; а к ночи

          Я так привык, так мой сроднился взор

          С её лицом, что все людския лица

          Ея светил, в немом очарованьи,

          Я изучил язык иного мира.

          Я вспомнил вновь, - когда я молод был

          И странствовал... - была такая ж ночь,

          На царственных обломках я стоял.

          Над грудой арк - там высились деревья,

          Ложась, как тень, на небе голубом;

          Сиянье звезд сквозь трещин проникало;

          Вблизи меня, из цезарских чертогов

          Могильный крик совы звучал; порою

          Ночная песнь сторожевых солдат

          Средь тишины дрожала, замирая.

          Виднелись кипарисы, и каймою

          Служили горизонту лес ростет

          Среди тех стен, сравнявшихся с землею...

          Где цезари лишь жили, там живут

          Гнездо совы над царским очагом!

          Ползучий плющ ростет на грунте лавров!

          Но между тем, как Августа чертоги

          И цезаря палаты стали прах,--

          Во весь свой рост, в печальной красоте!

          И ты сиял, о месяц круглолицый,

          Свой тихий свет роняя надо всем! -

          Смягчая вид суровый запустенья,

          Ты скважины, пробитые веками,

          Вновь пеленой волшебной застилал!

          Ты оставлял прекрасным, что им было,

          Что не было - ты возводил в него,--

          И сердце не стремилося во след

          За древними великими мужами,

          В безмолвном обожаньи! - мертвецы,--

          Но скипетродержавные владыки,--

          Над нашими душами - То была

          Такая ж ночь. Как странно, что о ней

          Я вспомнил в этот час. Но я заметил,

          Что даже в миг строжайших размышений

          От дикого блужданья.

                    (Входит Аббат).

          Аббат. Добрый граф!

          Вновь домогаюсь чести видеть вас;--

          Благой порыв вы пощадить должны.

          Пускай все зло, которого причиной

          Могу быть я, - падет лишь на меня;

          Но то добро, которого я чаю,

          О, еслиб я сказать мог - и на сердце!

          О, еслиб мог молитвой, иль словами

          Его тронуть - достойную тогда-б

          Я душу спас, - что только заблуждалась,

          Манфред. Ты меня

          Не знаешь: дни мои изочтены;

          Дела разсмотрены; - или отсель:

          Аббат. Вы мне грозить хотите?

          Манфред. Я? о, нет.

          Я просто говорю: тут есть опасность.

          Аббат. Чего?

          Манфред. Гляди сюда!

          Ну - что ты видишь?

          Аббат

          Манфред. Гляди!

          Я говорю, гляди сюда! - теперь

          Скажи - что видишь?

          Аббат

          Оледенить; но я, я не боюсь.

          Я вижу - вот - какой-то образ дикий,

          Как адский бог, из-под земли встает.

          Его лицо закрыто покрывалом,

          Теперь меж мной и вами он стоит.

          Но все таки - я не боюсь его.

          Манфред. И нет причин: он для тебя безвреден;

          Я говорю - уйди.

          Аббат. Я остаюсь,

          Пока врага не изгоню отсель.

          Зачем он тут?

          . Да; да... Зачем он тут?

          Я не просил, не ждал; он гость незванный!

          Аббат. Увы, погибший человек! - с какими

          Ты сходишься гостями? - я дрожу,

          Ты на него, он на тебя? - лицо

          Он открывает - ах! - его чело

          Хранит рубцы его сразивших молний,

          В глазах горит безсмертие геенны...

          Манфред - духу. Скажи - что у тебя за цель?

          Дух. Пойдем!

          Аббат. О, кто ты? - отвечай.

          Дух

          Его судьбы. Пойдем! пора!

          Манфред. Готов!

          О, я на все готов. Но что за сила

          Дух. Узнаешь сам. - Пойдем!

          Манфред. Я власть имел

          Над более могучими, чем ты.

          Иди же прочь!

          Дух. Твой час настал, о смертный!

          Я говорю - за мной.

          Манфред

          Я это знал, и знаю, но тебе

          До этого нет дела. Прочь иди!

          Я умереть хочу, как жил, - один.

          Дух. Я призову моих собратий. Братья!

          Аббат. Вон, дьяволы! Вон, вон! я говорю.

          Где вера, там владений ваших нет.

          Я закляну вас именем...

          Дух. Старик!

          Самих себя и сан твой; так не трать

          Ты слов святых на воздух: все напрасно!

          Он осужден; он наш, - и я опять.

          Еще раз говорю ему: за мной!

          . Но я вас презираю. Хоть мой дух,

          Я чувствую, меня уж оставляет,--

          Я презираю вас. Пока в груди

          Хоть капля есть дыхания земного -

          Пока земная сила есть - отдам

          Всю на борьбу, хотя б против чертей!

          За членом член меня лишь можно взять!

          Дух. И это ты, тот горделивый смертный,

          Проникнуть в мир незримый и мечтал

          Быть равен нам? - так вот как ты упорно

          Стоишь за жизнь! - что-ж значили проклятья

          В твоих устах?

          . Ты лжешь, нечистый дух!

          Последний час я доживаю; это

          Я знаю сам; - но на одно мгновенье

          Я б не хотел продолжить этот час.

          С толпою темных ангелов твоих.

          За эту власть, которой обладал я,

          Не продавал себя я вашей братьи.

          Я достигал ее трудом, наукой,

          Безсонницей и дерзким пониманьем

          Высоких тайн, - наследья тех времен,

          Когда земля видала человека

          Ходящого по ней в кругу духов,

          И в том клянусь моей последней силой,--

          Что я вас презираю! Презираю!

          Дух. Но именем преступных дел твоих...

          Манфред

          Ты надо мной не властен, - это видно;

          Ты мной владеть не будешь, - это ясно.

          Во мне самом, - твой ад пред ней ничтожен.

          Безсмертная душа сама себе

          Воздаст ответ за добрые и злые

          Дела и помышленья. Меру зла,

          Сама определит она, злой дух;

          Сама, когда, от этих уз телесных,

          Предметов, лиц, страстей и дум земных

          Освободясь, в самой себе замкнется

          Ты не был искусителем моим;

          Я не был простаком твоим; за что же

          Мне быть твоей добычей? Погубил

          Я сам себя, сам и палач свой буду!..

          Уже рука, но не чертей, а смерти.

                    (Демоны исчезают).

          Аббат. Увы! как вдруг ты побледнел! Как трудно

          Ты стал дышать! Какой тяжелый хрип

          Хоть мысленно, но так не умирай.

          Манфред. Все кончено! Мой взор подернут мглой;

          Вокруг меня все плавает в тумане;

          Дрожит и разседается. Прощай!

          Дай руку мне.

          Аббат. И в ней, и в сердце холод.

          Хоть вздох один на небо! Что с тобою?

          . Старик! да умирать совсем не трудно.

                    (Умирает).

          Аббат. Он отошел; душа взяла паренье -

          Куда? Кто скажет? Но он отошел.