Кораблекрушение
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Кораблекрушение

Изъ романа "Донъ-Жуанъ".

1.

КОРАБЛЕКРУШЕНІЕ.

(Песнь I. строфы 24--107.)

Корабль испанскiй, Santa Trinidada,

Съ богатымъ грузомъ въ портъ Ливорно плылъ.

Тамъ поселился съ давнихъ поръ Монкада.

Испанскiй грандъ, съ которымъ связанъ былъ

Отецъ Жуановъ дружбою измлада:

Къ нему-то нашъ изгнанникъ получилъ

Письмо отъ друга, предъ своимъ отплытьемъ,

Съ рекомендацiей и челобитьемъ.

Съ нимъ трое слугъ бежало съ береговъ

Испанiи, да гувернёръ Педрильо.

Учоный мужъ знатокъ былъ языковъ,

Но тутъ лежалъ безъ языка въ безсилье:

Болезнiю страдая моряковъ.

Онъ, лёжа въ койке, охалъ по Севилье;

А брызги волнъ, летя въ каюту, въ трюмъ,

Кропили койку, ужасали умъ.

А къ ночи ветръ подулъ какъ ураганъ.

Всё это вздоръ, конечно, мореходамъ;

Но сухопутнымъ мрачный океанъ

Казался грозенъ. Съ солнечнымъ заходомъ

Часть парусовъ убавили. Туманъ

Вставалъ надъ моремъ, и. лицо нахмуря,

Давало небо знать, что будетъ буря.

Въ часъ по-полуночи, внезапный шквалъ

Корабль ихъ бросилъ въ яму межъ волнами;

Въ подзоръ ударилъ набежавшiй валъ,

Разбилъ старнъ-постъ, потрясъ корму съ снастями.

И прежде чемъ мигъ страшный миновалъ,

Ужь руль былъ сорванъ бурными палами.

"Къ насосамъ!" крякъ раздался въ часъ беды:

"Четыре фута въ трюме ужь воды!"

Немедля въ трюмъ спустилась часть народу,

Чтобъ въ действiе насосы привести;

Другiе грузъ за бортъ бросали въ воду

И наконецъ успели щель найдти;

Что только чудо ихъ могло спасти:

Такъ сильно волны били изъ отверстiй.

Напрасно куртки, койки, тюки шерсти

Бросали въ щель: отчаянной беды

Конечно бы ничемъ не отвратили,

Все были бъ тщетны жертвы и труды,

Когда бъ насосы имъ не пособили,

Тоннъ пятьдесятъ бросая въ часъ воды.

Заметимъ: все, кому они служили,

Согласны въ томъ, что лучше этихъ помпъ

Нельзя желать: ихъ делалъ мастеръ Комбъ

Съ восходомъ солнца, море присмирело;

Казалось, щель заткнуть имъ удалось.

Корабль ихъ плылъ, но въ трюме то-и-дело

Качали ревностно цепной насосъ.

Ужь ветеръ вновь крепчалъ; когда жь стемнело,

Вторичный шквалъ, ужасней первыхъ грозъ,

Ударилъ въ бортъ и. сбросивъ пушки съ шканцевъ,

На бимсы повалилъ корабль испанцевъ.

Съ волненьемъ страшнымъ хлынула въ каюты.

Подобный мигъ намъ памятенъ всегда,

Какъ памятны пожары, бури, смуты

И лей, что насъ лишаетъ навсегда

Надеждъ, здоровья, радостной минуты:

Такъ водолазъ, такъ плаватель, кому

Тонуть случалось, помнитъ моря тьму.

Немедленно рубить тутъ мачты стали --

Сперва гротъ-мачту и бизань за пей;

Но какъ колодой кораблёмъ играли

Валы, смеясь надъ силами людей.

Фокъ-мачта и бушпритъ лотомъ упали,

И наконецъ - ещё надежды леей

Отрадный лучъ для нихъ не затерялся --

Съ ужасной силою корабль поднялся.

Легко себе представить, что пока

Происходилъ ужасный пиръ природы,

Для многихъ мысль казалась не легка:

Погибнуть въ море, иль терпеть невзгоды-

Морякъ видавшiй даже непогоды,

Бушуетъ, проситъ грогу и тайкомъ,

Припавши къ бочке, тянетъ чистый ромъ.

Душе отъ бедъ нетъ лучшей обороны,

Какъ ромъ и вера; такъ и въ этотъ часъ --

Кто грабилъ, кто пилъ спиртъ, кто пелъ каноны.

Межъ-темъ тянули ветры трель; какъ басъ

Имъ вторили валовъ охриплыхъ стоны;

Ревъ океана, бури вещiй гласъ,

Плачъ, богохульства, жаркiя молитвы

Сливались хоромъ въ часъ стихiйной битвы.

И верно бъ вспыхнулъ бунтъ въ точенье дня,

Когда бъ Жуанъ, отважный не по летамъ,

Но всталъ предъ трюмомъ, двери заслона,

И устрашая буйныхъ пистолетомъ --

Какъ-будто смерть страшнее отъ огня,

Чемъ отъ воды - на перекоръ советамъ,

Мольбамъ, проклятьямъ, не унялъ вполне

Желавшихъ лучше утонуть - въ вине.

"Давай намъ грогу! будетъ всё напрасно

Черезъ минуту!" Но Жуанъ имъ: "Нетъ!

Конечно, въ море утопать ужасно;

Но пусть какъ люди мы покинемъ светъ,

Не какъ скоты!" Такъ смело постъ опасный

Онъ защищалъ по избежанье бедъ,

Хоть самъ Педрильо, пестунъ и учитель,

Вина и рому жаркiй былъ проситель.

Учоный мужъ билъ вне себя: въ слезахъ,

Съ лицомъ прежалкимъ, громко онъ молился

И каялся во всехъ своихъ грехахъ,

И наконецъ исправиться решился --

Провесть свой векъ въ классическихъ стенахъ

Учоной Саламанки, где родился,

И по блуждать, какъ Санчо-Панса. вследъ

За Донъ-Жуаномъ, изучая светъ.

Надежда вновь блеснула имъ. Светало --

И ветеръ стихъ. Безъ мачтъ и парусовъ.

Корабль ихъ плылъ; вкругъ море бушевало

По отмелямъ; не видно береговъ.

Безплодныя усилья моряковъ:

Кто посильней, спускался въ нижнiй ярусъ

Качать насосъ, кто послабей - шилъ парусъ.

И подъ корабль опущенъ парусъ былъ,

Казалось, съ пользой временной для судна.

Хоть, правда, ждать спасенья безъ ветрилъ,

Безъ мачтъ и съ течью было бъ безразсудно,

Всё жъ лучше биться до последнихъ силъ,

А утонуть намъ никогда но трудно.

Къ тому жь - хотя однажды умирать --

Кому прiятно въ море утопать?

Никто не зналъ, куда ихъ ветры гнали,

Бросая въ море противъ воли ихъ.

Ужь кораблёмъ они не управляли;

Всегда въ трудахъ, въ покое жь ни на мигъ,

Несчастные напрасно начинали

Постройку мачтъ: никто не зналъ изъ нихъ.

Продержится ль корабль другiе сутки --

Одъ плыть-то плылъ, по плылъ не такъ какъ утки.

Ихъ судно такъ ужасно пострадало,

Что больше плыть ужь не могло оно;

Къ тому жь и зло другое угрожало:

Въ воде нуждались ужь они давно,

А море даль туманомъ застилало:

Ни берега, ни лодки де видать;

Кругомъ лишь море. Вотъ и ночь опять --

И снова буря. Волны вновь вздымались.

Ужь въ оба трюма прибыла вода;

Но моряки и тутъ ещё казались

Спокойными и даже иногда

Отважными, пока не разорвались

Въ насосахъ цени: ихъ корабль тогда

Былъ въ власти волнъ, а власть стихiи злобной.

Какъ у людей - въ войне междоусобной.

Тутъ плотникъ, наконецъ, пришолъ въ слезахъ

И объявилъ печально капитану,

Что всё погибло. Онъ ужь былъ въ летахъ

И много странствовалъ но океану,

Разжалобилъ такъ сердце ветерану:

Беднякъ, жену имелъ онъ и детей --

Мысль страшная для гибнущихъ людей!

Тутъ стало явно, что корабль ихъ вскоре

Потонетъ: быстро погружался носъ.

Тогда они святымъ взмолились въ горе,

Но те съ небесъ не видели ихъ слёзъ;

Другiе, взоръ вперяя съ борта въ море,

Спускали шлюпки. Тутъ одинъ матросъ

Педрильо сталъ молить объ отпущеньи:

"Поди ты къ чорту!" тотъ сказалъ въ смущеньи.

Кто, лёжа въ койке, бичевался въ кровь,

Кто наряжался будто въ воскресенье,

Кто съ страшнымъ воемъ, съ скрежетомъ зубовъ,

Рвалъ волосы и проклиналъ рожденье.

Но многiе, какъ я сказалъ, съ бортовъ

Спускали шлюпки, зная, безъ сомненья,

Что шлюпки ихъ, до то что утлый чолнъ,

Плыть могутъ долго въ море противъ волнъ.

Что, после столькихъ бедствiй и труда,

Никто изъ нихъ въ трюмъ не дерзнулъ пробраться

Къ съестнымъ припасамъ: люди и тогда,

Какъ умираютъ, голода боятся.

Весь ихъ запасъ испортила вода:

Бочёнокъ масла, сухарей три пуда --

Вотъ всё, что въ катеръ сбросили оттуда.

Въ баркасъ однако жь удалось имъ взять

Двенадцать фунтовъ хлеба (онъ волною

Испорченъ былъ), вина бутылокъ пять,

Да семь галоновъ съ свежею водою;

Ещё успели мяса отыскать

И захватили окорокъ съ собою,

Да рому въ фляжкахъ меньше полведра --

Всего едва ль хватило бъ до утра.

Другiя шлюпки - ялъ и пинку - бурной

Снесло волной, лишь дунулъ первый шквалъ.

Былъ оснащонъ баркасъ ихъ очень дурно:

На нёмъ былъ парусъ сшитъ изъ одеялъ;

Къ ихъ счастiю, весло съ собою взялъ.

И такъ въ баркасъ и катеръ часть народу

Решилась сесть, спасаясь въ непогоду.

Былъ вечеръ; день лопастный гасъ въ волнахъ;

Туманъ надъ моремъ разстилалъ покровы:

Казалось, въ нихъ скрывался тайный врагъ,

Нанесъ ударъ теперь пловцамъ готовый.

Такъ ночь, ложась на волны въ ихъ глазахъ,

Мрачила страшно океанъ суровый

И лица ихъ: страхъ мучилъ десять дней

Толпу пловцовъ - теперь и смерть предъ ней.

Пытались-было строитъ плотъ - напрасный

Въ такую бурю, трудъ такой, чему

Смеяться бъ можно; но тотъ мигъ опасный

Смешнымъ касаться могъ лишь одному

Безумному, что въ радости ужасной

Хохочетъ, самъ не зная почему,

Поду-безумно, полу-истерично,

Какъ хохотать лишь демону прилично.

И всё, что плыть могло, спустили въ воду,

Чтобъ дать возможность морякамъ спастись,

Хоть безъ надеждъ въ такую непогоду.

Когда же звезды на небе зажглись.

Пустились шлюпки въ море на свободу.

Тогда корабль, накрёнившись, нырнулъ

Въ пучину носомъ: словомъ, потонулъ.

Тутъ дикiй крикъ до неба всталъ изъ моря;

Тутъ вскрикнулъ трусъ, отважный смолкъ пловецъ;

Иной тутъ въ волны прыгалъ съ воплемъ горя,

Какъ бы желая встретить свой конецъ,

И море вкругъ зiяло, съ жертвой споря,

И валомъ валъ дробило, какъ боецъ,

Который прежде, чемъ врага оставитъ,

Бездушный трупъ ещё въ объятьямъ давитъ.

Сперва одинъ раздался общiй крикъ

Протяжно-дикiй, сходный съ грохотаньемъ

Громовъ въ горахъ; потомъ всё смолкло вмигъ.

Лишь ветръ сливалъ свой голосъ съ завываньемъ

Соединённый съ судоржнымъ плесканьемъ --

Далёкiй кликъ могучаго пловца,

Который споритъ съ смертью до конца.

Межь темъ две шлюпки съ жалкою толпою

Пустились въ море счастiя искать.

Влеклись они надеждою пустою:

Такъ сильно ветеръ началъ дуть опять,

Что имъ земли не встретить предъ собою.

Л всехъ въ баркасъ ихъ сею двадцать пять,

Да девять въ катеръ - люди всё больные,

Иззябшiе подъ бурей; остальные

Погибли все - душъ около двухъ сотъ.

Но смерть пустякъ, а вотъ что очень худо:

Когда католикъ гибнетъ въ лоне водъ.

Его душа горитъ въ огне, покуда

Въ чистилище молитва не дойдётъ;

Пока жь объ нёмъ нетъ вести ни откуда.

О нёмъ не служатъ панихидъ сперва;

А панихида стоитъ франка два.

И сесть Въ него учителю помогъ.

Казалось, съ нимъ онъ ролью поменялся:

Такъ видъ его былъ важенъ, смелъ и строгъ!

Какъ дядька, онъ съ Педрильо обращался,

А тотъ всё вылъ, да проклиналъ свой рокъ.

Баттистъ (его иначе звали Титой),

Напившись пьянъ, погибъ въ волне сердитой.

Былъ камердинеръ, Педро, также пьянъ

И также дурно кончилъ векъ унылый:

Попавъ не къ катеръ, пряно въ океанъ,

Былъ взятъ онъ винно-водяной могилой;

А какъ въ то время палъ густой туманъ

И море волновалось съ страшной силой,

То взять на катеръ не могли ого;

Въ баркасе жь было тесно безъ того.

Любимая Жуанова болонка,

Принадлежавшая ещё отцу,

По деку бегая, визжала звонко

И съ борта выла будто къ мертвецу:

Что ихъ корабль ужь близится къ концу..

Жуанъ поймалъ ей, швырнулъ съ размаху

Въ баркасъ, потомъ и самъ прыгнулъ безъ страху.

Онъ также деньгами набилъ карманъ,

Велелъ и дядьке ими запастися:

Тотъ делалъ всё, чего хотелъ Жуанъ.

И, отъ себя ужь больше не завися,

Безсмысленно смотрелъ на океанъ.

Но Донъ-Жуанъ надеялся спастися:

Онъ зналъ, что рокъ не вечно губитъ насъ,

И съ этой мыслью смело селъ въ баркасъ.

Настала ночь - и ветръ подулъ такъ резко,

Что моряковъ заставилъ парусъ снять:

Въ ихъ положенье было бъ очень дерзко

Подъ парусомъ по гребнямъ волнъ бежать.

Волна объ носъ дробилась съ страшнымъ плескомъ.

Грозя баркасъ ихъ съ разу заплескать,

И мореходцевъ до костей мочила;

А бедный катеръ скоро затопила.

Держался: мачтой въ нёмъ весло служило;

Два одеяла, кое-какъ держась

На томъ весле, шли плохо за ветрило.

Хоть бурный валъ грозилъ имъ каждый часъ

И положенье ихъ ужасно было.

Имъ стало жаль на катере людей

И масло ихъ, а также сухарей.

Предтечей бурь и долгой непогоды.

Вставало солнце огненнымъ ядромъ.

Плыть по ветру и лучшей ждать погоды --

Вотъ всё, что имъ осталось въ горе томъ.

Слабеть заметно стали мореходы:

Тогда по ложке имъ раздали ромъ

И хлебъ, испорченный отъ горькой влаги.

Все были въ рубищахъ, чуть-чуть не наги.

Они столпились въ тесноте такой,

Что не могли свободно двинуть члены.

Чтобъ облегчить тяжолый жребiй свой,

Одни изъ нихъ въ баркасе, полномъ пены,

Сидели рядомъ, дожидаясь смены.

Какъ въ лихорадке холодъ ихъ знобилъ;

Одинъ сводъ неба имъ плащомъ служилъ.

Желанье жить есть лушiй врачъ недуга:

Известно, что больные, если ихъ

Не мучатъ другъ, родные иль супруга,

Способны жить въ условiяхъ дурныхъ.

Надежда - вотъ вернейшая подруга!

При ней не видимъ ножницъ Пряхъ седыхъ;

А безнадежность губитъ долговечность

И придаётъ болезнямъ скоротечность.

Кто долее живётъ ростовщиковъ?

А для чего - про то Господь лишь знаетъ;

Ужь не на то ль, чтобъ мучить должниковъ?

Иной изъ нихъ почти не умираетъ.

Изъ кредиторовъ хуже нетъ жидовъ,

И долгъ жидамъ ужасно досаждаетъ:

Жиду, бывало, уплатить всегда

Такъ было съ этимъ горестнымъ народомъ:

Онъ жилъ любовью къ жизни, бодро нёсъ

Все бедствiя и, вверясь непогодамъ,

Стоялъ какъ въ бурю каменный утёсъ.

Беды въ уделъ достались мореходамъ

Съ-техъ-поръ какъ Ной впервые перенёсъ

Съ курьознымъ грузомъ тьму невзгодъ въ ковчеге,

Какъ Арго началъ въ первый разъ набеги.

Но человека надобно отнесть

Въ классъ плотоядныхъ: у него обычай

По-крайней-мере въ день однажды есть;

Какъ тигръ, акула, онъ живётъ добычей.

Его желудокъ можетъ перенесть,

Все кушанья, при нужде безъ различiй;

Но мясо, мясо выше всякихъ блюдъ,

Всегда поставитъ нашъ рабочiй людъ.

Такъ и случилось съ жалкою ватагой:

На третiй день внезапный штиль насталъ.

Сперва имъ силы подкрепивъ отвагой,

Пловцовъ ко сну, какъ черепахъ подъ влагой

Лазурныхъ волнъ; когда же онъ пропалъ,

Все бросились (почувствовавъ охоту

Поесть, попить) къ припасамъ безъ расчоту.

Последствiя не трудно отгадать:

Всё съевъ и выпивъ разомъ, что имели,

Они разсудку не хотели внять

И о грядущемъ думать не хотели.

Надеялись, конечно, что опять

Подуетъ ветръ и ихъ доставитъ къ дели...

Глупцы! Въ баркасе и съ однимъ весломъ,

Имъ было бъ лучше поберечь свой ромъ.

Четвёртый день - но воздухъ не струится

И, какъ ребёнокъ, дремлетъ бездна водъ;

Вотъ пятый день, а толпъ не шевелится,

Спокойно море, ясенъ неба сводъ.

Съ однимъ весломъ на что пловцамъ решиться?

А голодъ имъ покоя по даётъ.

Тогда болонку, вырвавъ противъ воли

Въ шестые сутки кожею одной

Они питались. Нашъ герой украдкой

Грустилъ о псе, забылъ про голодъ слой:

Но вотъ, какъ коршунъ на добычу падкiй.

Схватилъ и онъ. съ отчаянной тоской.

Одну изъ лапъ, которой тотчасъ съ дядькой

Онъ поделился, а Педрильо, вмигъ

Сожравъ кусокъ свой, попросилъ другихъ.

Седьмой ужь день - нетъ ветра! Солнце юга

Палитъ и жжотъ какъ мушка, и безъ сна

Лежатъ они какъ трупы; другъ на друга

Вперяютъ дикiй взоръ; ужь ни одна

Не блещетъ имъ надежда, бедъ подруга:

Нетъ ни воды, ни пищи, ни вина.

И вотъ соседъ сталъ озирать соседа

Глазами волка, съ думой людоеда.

Тогда одинъ товарищу шепнулъ,

Тотъ передалъ соседу и въ мгновенье,

Узнали все: поднялся хриплый гулъ,

И всякъ, кто въ душу брата заглянулъ,

Въ ней съ ужасомъ свой увиделъ мненье:

Избрать по жребью одного, кому

Быть пищею собрату своему.

Но прежде чемъ созрелъ въ нихъ замыслъ новый

Они съедаютъ шляпы, башмаки;

Потомъ вокругъ обводятъ взоръ суровый,

И вотъ решились - вотъ ужь ярлыки

Ужасные у всехъ пловцовъ готовы:

Но, не найдя бумаги, моряки

У Донъ-Жуана вырываютъ силой --

Скажу ль, о музы! - письма сердцу милой.

Сложивъ, смешавъ, разносятъ ихъ подъ рядъ;

Тугъ смолкли все, отъ ужаса немея;

Казалось, смолкъ въ то время самый гладъ,

Искавшiй жертвъ, какъ коршунъ Прометея.

Никто въ томъ деле не былъ виноватъ -

Одинъ лишь голодъ; спорить съ нимъ не смея,

Свой жребiй молча каждый вынималъ...

Желалъ онъ кончить жизнь кровопусканьемъ:

Хирургъ, здесь бывшiй, отыскалъ ланцетъ

И кровь пустилъ. Съ слабеющимъ дыханьемъ

Угасъ Педрильо, какъ въ лампаде светъ.

Онъ, какъ католикъ, умеръ съ покаяньемъ

И до конца былъ верою согретъ:

Прижавъ распятье и призвавъ Марiю,

Онъ протянулъ хирургу кисть и выю.

Хирургу право, за труды, дано

Быть первому въ разделе по условью;

А какъ онъ жаждой мучился давно,

То предпочёлъ напиться жаркой кровью.

Разсекли трупъ, мозгъ бросили на дно --

Считая пищей вредной для здоровья --

Въ добычу двумъ акуламъ, плывшимъ вследъ;

Всё прочее пошло имъ на обедъ.

И ели жадно все, за исключеньемъ

Двухъ, или трёхъ. Въ числе последнихъ былъ

Нашъ Донъ-Жуанъ, который съ отвращеньемъ

Вооружась всей волей и терпеньемъ.

На этотъ разъ онъ голодъ победилъ:

Какое бъ горе ни пришлось изведать.

Онъ не решился бъ дядькой пообедать.

И хорошо, что онъ не елъ: конецъ

Ужасенъ былъ! кто пищей пресыщался,

Вдругъ приходилъ въ неистовство. Творецъ!

Какъ богохульствовалъ, какъ онъ катался,

И съ пеной у рта, страшный какъ мертвецъ,

Солёною водою опивался,

Рвался, божился, мучился, стоналъ.

И съ хохотомъ гиены умиралъ.

Тогда въ баркасе сделалось имъ шире,

Но отъ того не легче стало имъ.

Одой изъ нихъ, всё позабывши въ мiре,

Не понимали бедъ своихъ; другимъ

На умъ являлась мысль о новомъ пире,

Какъ-будто бы примеромъ роковымъ

Не научила ихъ судьба умершихъ,

На шкипера подъ выборъ моряковъ,

Какъ на жирнейшаго; но къ той судьбине

Но будучи самъ по себе готовъ,

Онъ былъ спасёнъ и по другой причине:

Во-первыхъ, былъ онъ очень нездоровъ,

А главное, имелъ подарокъ ныне,

Чемъ награждёнъ - какъ сознавался самъ --

Онъ въ Кадиксе подпиской общей дамъ.

Ещё не весь былъ съеденъ трупъ несчастный:

Одни страшились грознаго конца,

Другiе, съ голодомъ борясь напрасно.

Порой питались мясомъ мертвеца.

Одинъ Жуанъ, къ нимъ вовсе непричастный,

Жевалъ бамбукъ, или кусокъ свинца.

Пока пловцы двухъ чаекъ не поймали:

Тогда питаться трупомъ перестали.

Вамъ рокъ Педрильо кажется суровъ;

Но вспомните, графъ Уголинъ правдиво

Грызъ голову врага средь адскихъ льдовъ,

Когда въ аду едятъ своихъ враговъ,

То скушать друга на море не диво,

Особенно какъ выйдетъ провiантъ,

Хотя не такъ, какъ повествуетъ Дантъ.

Въ ту ночь пошолъ обильный дождь, и каждый

Ловилъ устами капли, какъ гряда

Сухой земли: не испытавши жажды,

Не знаемъ мы, какъ сладостна вода.

Но въ Турцiи кто побывалъ однажды,

Иль слышалъ ревъ верблюдовъ иногда

Въ степяхъ, иль спалъ съ голоднымъ мореходцемъ,

Наверно тотъ желалъ быть - подъ колодцемъ.

Дождь ливнемъ лилъ; но былъ не въ пользу имъ,

Пока они тряпицы не сыскали:

И, намочивъ потокомъ дождевымъ,

Они её какъ губку выжимали

И упивались даромъ неземнымъ.

И хоть поденьщикъ предпочтётъ едва ли

Былъ дождь отраднее, чемъ нектаръ самъ.

И ихъ уста, горячiя какъ горны,

Глотали дождь; изъ трещинъ кровь соча,

Ихъ языки распухли, были чорны,

Какъ у того страдальца-богача,

На чьи мольбы беднякъ, аскетъ упорный,

Не пролилъ въ адъ ни капли изъ ключа

Небесныхъ водъ. Увы! какъ мало вера

Даётъ надеждъ душе миллiонера!

Въ толпе страдальцевъ были два пловца

И съ ними два ихъ сына: тотъ, который

Летами старше, былъ свежей съ лица,

Но онъ скончался первый, и какъ скоро

О томъ соседъ уведомилъ отца,

Едва взглянувъ, онъ молвилъ безъ укора

На жребiй: "воля Божья!" и безъ слёзъ

Смотрелъ, какъ валъ трупъ мальчика унёсъ.

Другой ребёнокъ слабъ и хворъ казался,

Такъ видъ его былъ неженъ и не зрелъ;

Судьбе, снося суждённый имъ уделъ.

Онъ всё молчалъ, но часто улыбался,

Какъ-будто бы темъ облегчить хотелъ

Въ груди отца гнездившiяся муки,

Исполненъ думъ о близости разлуки.

И, наклонясь надъ нимъ, отецъ съ тоской

Глазъ не сводилъ съ его лица, стирая

Морскую пену съ бледныхъ губъ рукой;

Когда жь пришла погода дождевая,

И взоръ малютки мутною слезой

Сверкнулъ, на мигъ безжизненно блуждая,

Онъ влилъ въ уста ему воды, еще

Надеясь жизнь продлить въ нёмъ - но вотще!

Онъ умеръ! Долго, долго охладелый,

Бездушный трупъ держалъ въ рукахъ отецъ;

Когда жь прошли надежды все и тело

Ему сдавило сердце какъ свинецъ.

Онъ, уступивъ его пучине белой,

Гляделъ съ тоской, какъ уплывалъ мертвецъ;

Являя жизнь лишь членовъ трепетаньемъ.

Тутъ радуга, явясь межь облаковъ

Разорванныхъ, блеснула лентой яркой

Надъ зыбью волнъ предъ взоромъ моряковъ,

И просветлела твердь подъ дивной аркой,

И цветъ ея, слiянье всехъ цветовъ.

Волнуясь, росъ, какъ знамя въ битве жаркой;

Потомъ какъ лукъ согнулся - и потомъ

Отъ глазъ страдальцевъ скрылся быстрымъ сномъ.

Такъ онъ исчезъ, хамелеонъ эфира,

Питомецъ солнца и паровъ дождя.

Рождённый въ злате, въ люльке изъ сапфира,

Онъ облекался въ пурпуръ и, блестя

Какъ серпъ луны надъ ставкою эмира.

Менялъ свой цветъ, воздушное дитя:

Такъ подъ глазомъ синякъ меняетъ краски --

(Мы иногда боксируемъ безъ маски).

Онъ морякамъ конецъ ихъ бедъ предрекъ.

Въ нихъ веровалъ и римлянинъ и грекъ;

И верить въ нихъ полезно безъ сомненья.

Когда слабеетъ духомъ человекъ

И требуетъ надежды подкрепленья.

Такъ радуга, калейдоскопъ небесъ,

Живила духъ и - снова одъ воскресъ.

За этимъ вскоре белыя две птицы,

Величиной не больше голубка,

(Отстали видно отъ своей станицы)

Кружились долго возле челнока,

И, въ сумеркахъ мелькая какъ зарницы,

Пытались сесть къ нимъ на баркасъ, пока

Настала ночь и всё покрыла мракомъ:

То для пловцовъ было хорошимъ знакомъ.

При этомъ случае замечу я:

Какъ хорошо, что эти гостьи брега.

Не сели къ нимъ! ихъ утлая ладья

Была бъ плохое место для ночлега.

Такъ голодомъ томилась ихъ семья,

Свершивъ полётъ свой, къ нимъ съ оливой селъ,

Нашъ экипажъ его бъ и съ веткой съелъ.

Ужь вечерело; ветеръ вновь поднялся,

Но легкiй; звездъ затеплились огни.

Баркасъ ихъ плылъ, но умъ ихъ такъ мешался.

Что ужь никто не ведалъ, где они?

Кто говорилъ: "земля!" кто сомневался,

Считая всё за отмели; одни

Клялись, что слышатъ залпы, шумъ прибоя --

И ждали все желаннаго покоя,

Къ разсвету стихнулъ ветерка порывъ;

Тутъ на часахъ стоявшiй сталъ божиться.

Что если то не берегъ, или рифъ,

То пусть земля ему ужь не приснится.

И, протеревъ глаза, глядятъ: заливъ

Предъ ними; къ берегу баркасъ ихъ мчится.

То берегъ былъ действительно - я росъ

Все лиственней, всё выше, какъ утёсъ.

И тутъ одни заплакали; другiе.

Ужь ничего понять, и, какъ слепые,

Не наслаждались близостью земли;

Иной молился - можетъ-быть, впервые

Въ теченье жизни; трое спать легли:

Ихъ въ голову, въ бока они толкали,

Чтобъ разбудить; по те сномъ вечнымъ спали.

Предъ этимъ за день, къ счастiю, въ волнахъ

Имъ удалось поймать сверхъ ожиданья

Въ ленивомъ сне одну изъ черепахъ,

Чемъ на день жизнь продлили для страданья.

Темъ более, что въ смутныхъ ихъ умахъ

Опять возникла бодрость упованья:

Все верили, что былъ низпосланъ имъ

Въ несчастье даръ не случаемъ однимъ.

Утёсами те берега казались,

И выше, выше всё росли, пока

Къ нимъ плылъ баркасъ; въ догадкахъ все терялись,

Не узнавалъ, куда они примчались

Изменчивымъ порывомъ ветерка:

Кто думалъ къ Кипру, къ Кандiи, къ Родосу,

Кто къ Этне, кто къ подводному утёсу.

Межъ-темъ волной баркасъ ихъ безъ ветрилъ

Несло туда, где скалъ виднелась группа.

Какъ чолнъ Хароновъ съ грузомъ изъ могилъ,

Бежалъ баркасъ, неся съ собой три трупа,

Да четырёхъ живыхъ, которымъ силъ

Не доставало сбросить мёртвыхъ съ шлюпа.

А между-темъ акулы, волнъ гроза,

Плескали зыбью, брызжа имъ въ глаза.

Жаръ, холодъ, голодъ, жажда, трудъ и горе

Ихъ довели въ то время до того,

Что даже мать въ толпе скелетовъ вскоре

Не угадала бъ сына своего.

Палимы днёмъ, знобимы ночью въ море.

Все другъ за другомъ гибли; по всего

Ужаснее губили ихъ, карая,

По мере приближенья, съ береговъ,

Являвшихъ тамъ и здесь свои стремнины,

Пахнуло къ нимъ прохладою лесовъ,

Волнующихъ зелёныя вершины.

Леса какъ ширмы были для пловцовъ

Отъ зноя солнца, блещущей пучины --

Всё льстило имъ, что удаляло чолнъ

Отъ безпредельныхъ, страшныхъ, вечныхъ волнъ.

Казался берегъ дикимъ и безлюднымъ,

Обивтый шумной, грозною волной;

Но, обезумевъ, бегомъ безразсуднымъ

Они пустились прямо на прибой

И очутились передъ рифомъ труднымъ,

Где валъ дробился пеною седой.

Тутъ грянулся въ утёсъ баркасъ некрепкiй.

И, опрокинутъ, разлетелся въ щепки,

Въ Гвадалквивире, съ отроческихъ дней,

Жуанъ привыкъ купать младое тело;

Его искусство въ плаванье по всей

Едва ль кто лучше плавалъ изъ людей!

Чрезъ Геллеспонтъ онъ переплылъ бы смело.

Какъ некогда - то знаетъ целый светъ --

Герой Леандръ, да я, да Экенгедъ.

Такъ здесь, больной, голодный и усталый.

Онъ вплавь пустился: быстро понесла

Его волна и, за-светло, удалый

Пловецъ достигъ, где высилась скала.

И за ногу соседа увлекла;

Другихъ же двухъ не лучшiй рокъ постигнулъ.

И такъ земли одинъ лишь онъ достигнулъ.

Но и его ничто бы не спасло,

Не могъ дробить онъ волнъ, не принесло

Къ нему весла могучими волнами.

Онъ, къ счастiю, успелъ схватятъ весло,

Когда почти раздавленъ быль волнами,

Полу-живой былъ выброшенъ изъ водъ.

Д. Минъ.