Персидские письма.
Письма XLI - L

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Персидские письма. Письма XLI - L (старая орфография)

ПИСЬМО XLI.

Старший черный евнух к Узбеку.

Пресветлый господин, Измаил, один из твоих черных евнухов умер, и мне нужно его заменить. Так как в настоящее время евнухи очень редки, то я думаю воспользоваться черным невольником, находящимся в твоей деревне, но до сих пор мне не удалось его уговорить к посвящению на эту должность. Зная, что, кроме пользы, это ничего ему не принесет, я хотел уже прибегнуть к строгости и, согласясь с управляющим сада, приказал, чтобы, несмотря на его сопротивление, его сделали способным оказывать тебе услуги, наиболее тобою ценимые, но он начал громко реветь, как будто его резали и вырвался из наших рук.

Я узнал, что он хочет тебе писать и просить у тебя милости, объясняя мое намерение ненасытным мщением моим ему за дерзкия насмешки надо мною. По, клянусь тебе, стотысячно пророками, что в моих поступках я руководился единственно твоею пользой, составляющей всю цель моей жизни.

Припадаю к твоим стопам.

Из Сераля Фатьме, в 7 день месяца Магаррам, 1713 г.

ПИСЬМО XLII.

Фаран к Узбеку, своему повелителю и господину.

Если бы ты был здесь, могущественный господин, я бы явился к тебе весь покрытый белой бумагой, но и ее бы не хватило описать тебе все оскорбления, которыми после твоего отъезда осыпал меня твой старший черный евнух, самый злой человек на свете.

Обвиняя меня в насмешках над его несчастным положением, он преследует меня мщением и вооружил против меня жестокого управителя твоих садов, который с самого твоего отъезда принуждает меня к невыносимым трудам, от которых тысячи раз ждал смерти. Сколько раз говорил я сам себе:

-- Мой господин так добр, а я самый несчастнейший невольник на свете.

Признаюсь тебе, могущественный господин, я не воображаю быть предназначенным еще к большему несчастью, этот подлый евнух задумал довершить свое злобное преследование. Несколько дней тому назад, он собственною властию назначил меня в охранители священных твоих жен, т. е. к операции, которая для меня в тысячу раз ужаснее смерти. Те, над кем она совершена уже в детстве, быть может утешаются тем, что никогда и не знавали иной жизни, но если только меня искалечат, то я умру с отчаяния, если не погибну под ножом.

Униженно целую ноги твои, великий господин мой, и прошу тебя о милости: да не будет сказано, что по твоему повелению сделалось одним несчастным больше.

Из садов Фатьме, в 1 день месяца Магаррам, 1713 г.

ПИСЬМО XLIII.

Узбек к Фарану.

в сад Фатьме.

Радуйся и читай эти строки: Покажи и дай их облобызать старшему евнуху и управляющему садами. Я запрещаю им предпринимать что либо против тебя: пусть они купят недостающого им евнуха. Исполняй свой долг, как будто бы ты всегда находишься передо мною, так как знай: чем больше мои милости, тем сильнее наказание за нарушение моей воли.

Из Парижа в 25 д. месяца Речеба, 1718 г.

XLIV.

Узбек к Реди.

В Венецию.

Во Франции три звания: духовное, военное и судейское. И каждое из них относится к двум другим с величайшим презрением: так, иного презирают за его судейское платье, когда он достоин презрения просто за глупость. Даже простые ремесленники выхваляют каждый свое ремесло; каждый превозносится над людьми другой профессии. Я читал где то, что однажды какой-то французский корабль пристал к Гвинейскому берегу и несколько человек экипажа пожелали выдти на берег, чтобы купить себе несколько баранов. Их повели к королю, который в это время под деревом творил суд над своими подданными. Он сидел на троне, т. е. на деревянном обрубке, и был так-же горд, как будто бы он сидел на троне Великого Могола.

Около него стояли три или четыре телохранителя с деревянными пиками в руках, огромный зонтик, в виде балдахина, укрывал его от палящих лучей солнца; все его украшения, а равно и королевы, его жены, состояли в их черной коже и нескольких металлических обручах. Этот же король, столь же надменный как и ничтожный, спросил чужестранцев, много-ли говорят о нем во Франции? Он думал, что его имя известно на всем протяжении от одного полюса до другого, подобно тому завоевателю, который, говорят, заставил весь мир молчать, он воображал, что он заставит говорить о себе целый свет. Как только татарский хан отобедает, герольд тотчас же прокричит, что теперь князья земли могут, если хотят, сесть обедать. Этот бездомный варвар, питающийся одним молоком, и живущий грабежем, смотрит на всех королей, как на своих рабов и оскорбляет их по два раза в день.

Из Парижа в 28 день месяца Речеб, 1713.

ПИСЬМО XLV.

Рика к Узбеку.

в ***

Вчера утром, еще лежа в постели, я услышал громкий стук в мою дверь; вдруг дверь подалась и в нее вошел человек, с которым я недавно познакомился: он был вне себя.

Его платье было более чем скромно; его парик сидел криво и был не чесан. В этот раз против своего обыкновения, он был одет неряшливо и грязно.

-- Вставайте, сказал он мне; вы мне нужны сегодня на весь день; мне нужно сделать тысячу покупок и мне будет очень приятно, если вы поможете мне. Во первых нам необходимо отправиться в улицу Сен-Оноре к нотариусу, которому поручено продать земли на пятьсот тысяч ливров, и я желаю, чтоб он продал ее мне. Дорогой сюда я на минуту остановился в Сен-Жерменском предместьи, где я нанял отель за две тысячи экю, и хочу сегодня же заключить контракт.

Как только я оделся, мой знакомый стал торопить и мы быстро спустились по лестнице.

-- Начнем, сказал он, покупкой кареты. И действительно мы купили карету, но и разного товару на сто тысяч франков, не более как в час времени. Это произошло так быстро, потому что мой знакомый совсем не торговался и почти не считал деньги. Смотря все это и приглядываясь к этому человеку, я находил в нем странную смесь богатства и бедности, так что я не знал, что и подумать о нем. Наконец я прервал молчание, и отведя его в сторону, спросил:

-- Да кто же заплатит за это?

-- Я, ответил он. Пойдемте ко мне, я покажу вам несметные сокровища, которым позавидовали бы даже самые могущественные монархи, но вам нечего им завидовать, - я разделю их с вами.

Я последовал за ним. Мы взобрались на пятый этаж, а затем по лестнице добрались до шестого, т. е. на чердак, открытый сквозному ветру, и где стояло только несколько дюжин глиняных горшков, наполненных разной жидкостью.

-- Я встал рано, сказал он мне, и сделал то, что я делаю вот уже впродолжении двадцати пяти лет, т. е. пришел посмотреть на свою работу и увидел, что наконец-то настал великий день, который сделает меня самым богатым человеком на свете. Видите эту красную жидкость? Она обладает всеми каче ствами, требуемыми философами для перерождения металлов. Я извлек из нея эти зерна, которые вы видите: они имеют цвет настоящого золота, хотя не вполне совершенного по своему весу. Эту тайну, которую открыл Николай Фгамель, которой Раймунд Люль и тысяча других всегда тщетно добивались, сделалась мне известна. Да научит меня Бог употребить эти сокровища во славу Его!

Я ушел, или лучше сказать, бросился вниз по лестнице, разсерженный, оставив этого богача на его жалком чердаке.

Прощай, дорогой Узбек. Я навещу тебя завтра, и, если ты хочешь, мы вместе вернемся в Париж.

Из Парижа, в последний день месяца Речеб, 1713.

XLVI.

Узбек к Реди.

в Венецию.

Я часто вижу здесь людей в бесконечных спорах о религии, но мне кажется, что они в то же время соперничают в том кто из них менее соблюдает правила. Они не только не лучшие христиане, но даже не лучшие граждане, и это особенно огорчает меня, так как какова бы ни была вера, но главные её правила всегда состоят в исполнении законов любви к ближним, и в почтении к родителям,

И в самом деле, не есть-ли первая обязанность набожного человека угождать Богу, установившему религию, которую он исповедует? Но вернейшее средство достичь этого заключается, без сомнения, в соблюдении правил общежития и обязанности к человечеству, ибо к какой бы религии человек ни принадлежал, он необходимо предполагает, что Бог любит людей, если он устанавливает религию, с целию сделать их счастливыми; а коль скоро Он любит людей, то мы уверены, что угодим Ему, если тоже будем их любить; т. е. если будем исполнять по отношению. к ним все обязанности милосердия и человеколюбия и ненарушать тех законов, под сению которых они живут. Этим путем можно более уверенным угодить Богу, нежели соблюдением тех или других обрядов, потому что обряды сами по себе содержат никакого блага: они хороши лишь при условии и в предположении, что предписаны Богом. Впрочем, это вопрос, подвергаемый большим спорам: тут легко впасть в ошибку, потому что приходится выбирать религиозные обряды из числа двух тысяч.

Один человек каждый день просил Бога:

-- Господи, я ничего не понимаю в спорах о вере. Я хотел бы исполнять твою волю, но к кому я не обращусь, всякий учит меня веровать по своему, я хочу молиться и не знаю на каком языке обращаться к Тебе. Я также не знаю, в каком положении быть на молитве: один говорит: молись стоя; другой говорит: молись сидя, а третий говорить: молись на коленях.

Но это не все: некоторые требуют, чтобы я совершал ежедневно омовение холодной водой; другие уверяют, что Ты отвратишься от меня, если я не отрежу небольшую частицу моей плоти. Однажды, зайдя в караван-сарай я съел кусок жареного кролика, и три человека, сидевшие около меня, напугали меня, уверяя, что я оскорбил Тебя: один (еврей), потому что кролик - животное нечистое, другой (турок), потому что этот кролик был задушен, и, наконец, третий армянин, потому что кролик не рыба. Проходивший мимо брамин, к которому я обратился за разрешением сомнения, сказал мне:

-- Они ни правы; по всей вероятности, вы не сами убили этого кролика?

-- Напротив, ответил я.

-- О! воскликнул брамин, вы поступили ужасно, и Бог никогда вам не простит этого деяния. Почем вы знаете, быть может душа вашего отца перешла в это животное?..

Все это, Господи, повергает меня в безъисходное затруднение, и я боюсь даже повернуть голову, чтобы не оскорбить Тебя, а между тем я бы хотел быть тебе угодным, и посвятить тебе мою жизнь. Быть может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что самый лучший способ угодить тебе - это быть хорошим гражданином среди того общества, в котором Ты меня поставил, и добрым отцом в семействе, которое ты мне дал.

Из Парижа в 8 день месяца Шабана, 1713.

ПИСЬМО XLVII.

Захи к Узбеку, в Париж.

Я должна сообщить тебе большую новость: я помирилась с Зефисой; разделенный между нами сераль снова соединился. И теперь в нашем мирном уголке не достает только тебя. Приезжай же скорее, дорогой Узбек, устроить торжество любви. Я задала Зефисе пир, на который были приглашены - твоя мать, твои жены и главные наложницы; твои тетки и некоторые из твоих двоюродных сестер также принимали участие в празднестве. Оне приехали верхом, покрытые темными покрывалами.

На другой день мы поехали в деревню, где мы надеялись пользоваться большею свободой, мы сели на наших верблюдах по четыре на каждом. Так как решение ехать в деревню было принято очень быстро, то не успели ему послать вестового, но изобретательный старший евнух принял другия предосторожности; к защищавшему нас от посторонних взоров полотну он прибавил такой плотный запавес, что мы не видели решительно никого.

Когда мы приехали к реке, через которую надо переправляться, каждая из нас, как и всегда, села в ящик; и таким образом нас перенесли в лодку. На берегу, говорят, было много народу и какой то любопытный, подойдя к нам близко, получил смертельный удар, излечивший его навсегда от любопытства, другого, плававшого в реке, постигла та же участь; таким образом твои верные евнухи принесли эти две жизни в жертву твоей чести. По выслушай же остальные приключения. Когда мы находились по среди реки, поднялся такой сильный ветер и небо покрылось такими черными тучами, что гребцы стали отчаяваться. При виде такой опасности, почти мы все попадали в обморок. Я слышала, как сквозь сон, голоса и спор евнухов, одни говорили, что нас следует предупредить об угрожающей нам опасности и вынуть нас из ящиков, но старший из них объявил, что он лучше умрет, чем потерпит, чтобы его хозяин был обезчещен и что он пронзит кинжалом каждого, кто предложит что либо подобное. Одна из моих невольниц, вне себя, полураздетая, прибежала меня спасать, по черный евнух грубо отогнал ее. Тут я окончательно потеряно сознание и пришла в себя, когда уж опасность миновала.

Как затруднительны путешествия для женщин! Мужчинам угрожает опасность только их жизни, а мы женщины должны каждую минуту опасаться потерять, не только жизнь, но и нашу честь: Прощай, дорогой Узбек. Я всегда буду любить тебя.

Из Сераля Фатме, во 2-й день месяца Рамазана. 1713.

XLVII.

Узбек к Реди в Венецию.

Любящия поучиться никогда не останутся праздными. Не смотря на то, что у меня нет никакого важного дела, я постоянно занять. Я целыми днями наблюдаю, и вечером записываю все, что заметил днем; меня все интересует и удивляет; я как ребенок, быстро воспринимаю малейшия впечатления.

Быть может, ты не поверишь мне, что во всех собраниях и обществах нас везде принимают очень любезно. Я приписываю это живому уму и врожденной веселости Рика. Наша чужеземная наружность никого не поражает более. Нас даже забавляет видеть, как удивляются нашей учтивости; французы повидимому воображают, что наш климат не может производить людей; впрочем, надо признаться, что едва ли стоит труда разуверять их в этом

Я провел несколько дней за городом, у одного значительного лица, который пришел в восхищение от своих гостей. У него очень любезная жена, соединяющая в себе скромность и веселие, недостающее персиянкам, благодаря их замкнутой жизни.

Сначала я заметил одного господина, отличающагося своей простотой; я привязался к нему и он привязался ко мне, так что мы почти все время проводили вместе.

Однажды, отойдя от остального общества, мы вели с ним интимный разговор.

-- Быть может, сказал я ему, вы находите меня слишком любопытным, но умоляю вас, дозвольте мне задать вам несколько вопросов; мне скучно, что я ничего не понимаю в том, что вокруг меня происходит. Я стараюсь уяснить себе некоторые вопросы и не знаю к кому обратиться.

-- Охотно, тем более, что надеюсь на вашу скромность.

неприятное лицо, что он не делает чести хорошему обществу. И мне кажется он совсем не образован. Я иностранец, но думаю, что вообще вежливость обязательна для всех народов.

-- Это, ответил мне, смеясь, мой приятель, фермер; благодаря своему богатству он стоит выше всех, но происхождения он самого простого. Вы сами видите, он очень дерзок, но у него превосходный повар.

-- А этот толстяк, в черном, которого эта дама усадила около себя, спросил я его, почему это при таком мрачном одеянии у него такое цветущее и веселое лицо? Как только с ним заговорят, он начинает улыбаться.

-- Это, ответил приятель, проповедник и, что еще хуже духовник; как видите, он знает гораздо более, чем мужья. Он знает слабости своих клиенток, и оне в свою очередь, знают его слабости.

-- Как! воскликнул я, значит он постоянно говорит о спасении?

-- Мне кажется его очень уважают, заметил я.

-- Еще бы! это необходимый человек; он первое утешение в частной жизни, он подает советы, утешает, оказывает разные услуги. Он излечивает от головной боли, гораздо лучше светского человека; одним словом он восхитителен.

-- Но, если я вам еще не надоел моими вопросами, скажите мне, пожалуйста, кто это сидит против нас и еще так дурно одет? От времени до времени он делает гримасы, и его говор резко отличается от прочих?

-- Это, ответил он, поэт и шут, потешающий общество. Эти люди говорят, что это качество у них врожденное: да, должно быть это правда, так как они останутся на всю свою жизнь потешниками, и их все презирают. Голод ввел его в этот дом; хозяин и хозяйка, ласковые ко всем, и его приняли ласково: в день их свадьбы он написал эпиталаму и это его лучшее произведение, так как этот брак оказался таким же счастливым, как он его предсказал.

всеми, им можно сделать только один упрек, именно то, что они принимают у себя всех без разбора; вот отчего в их гостиной иногда собирается дурное общество. Не думайте, я их не осуждаю, с волками лент по волчьи выть!

-- А этой" старик, спросил я его вполголоса, с таким печальным лицом? Я принял его сначала за иностранца, так как во первых он одет иначе чем другие, и во вторых осуждает все, что происходить у вас во Франции и не одобряет ваше правительство.

-- Это старый солдат, подвиги которого все еще помнят. Он не выносит мысли, что Франция и без него одерживает победы. Он думает, что вместе с ним кончается и история Франции.

Через несколько времени я снова обратился к нему с вопросом.

-- Кто этот молодой человек с длинными волосами и крошечным умом, обладающий некоторой дозой дерзости? Почему он говорит громче других, и держит себя так свободно?

В эту минуту все общество заволновалось, одни вышли, другие вошли в комнату, кто то заговорил с моим приятелям, и я так и не мог ничего более узнать. Но через несколько времени, по какой то случайности, этот молодой человек очутился около меня и сказал мне:

-- Прекрасная погода, не угодно ли вам, сударь, пройтись по палисаднику?

Я вежливо поблагодарил, и мы вышли в сад.

-- Я приехал в деревню, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома, с которой я в хороших отношениях. Конечно, на свете много сердитых женщин, по что же делать? Я имею возможность видеть самых хорошеньких женщин Парижа, но я никогда не останавливаю своего выбора на них, так как (по пусть это останется между нами), я сама" не Бог весть какая птица.

-- Нет, вся моя служба состоит в том, чтобы тревожить одну женщину и приводить в отчаяние отца. Я люблю волновать женщину, которая воображает, что держит меня в руках, и верчу ею, как хочу. Парижская молодежь таким образом поделила между собою всех парижанок.

-- Насколько я понимаю, сказал я ему, вы шумите больше, чем самый храбрый завоеватель, и пользуетесь общественным уважением на ряду с заслуженным чиновником. Если бы вы жили в Персии вы бы не пользовались такими преимуществами. Кровь бросилась мне в голову, и я чуть было не наговорил ему дерзостей.

Что скажешь о стране, где терпят подобных людей? где неверность, измена, хищения, хитрость и несправедливость внушают уважение; где человека уважают за то, что он увозит дочь отца, жену у мужа и нарушает семейную жизнь. Счастливы дети Али защищающие своих жен от позора и обольщения. Солнечный свет не блестит ярче света любви в сердцах наших ясен. Святая родина, ты не запятнана позором, заставляющим солнце скрываться на черном западе!

Из Парнаса, в 5 день месяца Рамазана 1713.

XLIX.

Рика к Узбеку в ***

Однажды, когда я сидел в своей комнате, ко мне вошел странно одетый дервиш; его борода доходила до его веревочного пояса, ноги его были босы, серого цвета платье было грубо и грязно. При первом взгляде на него, он показался таким странным, что я хотел послать за художником, чтобы он его срисовал.

После обычных приветствий, он объявил мне, что принадлежит к ордену Капуцинов.

-- Мне сказали, прибавил он, что в скором времени вы вернетесь к персидскому двору, где вы занимаете довольно значительный пост. Я пришел просить вашего покровительства и ходатайства перед шахом о позволении нескольким духовным лицам жить около Казбина.

-- Я, милостивый государь, ни за что в мире не решился бы на это и не променяю мою жизнь ни на какие сокровища.

-- В таком случае, о чем же вы хлопочете?

-- А вот о чем: если у нас будет это убежище, наши итальянские братья отправят туда несколько монахов.

-- Вы верно знаете лично этих монахов? спросил я его.

-- Но какое же вам до того дело, что они поедут в Персию?

-- Вопервых, капуцины подыщут чистым воздухом Казбина, это принесет пользу Европе и Азии. Необходимо этим заинтересовать монархов! Вот что называется прекрасные колонии!

-- Но, ступайте с миром: вы и вам подобнее не созданы для того, чтобы быть перенесенными на другую почву. Оставайтесь там, где вы уже пустили корни.

Из Парижа в 15 день месяца Ромазана 1713.

L.

Рика к ***

Я видел людей, у которых нравственность врожденна, которые исполняют свой долг, даже не чувствуя стеснения. Вот таких людей я люблю; а не тех добродетельных людей, которые сами удивляются своей добродетели и смотрят на каждый хороший поступок, как на какое нибудь чудо, долженствующее поразить весь мир.

Если скромность необходима тем, кого небо одарило большими талантами, то что же можно сказать об этих насекомых, которые тщеславятся и гордятся своею добродетелью?

Я вижу всюду людей, безпрестанно говорящих о себе: их разговоры есть зеркало, в котором отражается их дерзкое лицо. Они в мельчайших подробностях рассказывают о тот, что с ними случилось, и хотят, чтобы это возвысило их в ваших глазах. Они все делали, все видели, все думали. У них на все готов пример.

Несколько дней тому назад, один подобный господин битых два часа рассказывал нам о своих талантах и достоинствах. Но так как вечного нет ничего на свете, то настала минута, когда и он перестал говорить.

Тогда один из собеседников начал жаловаться на скуку, царствующую в обществе.

-- Дураки, сказал он, говорят только о самих себе, и все приписывают себе!

-- Вы правы, произнес оратор; но поступайте, как я: я а именно - скромности.

Я любовался этим "медным лбом", и в то время как он громко говорил эти слова, я утешал себя вполголоса:

-- Счастлив тот, кто обладает достойной гордостью, чтобы не хвалить самого себя или бояться людского суда.

Из Парижа, в 20 день месяца Рамазана, 173 3.