Персидские письма.
Письма LXXXI - ХС

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Персидские письма. Письма LXXXI - ХС (старая орфография)

ПИСЬМО LXXXI.

Рика к Иббену

в Смирну.

Не смотря на то, что французы любят говорить, у них есть молчаливые дервиши, которых называют картезианцами. Говорят, что при поступлении в монастырь, они отрезают себе язык; было бы желательно, чтобы и другие дервиши резали себе то, что в их положении оказывается для них безполезным.

Кстати о молчаливых; есть еще и постраннее картезианцев: есть молчальники умеющия говорить, не произнося ни слова, и занимать общество в продолжении двух часов, между тем как окружающие их люди никак не могут отдать себе отчета в том, что и о чем они говорят.

Подобных людей особенно любят женщины; хотя люди обладающие даром улыбаться кстати, то есть каждую минуту, пользуются предпочтением.

Я знаю некоторых, которые очень любят вводить в свой разговор неодушевленные предметы и заставлять говорить свои вышитые платья, белокурые парики, табакерки, трости и перчатки. Хорошо начать с улицы, описанием шума колес и ударом молотка: подобное предисловие извиняет всякия глупости, по счастью, являющияся слишком поздно. Уверяю тебя, что эти небольшие таланты, на которые у нас, в Персии не обращают никакого внимания, здесь оказывают значительные услуги имеющим счастье обладать ими, и действительно умный человек часто теряется перед ними.

Из Парижа, в 6-й день, месяца Ребиабь II, 1716 г.

ПИСЬМО LXXXII.

Узбек к Реди

в Венецию.

Если есть Бог, дорогой Реди, то необходимо, чтобы он был справедлив; так как в противном случае он будет самым несовершенным из всех существ.

Понятие о справедливости всегда бывает одинаково к кому-бы оно не относилось, к Богу, ангелу, или к человеку.

Люди часто не видят наших поступков или стараются не видеть их и удаляются прочь; они видят только то, что приносит им выгоду.

Справедливость поднимает свой голос, но увы! он едва слышен в шуме страстей.

Люди беззастенчиво делают несправедливости, потому что это доставляет им выгоду, а они предпочитают свое удовольствие удовольствию других. Никто не сделает ничего даром, а всегда ради выгоды.

Но нельзя допустить, чтобы Бог поступил несправедливо. Он ни в чем не нуждается и вполне довольствуется собою. Если бы он был не справедлив, то был бы самым злым существом на свете, так как делал бы зло без всякой цели.

И так, если бы не было Бога, мы бы любили правосудие т. е. наши усилия походить на это совершенное существо, которое, если бы существовало, было бы бесконечно справедливо. Мы были бы свободны от всякого религиозного ига, но подчинялись бы одной только справедливости.

Вот, Реди, что убедило меня в том, что правосудие вечно и не зависит от человеческих условий; если бы оно зависело от них, то это была бы ужасная правда, которую пришлось бы скрывать даже от самого себя.

Мы окружены людьми сильнее нас; они могут нам вредить на всевозможные лады, и большею частью это проходит им безнаказанно. Как мы спокойны, зная, что в сердцах этих людей живет внутренний принцип, защищающий нас от их покушений.

А то нам пришлось бы жить в вечном страхе. Мы проходили бы мимо людей, как мимо львов и никогда не могли бы быть уверенными в своей безопасности, в своем счастьи и в своей жирни.

Подобные мысли возмущают меня против ученых представляющих Бога, как существо деспотическое, заставляющее нас угрозами поступить против нашей воли, снабжающих Его всеми несовершенствами и, в своем противоречии, представляющих Его то как существо в высшей степени злое, то как ненавистника и карателя всякого зла.

Не смотря на свою суровость это испытание восхищаеть его: он видит себя настолько выше окружающих его людей, на сколько он выше тигров и медведей. Да, Реди, если бы я был уверен, что всегда буду верен справедливости, находящейся передо мною, я бы счел себя первым из людей.

Из Парижа, в 1-й день месяца Геммади, I, 1715 г.

ПИСЬМО LXXXIII.

Рика к ***.

Вчера я был в Инвалидном доме. Если бы я был государь, то это учреждение нравилось бы мне больше, чем три выигранные сражения. Там всюду видна рука великого монарха. Мне кажется это наиболее уважаемое место на всей земле.

Какое величественное зрелище представляют эти собранные вместе жертвы отечества, живущия только им одним и жалующияся на свою судьбу только потому, что не могут еще раз пожертвовать собою ради него!

Что может быть милее этих дряхлых воинов сохраняющих дисциплину, как будто они находятся лицом к лицу с неприятелем и находящих свое последнее утешение в исполнении своих обязанностей, налагаемых на них религией и военным искусством.

Я бы хотел, чтобы имена тех, кто умирают за свою родину, сохранялись во храмах и были записаны в списках составляющих источник славы и благородства.)

Из Парижа, в 15 день Геммади, I, 1715.

ПИСЬМО LXXXIV.

Узбек к Мирзе

в Испагань.

Ты знаешь Мирза, что несколько министров Шаха-Солимана составили план, чтобы персидские Армяне покинули государство или сделались бы магометанами, считая, что наше государство будет до тех пор осквернено, пока здесь останется хоть один неверный.

Если-бы голос слепого благочестия был услышен, Персия бы возвеличилась. Не знаю каким образом, но дело не выгорело. Ни те, кто сделал это предложение, ни те, кто его отверг, не знали, что от этого последует. Один только случай спас Империю от большей опасности чем она подверглась бы от потери одного сражения и взятия двух городов.

Изгоняя Армян, хотели в один день разорить всех купцов и почти всех ремесленников государства. Я уверен, что великий Шах Абас скорее отрезал бы себе обе руки, чем подписал подобный указ и, отсылая к Моголу и другим государям, своих наиболее обученных ремеслам подданных, он бы подумал, что отдает им половину своих владений.

Гонения начатые ревностными магометанами против огнепоклонников принудили их целыми толпами перейти в Индию и лишили Персию земледельческого народа, который только один и мог победить безплодие нашей почвы. Теперь оставалось только разорить промышленность, вместе с которой пала бы и религия, с таким фанатизмом преследовавшая огнепоклонников.

Не знаю, Мирза, но мне кажется, что разсуждая прямо, придешь к тому убеждению, что хорошо когда в государстве много различных вероисповеданий.

Замечено, что те, кто исповедует религию только терпимую, всегда приносят более пользы своему отечеству, чем те, которые исповедуют религию господствующую, потому что, удаленные от почестей они исполняют самые трудные должности.

Кроме того, зависть заставляет их быть на стороже и удерживает их от опрометчивых поступков. Замечено, что новая секта, введенная в какое нибудь государство, служит верным средством для исправлений недостатков старой.

Напрасно говорят, что государю не выгодно допускать несколько религий в своем государстве: хотя бы все секты в мире собрались вместе, это нисколько не повредило бы им, так как они все проповедуют послушание и покорность.

Признаюсь, история полна религиозными войнами: но причиной этих войн была не многочисленность вероисповеданий, но гонения на них, возбужденные вероисповеданием, считающим себя господствующим в стране.

Наконец, это и есть дух заблуждения на успехи которого можно смотреть как на полное затмение человеческого разума.

Человек, предлагающий мне переменить веру, делает это только потому, что сам наверное не изменил бы своей, если бы его стали к тому принуждать. Он удивляется что я не делаю того, чего он сам не сделал бы ни за что в мире.

Из Парижа, в 26 день месяца Геммади, I, 1715 г.

ПИСЬМО LXXXV.

Рика к К***.

Кажется, что семья здесь управляются сама собою. Муж имеет очень слабое влияние на свою жену, отец на своих детей и господин на своих рабов. Правосудие вмешивается во все дела и будь уверен, что оно всегда пойдет против ревнивого мужа, огорченного отца и сурового хозяина.

Однажды, я пошел в дом где производится суд. Перед тем, как войти в суд, нужно пройти сквозь строй молодых торговок, зазывающих вас хитрым голосом. Это зрелище сначала кажется очень привлекательным, но, когда войдешь в огромные комнаты, наполненные людьми в мрачном черном одеянии, оно делается уже мрачным и тяжелым. Наконец входишь в святилище, где открываются все семейные тайны и где самые скрытые действия выводятся на свет Божий.

Здесь скромная девушка жалуется на свое одиночество, и чтобы её отец звал её нужды, она объявляет их всенародно.

Женщина объявляет о своем позоре и под этим предлогом требует развода с мужем.

Другая объявляет, что она устала носить титул жены, не пользуясь её правами, и открывает брачные тайны: она требует, чтобы опытный эксперт осмотрел ее и признал ее невинной.

Безконечная толпа молодых девушек, жалующихся на мужчин: только и слышишь, что о разгневанных отцах, обольщенных дочерях, неверных любовниках и огорченных мужьях.

Но их закону каждый ребенок, рожденный во время брачной жизни, считается ребенком мужа; несмотря на доказательство в противном, закон считает ребенка законным.

В этом судилище собирают большинство голосов, но, судя по опыту, лучше держаться меньшинства.

Из Парижа, в 1 день месяца Геммади 2, 1715 г.

ПИСЬМО LXXXVII.

Рика к ***.

Говорят, что человек есть животное общежительное. С этой точки зрения, француз более других человек: это человек в полном смысле слова, так как кажется созданным собственно для общества.

Я заметил, что между ними есть некоторые но только общежительные, по сами составляющие всемирное общество. Они в одно и то же время населяют все четыре квартала города.

В глазах иностранцев, они легко могли бы пополнить причиненный голодом и чумой убыток. В школах задают вопрос, может ли какое нибудь тело в одно и то же время находиться в нескольких местах? они служат доказательством тому, что служит еще вопросом для философов. Они вечно спешат, потому что хотят все увидеть и все узнать.

Стуча в двери домов, они портят их гораздо более, чем ветры и бури. Если кто нибудь взял бы на себя труд разсмотреть книги привратников, то каждый день нашел бы в них их имена. Вся их жизнь проходит в похоронах, поздравлениях и сожалениях. Каждый раз, как король окажет какую либо милость кому нибудь из своих подданных, им приходится раскошеливаться и нанимать карету. Наконец вечером они возвращаются домой усталые и засыпают, как убитые, чтобы на другой день приняться за то же.

Однажды один из них умер от изнеможения и на его могиле написали следующую эпитафию:

"Здесь отдыхает тот, кто не знал отдыха. Он проводил пятьсот тридцать похорон. Присутствовал на двух тысячах шести стах восьмидесяти крестинах. Он сделал в городе девять тысяч шесть сот стадий; - в деревне - тридцать шесть. Его разговор был занимателен; он знал по крайней мере триста шестьдесят пять рассказов, кроме того он знал с юных лет сто восемнадцать остроумных изречений заимствованныхъу древних, и которые он всегда умел применить кстати. Он умер на шестидесятом году рождения. Я умолкаю, путник, так как не в силах передать тебе всего, что он сделал и видел.

ПИСЬМО LXXXVIII.

Узбек к Реди

в Венецию.

В Париже царствует свобода и равенство. Рождение, добродетель, даже военное достоинство, как бы оно ни было блестяще, не выделяет человека из толпы. Говорят, что в Париже считается первым тот, у кого лучшия лошади.

Вельможей называют человека, который часто видит короля, разговаривает с министрами, у кого есть предки, долги и пенсии. Если к тому же под видом вечной торопливости или любви к удоволиствиям, ему удается скрыть свою праздность, то он считает себя счастливейшим человеком в мир.

В Персии сановниками бывают только те, кому монарх назначает какую нибудь важную должность в государстве.

Короли походят на ловких ремесленников, употребляющих только самые простые снаряды. Благоволение есть главное божество французов. Министр его Верховный жрец, приносящий ему множество жертв. Окружающие его одеты далеко не в белые одежды: иногда они приносят жертву, а иногда и их. Случается, что вместе со всем народом они и сами себя приносят в жертву своему идолу.

Из Парижа, в 9 день месяца Геммади 2, 1716 г.

ПИСЬМО LXXXIX.

Узбек к Иббену

в Смирну.

Стремление к славе мало отличается от свойственного всем животным инстинкта к самосохранению. Нам кажется, что, живя в памяти наших потомков, мы прибавляем себе жизни и дорожим ею так-же, как и дарованной нам небом. Но, так как не все люди одинаково привязаны к жизни, то и не все одинаково стремятся к славе. Но эта благородная страсть все еще живет во всех сердцах, хотя, благодаря воображению и воспитанию и выражается не всегда одинаково.

Эта то разница, заметная между людьми, тем более заметна между народами. Можно считать за правило, что во всяком государстве стремление к славе увеличивается и уменьшается вместе с свободой граждан: слава никогда не сопутствует рабству.

Однажды один далеко не глупый человек сказал мне:

-- "Во многих отношениях во Франции гораздо свободнее, чем в Персии. Благодаря чему, во Францию охотно делают то, чего ваш султан достигает только наградами или казнями. Вот почему у нас принц часто ревнует о чести последняго из своих подданных. Для поддержания этой ревности - учреждены суды чести. Эти суды составляют священное сокровище народа и сам государь здесь оказывается безсильным. Например, если государь оскорбит чем нибудь честь своего подданного, последний оставляет двор, должность, службу и уединяется. Между нашими войсками и вашими та разница, что ваши, состоящия из рабов, идут на смерть только из боязни наказания; чувство страха ошеломляет их, между тем, как наши с восторгом идут на верную смерть.

добро другому человеку, не сделать его целому обществу - значит равняться богам.

Следовательно, это благородное соревнование должно жить в сердцах персов. У вас никто не верит славе и добродетели если оне не сопровождаются милостью государя. Человек, пользующийся народным уважением, никогда не может быть уверен в том, что завтра его не обезчестят. Сегодня - он управляет армией, а завтра, быть может, государю вздумается сделать из него своего повара и все его честолюбие должно будет ограничиться стремлением к похвале за удачно изготовленный рагу.

Из Парижа, в 15 день месяца Геммади 2, 1715 г.

ПИСЬМО ХС.

Узбек к тому-же

тебе, что это такое, так как у наг об этом не имеют и понятия.

В прежния времена французы, особенно дворянство, повиновались только законам чести; они управляли их жизнью и были так строги, что нарушение малейшого из них влекло наказание смертью.

Когда нужно было примирить враждующих между собою, закон предписывал дуэль. Одно только худо, что в эти дела, кроме заинтересованных, часто замешивались и посторонние.

Как бы мало человек ни знал другого, но он был вынужден вмешаться в ссору. Этот выбор льстил самолюбию выбранного, и часто, человек, не решающийся пожертвовать четырьмя пистолями, чтобы спасти от виселицы своего ближняго и всю его семью; охотно рисковал за него своей жизнью.

под страхом строжайших наказаний; но напрасно: честь по прежнему господствует над обществом и не подчиняется никаким законам. Итак, французы находятся в весьма затруднительном положении: законы чести заставляют француза мстить за обиду, а между тем правосудие строго преследует дуэли. Если человек следует законам чести, то погибает на эшафоте, если же повинуется законам правосудия, то навсегда изгоняется из общества честных людей. Одно из двух: или смерть или позор?..

Из Парижа, в 18 день месяца Геммади 1, 1715 г.