Мельмот-Скиталец.
Том I.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мельмот-Скиталец. Том I. Глава II (старая орфография)

ГЛАВА II.

Чрез несколько дней после похорон, завещание было вскрыто в присутствии надлежащих свидетелей, и Джон оказался единственным наследником имущества своего дяди, которое, первоначально будучи скромным, вследствие его привычки к скряжничеству и крайне бережливой жизни, стало весьма значительным.

Когда атторней, читавший завещание, окончил его, он прибавил:

-- Здесь есть несколько слов в углу документа, которые, повидимому, не входят в состав завещания, так как не включены в параграфы и не имеют подписи завещателя; но, на сколько я могу доверять себе, они написаны рукою покойного.

Вместе с тем он показал эти строки Мельмоту, который тотчас же узнал почерк дяди (перпендикулярный и скупой почерк, повидимому, ставивший себе целью, как можно больше сберечь бумаги, сокращая каждое слово и вовсе не оставляя полей), и прочитал не без некоторого волнения следующия слова: "Я обязываю моего племянника и наследника Джона Мельмота убрать, уничтожить, или велеть уничтожить портрет с надписью Дж. Мельмот, 1646 г., висящий в моей кладовой. Я обязываю его также отыскать рукопись, которую, я полагаю, он найдет на третьей нижней, левой полке, в бюро красного дерева, стоящого под этим портретом; она находится между бумагами, не имеющими значения, каковы рукописные проповеди и брошюры об улучшении Ирландии и т. п.; он узнает рукопись по черной тесьме, которою она перевязана, и по истлевшей и выцветшей бумаге. Он может прочесть ее, если желает, но, по моему мнению, лучше бы сделал, если бы не читал. Во всяком случае, я заклинаю его, если есть какая-нибудь сила в заклинаниях умирающого, сжечь эту рукопись".

После прочтения этой странной заметки, занятия собрания опять возобновились, но так как завещание старого Мельмота было вполне ясно и изложено в законной форме, все было вскоре окончено, общество разъехалось по домам, и Джон Мельмот остался один.

Мы должны упомянуть, что опекун, назначенный ему завещателем, так как он был еще несовершеннолетний, советовал ему возвратиться в коллегию и закончить как можно скорее свое образование; но Джон сослался на необходимость воздать долг памяти дяди, оставшись некоторое время в доме умершого, согласно требованиям приличия. Это был выдуманный предлог. Любопытство или, быть может, нечто заслуживающее лучшого имени, безотчетное и боязливое преследованье какой-то неопределенной цели сильно овладело его умом. Его опекуны люди, обладавшие благосостоянием и уважением всей местности и получившие разом выгодное мнение о Джоне после прочтения завещания, убеждали его принять гостеприимство в их домах, до его возвращения в Дублин. Это предложение было отклонено с признательностью, но и с настойчивостью. Они потребовали своих лошадей, пожали руку наследнику и уехали.

Остаток дня был проведен в мрачном и тревожном блуждании. Джон прохаживался по комнате покойного дяди, подходил к двери задней комнаты и затем отступал от нея, следил за тучами и прислушивался к ветру, как будто унылый вид первых и завывание второго облегчали, а не усиливали тяжесть, угнетавшую его душу. Наконец, под вечер, он обратился к старухе, от которой ожидал какого-либо объяснения чрезвычайных обстоятельств, происходивших на его глазах со времени приезда к дяде. Старуха, гордясь тем, что он обратился к ней, готова была исполнить его желание, но она не много могла сказать ему. Сообщения её приблизительно сводились к следующему (мы избавляем читателя от бесконечных отступлений и различных присловий и частых перерывов, происходивших оттого, что она прибегала к своей табакерке или к стакану с пуншем из виски, о котором Мельмот позаботился для нея). Старая экономка объяснила: "Его милость (она продолжала еще так называть умершого) никогда не забывал про маленькую комнату позади своей спальни и в последние два года всегда читал там. Люди, знавшие, что у его милости есть деньги, и думая, что оне лежат там, пробрались в эту комнату (иными словами, это было покушение на грабеж), но не найдя там ничего, кроме бумаг, они удалились. Он был так напуган, что велел заложить окно, но она думает, что здесь было и что-нибудь другое, потому что, когда его милость не досчитывался полупенса, он шумел на весь дом, а теперь, когда комнату заложили кирпичами, он никогда говорил ни одного слова. После того, его милость стал запираться в своей комнате и, хотя никогда не любил читать, его можно было видеть, когда ему приносили обед, сидящим над бумагами, которые он прятал, чуть кто-нибудь входил в комнату, а однажды он очень встревожился из-за картины, хотя и старался это скрыть. Она знала, что в семье было какое-то странное предание и делала все возможное, чтобы узнать о нем; ходила даже к Бидди Бренниген (выше упомянутой Бидди только покачала головой набила свою трубку, бормотала какие-то непонятные слова и курила. За два вечера перед тем, как захворал его милость, она стояла у калитки двора, который некогда был окружен конюшнями, голубятнями и другими зданиями (какия всегда бывают в господских усадьбах, а теперь представляли только развалины прежних служб, поросшия репейником и посещаемые свиньями), когда его милость приказал ей запереть калитку (его милость всегда хлопотал, чтобы двери запирались как можно раньше); она поспешила исполнить его приказание, но он вырвал у нея ключ и разбранил ее (он всегда очень заботился, чтобы двери были заперты, хотя замки были плохи и ключи заржавлены, и в доме, когда ключи поворачивались, раздавались как будто стоны умирающого). Она остановилась на минуту, видя, что он очень сердит и отдала ему ключ, как вдруг услыхала, что он вскрикнул, и увидела, что он упал на порог. Она поспешила поднять его, думая, что ему просто сделалось дурно, но, найдя его без чувств, она позвала людей помочь ей внести его в дом; люди пришли из кухни и помогли ей. Она была так поражена и испугана, что не знала даже что говорить и что делать; однако, несмотря на свой страх, она помнила, что, когда они его поднимали, одним из признаков возвращения жизни было то, что он протянул руку и указал на двор; в эту минуту она увидала фигуру высокого мужчины, переходившую двор и вышедшую из него неизвестно где и как, так как наружные ворота были заперты и неотпирались уже несколько лет, а все они были в сборе около его милости у другой калитки. Она видела фигуру, видела тень на стене, видела, как она медленно прошла через двор, и в ужасе закричала, чтобы ее остановили, но никто ее не слушал, так как все хлопотали около её господина; когда его перенесли к нему в комнату, все думали только о том, чтобы привести его в чувство. Больше она ничего не может сказать. Его милость (молодой Мельмот) знает столько же, сколько и она: он был при его последней болезни, слышал его последния слова, присутствовал при его смерти, - может ли она знать больше, чем его милость.

-- Правда, сказал Мельмот, я был при его смерти, но вы говорите, что в семье есть какое-то странное предание; знаете ли вы что-нибудь о нем?

-- Без сомнения, это так и должно было быть; но был ли дядя когда-нибудь суеверен или склонен к фантастическому?

Мельмот должен был привести несколько синонимов этих выражений, прежде чем был понят. Когда, наконец, это случилось, он получил простой и решительный ответ.

-- Нет, никогда, никогда! Когда его милость, зимою, сидел в кухне? чтобы не жечь огня в своей комнате, он никогда не мог выносить болтовни старых женщин, от времени до времени, заходивших в кухню закурить трубку. Он так сердился на их суеверную безсмыслицу, что оне принуждены были курить молча, не имея развлечения разсуждать при этом шепотом о ребенке, который, от дурного глазу, в течение дня, казался маленьким и хромым, а по ночам уходил плясать с нечистой силой на вершине соседней горы, куда его вызывали звуками волынки, раздававшимися у двери хижины, неизменно каждую ночь.

Мысли Мельмота от этого рассказа приняли более мрачный оттенок. Если его дядя не был суеверен, то, быть может, на его совести лежало какое-нибудь преступление, или, быть может, его странная внезапная смерть и даже ужасные видения, предшествовавшия ей, происходили от какого-нибудь зла, причиненного им, благодаря его алчности, какой-нибудь вдове или сироте? Осторожно, обиняками, он сделал женщине несколько вопросов на этот счет. Но ответы её вполне оправдывали покойного.

Последняя надежда Мельмота была пригласить Бидди Бренниген, которая еще оставалась в доме, и от которой он разсчитывал услышать странную историю, известную, по словам старой экономки, в их семье. Сивилла пришла и, представившись Мельмоту, посмотрела на него взглядом, в котором смешивались рабская покорность и повелительность - результат привычки её жизни, которая была попеременным унижением, нищенством и дерзким обманом. При первом появлении, она остановилась у двери, присела с почтительной миной и произнесла какой-то звук, который, вероятно, должен был быть доброжелательным, но, благодаря резкому тону и страшной наружности, казался проклятием. Когда ее спросили о семейном предании, она тотчас же вскочила с места, и фигура её как будто стала больше, подобно Алекто Виргилия, которая в один миг из слабой старушки превращается в угрожающую фурию. Она медленно прошлась по комнате, уселась, или, скорее, скорчилась у камина, вытянула свою костлявую и морщинистую руку по направлению к огню и долгое время кивала головой, прежде чем начала говорить. Когда она кончила, Мельмот с удивлением подумал о том умственном состоянии, до которого его довели последния странные обстоятельства, он удивлялся тому, что выслушивал, с изменяющимся возрастающим волнением, в котором смешивались и интерес, и любопытство, и ужас, такую дикую и невероятную сказку. Под конец, он покраснел от своего легкомыслия и не мог одолеть своего смущения. Результатом этого впечатления явилось решение посетить таинственную комнату, и разсмотреть рукопись в ту же ночь.

Однако, это решение невозможно было осуществить тотчас же, потому что, когда он потребовал свечей, экономка призналась, что последния были сожжены у гроба его милости; босоногий мальчик был послан достать свечей в соседней деревне, хотя бы ценою жизни, и, кстати, попросить у кого-нибудь пару подсвечников.

-- Разве в доме нет подсвечников? спросил Мельмот.

-- Есть, но теперь не время открывать старый сундук, где они уложены на самом дне, а из медных подсвечников, которые в доме, у одного нет верхушки, а у другого нет дна.

-- Я их втыкала в картофелину, ответила экономка.

Итак, мальчик, ценою жизни, был отправлен за свечами, а Мельмот, к концу вечера, был предоставлен своим размышлениям.

Это был вечер, пригодный для размышлений, и Мельмот имел время предаться им, пока вернулся посланный. Погода была холодная и пасмурная; тяжелые облака предвещали продолжительные и скучные осенние дожди; облако за облаком тянулись, как темные знамена приближающагося неприятеля, несущого с собою разрушение. Когда Мельмот прислонился к окну, которого полуразрушенная рама и стекла, состоявшия из осколков, колебались от каждого порыва ветра, его взгляд ничего не встречал, кроме безотрадного зрелища пустынного сада, - стен в развалинах, дорожек, поросших травой, которая даже не была зеленою, низкорослых, поломанных, безлистных деревьев и роскошных порослей крапивы и сорных трав, поднимавших свои неприглядные верхушки там, где некогда были цветы, при чем все это волновалось и нагибалось в причудливых и некрасивых формах, когда ветер проносился над ними. Это была зелень кладбища, сад смерти. Он искал в комнате облегчения от тяжелого чувства, но ничто не привлекало его взгляда. Деревянные панели стен почернели от грязи и во многих местах треснули и обвалились; ржавая решетка камина так давно не видела огня, что, казалось, только черный дым мог бы появиться между её потемневшими перекладинами; в грязных стульях тростниковые сиденья провалились и кожаные выказывали волос, торчавший около истертых краев, а гвозди, хотя и оставались на своих местах, уже не могли более сдерживать покрышку, которую некогда прикрепляли; на камине, потемневшем более от времени, чем от дыму, единственное украшение составляли пара щипцов, истрепанный календарь 1750 г., часы, остановившиеся потому, что их никогда не чинили, и заржавленное ружье без замка. Неудивительпо, что зрелище этого разрушения обратило Мельмота вновь к его мыслям, как оне ни были неспокойны и неутешительны. Он припомнил рассказ сивиллы, слово за словом, с видом человека, изследующого нечто, не подлежащее сомнению, и пытающагося опровергнуть самого себя.

"Первый из Мельмотов, говорила она, основавшийся в Ирландии, был офицер Кромвелевской армии, получивший земельный участок, конфискованный у ирландской фамилии, приверженной королю. Старший брат этого человека отправился за границу и оставался так долго на континенте, что его семья утратила всякое воспоминание о нем. Это воспоминание не поддерживалось её привязанностью, потому что о путешественнике получались странные известия. О нем говорили, что он (подобно "проклятому колдуну" великому Глендоверу) занимался какими-то странными, таинственными делами.

забавные книги Гленвиля встречались повсюду, а Дельрио и Виерус были так популярны, что даже один драматический писатель (Шедуэль) приводил из них многочисленные цитаты, в примечаниях к своей курьезной комедии о Ланкаширских ведьмах. Разсказывают, что, в течение своей жизни, Мельмот посетил однажды свою семью; хотя он уже должен был быть довольно преклонных лет, но, к удивлению семьи, он не казался старше даже одним годом, чем тогда, когда она видела его в последний раз. Посещение его было непродолжительным; он ничего не говорил ни о прошлом, ни о будущем, и семья ни о чем не разспрашивала его. Разсказывали, что ей было несколько не по себе в его присутствии. При своем отъезде, он оставил ей эту картину (ту самую, какую Мельмот видел в таинственной комнате, помеченную 1646 годом), и в семье более его не видели. Через несколько лет после того, некто, приехавший из Англии, прибыл в дом Мельмота, отыскивая путешественника, и выказывая самое необычайное и непреодолимое стремление получить о нем какие-либо сведения. Семья Мельмота ничего не могла ему сообщить и, после нескольких дней безпокойного разведывания и волнения, это лицо уехало, оставив, по забывчивости или намеренно, рукопись, содержавшую крайне странное описание обстоятельств, в которых оно встретилось с Джоном Мельмотом-путешественником (как его называли).

Рукопись и портрет сохранились, и об оригинале последняго ходил слух, что он еще жив и часто показывался в Ирландии, даже до нынешняго столетия; но он ни разу не появлялся иначе, как перед приближением смерти кого-нибудь из семьи, и даже лишь в том случае, когда дурные страсти или привычки умирающого набрасывали на его предсмертные часы какую-то таинственную и страшную тень.

".

Таковы были сведения, сообщенные Бидди Бренниген, к которым она прибавила собственное, торжественно выраженное убеждение, что у Джона Мельмота - путешественника до сих пор не переменился ни один волос на голове и не изменился ни один мускул на лице. Она знает людей, видавших его и готовых клятвой подтвердить свое свидетельство, если бы это понадобилось. Никто не слыхал его голоса, не видал, чтобы он ел или входил в другое жилище, кроме дома своей семьи. В заключение, она высказала, что, и по её мнению, последнее его появление не предвещает ничего хорошого ни живому, ни умершему.

Джон все еще раздумывал обо всем этом, когда были принесены свечи. Не обращая внимания на бледность лиц и предостерегающий шепот окружающих, он с решимостью вошел в комнату, запер дверь и приступил к поискам рукописи. Она вскоре была найдена, так как указания старого Мельмота были вполне ясны, и Джон хорошо их помнил. Рукопись, старая, изодранная и выцветшая, была снята с той самой полки, на которой, согласно указанию, должна была находиться. Руки Мельмота были так же холодны, как руки его мертвого дяди, когда он извлек скоробленные листы из их убежища. Он сел читать; во всем доме было мертвое молчание. Мельмот задумчиво посмотрел на свечи, снял нагоревшую светильню и все-таки находил, что оне горят тускло (быть может, ему казалось, что оне горят голубоватым пламенем, но он в этом не признавался себе). Несомненно только, что он часто менял положение и охотно бы менял места, еслибы в комнате было более одного стула.

часов, а звуки, производимые неодушевленными предметами, в то время, когда все живое вокруг нас погружено в мертвое безмолвие, оказывают необыкновенно зловещее действие. Джон посмотрел на рукопись с некоторым отвращением, открыл ее, остановился над первыми строками, и, слыша свист ветра кругом опустелого дома и унылый звук дождя о расшатанное окно, пожелал - чего же он мог пожелать? - пожелал, чтобы шум ветра был менее печальным и шум дождя - менее однообразным. Ему можно это простить: было уже за полночь, и на десять миль в окружности не было ни одного бодрствующого человеческого существа, кроме него, когда он начал чтение рукописи.