Персидские письма.
Письма XXI - XXX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Персидские письма. Письма XXI - XXX (старая орфография)

ПИСЬМО XXI.

Узбек к первому белому евнуху.

Бойся, открывая это письмо, или лучше сказать, ты бы должен был бояться, когда допустил вероломство Надира. Ты, не осмеливающийся даже при твоей старости поднять глаза на предметы моей любви; ты, не смеющий переступить порог скрывающей их роковой комнаты, ты допускаешь, чтобы подчиненные твои поступали, как ты сам не смеешь поступать и не замечаешь, что молния падает на тебя и на них.

Что ты такое, как не ничтожное орудие, которое я могу уничтожить по своему произволу? Ты существует до тех пор, пока слепо мне повинуешься. Ты живешь на свете единственно только для того, чтобы исполнять мои законы и по моему приказу должен безпрекословно умереть.

Ты дышешь до тех пор, пока мое счастье, моя любовь и ревность нуждаются в твоей подлости; наконец, твоя участь - покорность, душа твоя подчинена моей воле и все надежды твои должны заключаться в моем счастии, я знаю, что некоторые из моих жен с трудом исполняют свой долг; постоянное присутствие черного евнуха наскучило им; я знаю это, но ты допускаешь этот безпорядок, ты будешь жестоко наказан, в пример всем, злоупотребляющим моим доверием.

Клянусь всеми пророками неба, клянусь Али величайшим из них, что если ты будешь отступать от своего долга, я раздавлю тебя, как букашку.

Из Смирны, в 12 день месяца Зилокаде, 1711 г.

ПИСЬМО XXII.

Жарон к первому евнуху.

По мере того, как Узбек удаляется от сераля, он все чаще и чаще вспоминает своих жен. Он вздыхает, плачет, сердится, его подозрения усиливаются.

Он хочет увеличить число их охранителей и отсылает меня вместе со всеми черными невольниками, сопровождающими его.

За себя он не боится: он боится за тех, кто в тысячу раз дороже ему самого себя.

И так, я буду жить под твоим начальством и делить с тобою твои заботы: Боже великий, как много нужно для счастья одного человека!

Природа как будто поставила женщин в зависимое положение, и избавила их от него; несогласия возникли между обоими полами, потому что каждый пол имел свои права. Мы вошли в план новой придуманной гармонии: мы поставили между собою и женщинами ненависть, а между женщинами и мужчинами - любовь.

Мой лоб строго нахмурился; взгляд, сделается мрачным. Радостная улыбка исчезает с моего лица. Наружность будет спокойна, а душа тревожна. Преждевременные морщины избороздят мое лицо.

Я был-бы рад следовать за моим господином на запад, но моя воля не принадлежит мне. Он желает, чтобы я охранял его ясен; и я буду верным их хранителем. Я знаю, как мне вести себя с этим опасным полом, который становится гордым, когда, ему не позволяют быть легкомысленным, и который легче унизить, нежели подавить.

Скоро, скоро ты увидишь меня.

Из Смирны, в 12 день месяца Зилькаде, 1711 г.

Узбек к своему другу Иббену.

В Смирну.

После сорока дневного плавания, мы прибыли в Ливорно. Это совсем новый город, и свидетельствует о гении герцогов Тасканских, сделавших из болота самый цветущий города" в Италии.

Женщины в нем пользуются большой свободой: оне видят мущин через множество небольших окошек, называемых жалюзи, и могут выходить каждый день на улицу в сопровождении какой нибудь старухи. Оне закрыты только вуалем. Их зятья, дяди, племяники видятся с ними и это нисколько не смущает их мужей.

Христианский города, представляет великолепное жилище для магометанина, увидевшого их в первый раз, я уже не говорю о предметах, поражающих тотчась всякого, как, например, разнообразие зданий, одежды и важнейших обычаев; но даже в малейших безделицах есть нечто своеобразное, хотя я и не могу его определить словами.

Завтра мы отправимся в Марсель, но долго мы там не останемся. Рика и я, мы намереваемся прямо проехать в Париж, столицу Европы. Путешественники всегда стремятся в большие города, составляющие для всех заменяющее иностранцам как бы общее отечество. Прощай. Будь уверен, что я всегда буду любить тебя.

Из Ливарно, в 12 день месяца Сафар, 1712 г.

ПИСЬМО XXIV.

Рика к Иббену.

В Смирну.

Вот уже месяц, как мы в Париже в постоянном движении. Много хлопот пока найдешь себе помещение, людей, которым тебя рекомендовали, пока запасешься необходимыми вещами, которые все разом нужны.

Париж так-же велик как и Испагань: дома в нем так высоки, что можно подумать, что они населены астрологами. Посуди сам, построенный в воздухе город, имеющий шесть-семь домов один над другим, должен быть очень населен, и когда все выходят на улицу, начинается порядочная суматоха.

Быть может, ты мне даже не поверишь, что в течении месяца как я здесь, я не видела" чтоб кто нибудь шел пешком. Нет на свете людей, которые бы так ловко пользовались своими машинами. Они бегают, летают. Медленно передвигающияся повозки Азии, размеренный шаг верблюдов, привели бы их в ужас. Что же касается до меня, непривыкшого к этого рода передвижению, и вообще ходящого пешком, не изменяя хода, то я здесь иногда прихожу в бешенство как какой нибудь христианин, потому чти пускай бы меня забрызгали грязью с головы до ног, но я никак не могу простить толчки от локтей, постоянно и периодически получаемые мною. Человек, обгоняющий меня, заставляет меня сделать пол-оборота; другой, идущий навстречу, вдруг опять возвращает меня на прежнее место; и прежде, нежели я сделаю сто шагов, я чувствую себя настолько разбитым, как будто я отхватил десяток лье.

Мне кажется, что в настоящее время, я ничего еще не могу тебе сообщить о нравах и обычаях европейцев: я еще сам имею о них смутное понятие и я едва имел времени подивиться им.

своих подданных, более неистощимых, чем все рудники в мире. Он предпринимал и вел большие войны, не имея других фондов, кроме продажи почетных титулов, но по какому то чуду жалованье его войску оказывалось у плоченным, крепости снабженными и флот экипированным.

Этот король настоящий колдун: его власть простирается даже на умы его подданных. Он заставляет их думать, как ему хочется. Его власть над их умами настолько велика, что он уверил их в том, что своим прикосновением исцеляет их от всяких болезней. Все что я говорю об этом государе не должно тебя удивлять: есть еще колдун посильнее его и управляющий умом короля так же точно, как король управляет умом других - это папа.

А для того, чтобы король не потерял привычку верить, он от времени до времени дает ему некоторые правила веры. Года два тому назад он прислал ему рукопись, названную им "конституцией" и под страхом наказаний хотел заставить короля и то рода, верить всему что в ней написано.

Относительно короля ему вполне удалось его уверить, но некоторые из народа возмутились и объявили, что не верят тому, в чем он их уверял. Во главе этого возмущения стояли женщины; двор, государство и семьи, все разделилось на две партии. Эта конституция запрещает им читать книгу, которую все христиане считают святой, должно быть их Алкоран.

Женщины, возмущенные оскорблением, нанесенным их полу, все поголовно возстали против конституции. Оне привлекли на свою сторону и мужчин, которые в этом случае отказались от всех своих преимуществ. Все же нужно признаться, что этот муфтий разсуждает не дурно, и, клянусь великим Али, он наверно знает правила нашего святого закона: так как, если женщины - существа низшия, и наши пророки говорят, что оне не войдут в рай, то зачем же им читать книгу, учащую, как найти дорогу в рай?

Говорят, что во время войны с соседями, которые все соединились против него, его окружали невидимые враги, что он их искал в продолжении целых тридцати лет и что несмотря на неутомимые старания некоторых дервишей, пользующихся его доверием, он ни нашел ни одного, а они наполняли его двор, его столицу, его армию и суды. Носятся слухи, что он и умрет, не нашедши их.

А между тем они существуют и составляют одно целое, неимеющее членов. По всей вероятности, небо хочет наказать этого короля за его дурное обращение с побежденными, посылая ему невидимых врагов, гораздо умнее его.

Я буду тебе писать и познакомлю тебя с вещами, совершенно чуждыми персидскому складу жизни. Конечно, мы живем все на одной и той же земле, но люди той страны, где живу я, и той - где ты живешь, совсем не похожи друг на друга.

Из Парижа, в 4 день месяца Ребсаба 2-го, 1712 г.

Узбека к Иббену.

В Смирну.

Я получил письмо от твоего племянника Реда: он извещает меня о своем отъезде из Смирны и о своем намерении посетить Италию. Он пишет, что единственная цель его путешествия есть поучиться и тем сделаться достойным тебя. От души поздравляю тебя и племянника, который со временем будет утешением твоей старости.

Рика пишет тебе длинное письмо: он сказал мне, что много писал тебе об этой стране. Его живой ум быстро схватывает предметы; что же касается до меня, то я решительно ничего не могу тебе написать нового.

верных друзей, как мы...

Поскорее бы настали счастливые дни нашей встречи! Прощай.

Из Парижа, в 4 день месяца Ребсаба 2-го, 1712 г.

ПИСЬМО XXVI.

Узбека к Роксане.

Как ты счастлива Роксана, что живешь в прекрасной Персии, а не в отравленном климате, где не знают ни стыда, ни добродетели! Как ты счастлива! Ты живешь в моем серале, как в раю, и все, происходящее за стенами, не касается тебя. Оступиться тебе невозможно: никогда ни один мужчина не осквернит тебя страстным взглядом; даже твой свекор во время празднества не видел твоего восхитительного ротика. Ты никогда не оставляла его без священной повязки. Счастливица! В деревне тебя сопровождали евнухи, готовые убить дерзновенного, осмеливавшагося бросить на тебя взгляд. Даже я, которому небо послало тебя в утешение, едва овладел сокровищем, которое ты так храбро защищала. Какое было мое горе в первые дни брака не видеть тебя; как я горел нетерпением увидеть тебя. Твой отказ только раздражал меня. Ты смешивала меня с прочими мущинами от которых ты всегда пряталась. Помнишь ли ты тот день, как ты затерялась среди моих невольниц, которые спрятали тебя от меня. А помнишь ли ты, как чтобы остановить пыл моей любви, ты прибегла к защите твоей матери? Но, когда и это не помогло, ты схватила кинжала" и защищаясь занесла его над супругом, обожающим тебя. Два месяца продолжалась эта борьба любви и добродетели. Ты простерла свою скромность уж слишком далеко, и даже побежденная не хотела сдаться. Ты смотрела на меня, не как на любящого супруга, а как на врага, оскорбившого тебя; более трех месяцев ты не могла на меня смотреть, не краснея.

Если бы ты родилась здесь, ты не была бы так потрясена этим. Здесь женщины утратили всякую стыдливость: оне разговаривают с мущинами с открытыми лицами, смело смотрят на них и встречаются с ними на прогулках, в мечетях, и даже у себя дома: евнухи им не известны. Вместо благородной простоты и скромности, царствующей между вами, встречаешь грубое безстыдство, к которому не возможно привыкнуть.

Да, Роксана, если бы ты была здесь, то наверное почувствовала бы как низко упала здесь женщина; ты бежала бы из этих ужасных мест в свое тихое убежище, в котором тебе нечего бояться и где ты можешь меня любить, не опасаясь, чтобы в тебе могла погаснуть эта любовь, которую ты обязана мне оказывать.

Когда ты усилишь цвет твоих ланит и надушишь самыми дорогими благовониями свое прелестное тело, когда ты нарядишься в свои самые лучшия платья и во времи танцев твои глаза станут встречаться с моими, тогда Роксана, тогда я не могу сомневаться в твоей любви.

их мужей.

Не думай, Роксана, чтобы я считал их способными нарушить супружескую верность, Мало кто из них доходит до этого. В душе все оне носят начало добродетели, прививаемой с их рождения, но ослабевающей от воспитания. Они могут нарушать внешния правила приличия, но когда дело доходит до последняго шага, то их природа возмущается. Поэтому, когда мы запираем вас в сералях и поручаем евнухам охранять вас, когда мы стесняем ваши слишком далеко идущия желания, то делаем это не из опасения, что вы измените нам, но потому, что малейшее пятно портит чистоту.

Я сожалею о тебе, Роксана. Твоя скромность, так долго испытываемая, заслуживала бы супруга, который бы никогда не разставался с тобою.

Из Парижа, в 7 день Речеб 1, 1712.

ПИСЬМО XXVII.

в Испагань.

В настоящее время мы находимся в Париже, настоящем сопернике столицы солнца.

Уезжая из Смирны, я поручил моему другу Иббену передать тебе ящик с подарками, вместе с которыми ты получишь и это письмо. Не смотря на разстояние в пятьсот или шестьсот лье я переписываюсь с ним, как будто бы он был в Испагани, а я в Коме. Я посылаю мои письма, в Марсель, и оттуда постоянно отходят корабли в Смирну. Из Смирны же отсылаются уже письма в Персию через караваны, каждый день отправляющиеся в Испагань.

Рика совершенно здоров; его комплекция, молодость и врожденная веселость способствуют ему переносить все. Мое же здоровье плохо: мое тело и мой дух разбиты; с каждым днем мои мысли делаются все мрачнее и мрачнее, здоровье слабеет, и меня тянет на родину...

Если оне меня любят, я хочу их избавить от напрасных слез; если же нет, - я не хочу увеличивать их смелость. Если евнухи сочтут меня в опасности, если они подумают, что все сойдет им с рук, они станут внимать голосу женщин, способному тронуть скалы и двинуть горы.

Прощай, Нессир. Мне приятно выразить тебе мое доверие.

Из Парижа, в 5 день месяца Шабана 1712.

ПИСЬМО ХXVIII.

Вчера я видел нечто странное, хотя в Париже это случается каждый день. После обеда.поди собираются вместе и разыгрывается сцена, что, как я слышал, называется комедией. Главное действие происходит на возвышении, называемом театр. С обеих его сторон, в небольших углублениях, называемых ложами, видны женщины и мужчины, розыгрывающие немые сцены, в роде тех, что розыгрываются у нас в Персии.

Здесь оскорбленная любовница высказывает свою тоску; другая, более оживленная, пожирает глазами своего любовника, также не спускающого с нее глаз. Все страсти красноречиво отражаются на лицах. В этих ложах актрисы, вероятно из скромности, видны только до пояса, и прикрывают свои руки муфтами. Внизу стоят мужчины и подсмеиваются над теми, кто сидят на верху, а те, в свою очередь, смеются над ними.

Но вся тяжесть представления падает на некоторых, кто помоложе и обязанность которых быть везде; они бегают из одного этажа в другой с удивительною ловкостью; они и внизу и вверху во всех ложах; они, так сказать, ныряют: только потерял их из виду, как они снова появляются. Часто они с одного места представления переходят на другое. Есть между ними такие, которые, будучи на костылях, ходят каким то чудом, как и прочие. В большом зале идет какое-то особенное представление, начинающееся поклонами и кончающееся объятиями. Говорят, что даже самое поверхностное знакомство дает право задушить в объятиях кого нибудь. Видно самое место внушает нежность. Говорят, что принцессы не отличаются жестокостью и что кроме двух, трех часов в сутки, когда оне неприступны, остальное время дня оне бывают довольно сговорчивы.

То же самое происходит и в другом здании, в так называемой Опере, только с той разницей, что здесь говорят, а там поют. Один из моих друзей свел меня в ложу, где раздевалась одна из главных актрис. Мы познакомились с ней так близко, что на другой день я получил от нея следующее письмо:

"Я самая несчастная девушка на свете, я всегда была самой добродетельной актрисой оперного театра. Месяцев семь или восемь тому назад я находилась в ложе, где вы вчера навестили меня в то время, как я одевалась жрицей Дианы, ко мне зашел молодой аббат и, не имея уважения к моей белой одежде, покрывалу и священной повязке, начал меня ласкать. Напрасно я представляла ему всю важность принесенной мной ему жертвы, он только смеялся, утверждая, что я оказалась далеко не священной. Но в настоящее время я так растолстела, что не могу даже явиться на танцы, так как в делах чести я очень щепетильна.

"И я всегда утверждаю, что для порядочной девушки гораздо легче потерять добродетель, чем скромность. Вы поймете, что при моем благородстве аббату никогда бы не удалось одержать надо мною победу, если бы он не обещал жениться на мне. Эта законная причина заставила меня упустить некоторые формальности, а начать тем, чем следовало бы кончить. Но так, как его не верность обезчестила меня, то я не хочу более оставаться в Опере, где (но пусть это останется между нами) мне дают так мало, что это не хватает даже на мою жизнь. С каждым днем я делаюсь старше, а мои средства все уменьшаются. Один из "сопровождавших вас молодых людей сообщил мне, что в нашей стране очень ценят хороших танцовщиц и что в Испагани я могла бы сделать блестящую карьеру. Если бы вы взяли меня под свое покровительство и свезли меня в Персию, вы облагодетельствовали бы бедную добродетельную девушку, которая бы не оказалась недостойною ваших благодеяний".

Остаюсь.....

Из Парижа, во 2 день месяца Шальвал, 1712 г.

Рика к Иббену.

В Смирну.

Папа - глава всех верующих. Это старый идол, которому воскуряют фимиам по привычке. В прежния времена его боялись даже коронованные особы, так как он смещал их с тронов так-же легко, как наши султаны смещают царей Имеретии и Грузии. Но теперь его уже не боятся более. Он называет себя наследником одного из первых христиан, и именно св. Петра: должно быть наследство было очень богатое, так как у него огромные сокровища и целая страна находится под его властью. Епископы подчинены ему и отправляют под его руководством две обязанности, весьма различные между собою. Когда они собираются вместе, они, как папа, установляют правила веры. Когда-же они врозь, то они занимаются только разрешением от обязанности соблюдать закон. В христианской вере существует множество обрядов, и так как находят, что исполнять все обязанности гораздо труднее, чем содержать епископов, которые могут разрешать неисполнение этих обязанностей, то их и установили для народной пользы, так что если не хочешь праздновать Рамазана, или подчиниться формальностям брака, или нарушить свои обеты, иногда даже, если хочешь нарушить клятву, то прямо идут к папе, или даже к епископу и тот дает сейчас разрешение на это.

Правила веры составляются епископами не по их произволу: множество докторов, ученых, большинство из них дервиши, возбуждают безпрестанно религиозные вопросы. Им не мешают спорить и война продолжается до тех пор, пока решение папы её не прекратит. Могу тебя уверить, что никогда не было государства, где бы было так много междоусобных войн, как в папском.

убеждение только в половину и дать толкование, обвиняющее в ереси: какое бы это ни было толкование, понятное или нет, оно обеляет человека и он может назвать себя православным. Все, что я говорю, годится для Франции и Германии; так как я слыхал, что в Испании и Португалии есть дервиши, не понимающие шутки и которые жгут людей, как солому. Из попавшихся в лапы этих людей счастлив тот, кто молился всегда Богу, держа в руке деревянные бусы, носил в себе куски сукна, подвязанного тесьмою и бывал в провинции, называющейся Галициею. А то бедняку круто придется, хотя бы он клялся, что он правоверный, с ним легко могут несогласиться и сжечь его, как еретика: напрасно бы стал он давать свои толкования: никаких толкований, его обратят в пепел, прежде чем вздумали бы его слушать.

Судьи всегда считают подсудимого невинным, а здесь наоборот - всегда виновным. В случаях сомнительных они обыкновенно склоняются к суровым мерам, повидимому, вследствие того, что считают людей злыми. Но, с другой стороны, они о них столь хорошого мнения, что не считают их способными говорить неправду, потому что допускают против них свидетелями их главных врагов, распутных женщин и людей предосудительного поведения. Они в своих приговорах оказывают некоторую вежливость тем, которых одели в серные рубахи, говоря, что им очень жаль, видя как те плохо одеты, что они очень кротки, и отвращаются от крови и в отчаянии, что должны были судить их для утешения же себя, они конфискуют в свою пользу все имущество этих несчастных.

Счастлива земля, населяемая детьми пророка! Эти тяжелые зрелища им не известны. Святая вера, низведенная на землю самими ангелами, защищается сама своей правдой и не нуждается для своей поддержки в таких ужасных средствах.

Из Парижа, в 4 день месяца Шальволь, 1712 г.

ПИСЬМО XXX.

В Смирну.

Жители Парижа отличаются любопытством, доходящим до крайности. Когда я приехал, все смотрели на меня, как на выходца с того света. Старцы, мужчины, женщины, дети, - все хотели посмотреть на меня. Когда я выходил, все бросались к окнам

В Тюльери, около меня сейчас же собрался кружок; даже женщины радужным кругом окружали меня. В театре сотни лорнетов устремлялись мне в лицо. Словом, никогда еще не смотрели так много на мужчину. Иногда я улыбался, слыша суждения людей, никогда не выходивших далее своей комнаты.

-- Да, нужно признаться, он смотрит настоящим персом.

Такия почести не могут быть в тягость, я никогда не думал, что я такой редкий и любопытный человек; и хотя я о себе далеко не низкого мнения, но мне никогда и в голову не приходило, чтобы я мог взволновать такой большой город, который никогда меня не знал. Это побудило меня снять персидскую одежду и надеть европейскую, чтобы узнать, будет-ли и после того в моей физиономии что либо достойное удивления?

Посредством этого опыта я узнал себе настоящую цену: без чужеземных украшений меня не узнали, как следует. Благодаря моему портному, я потерял уважение и внимание публики и погрузился в полное ничтожество: я иногда находился по целому часу в обществе и на меня вовсе не глядели; мне не представлялось случая даже открыть рот; но когда кому-либо из общества делалось известно, что я перс, то сейчас я слышал вокруг себя шепот:

-- Ах, этот господин перс. Странное дело! Как это можно быть персом!

Из Парижа, в 6 день месяца Шальваль, 1712.