Мельмот-Скиталец.
Том I.
Глава IV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мельмот-Скиталец. Том I. Глава IV (старая орфография)

ГЛАВА IV.

На следующий вечер Мельмот рано удалился в свою комнату. Безпокойство предшествующей ночи располагало его к отдыху, и мрачный день заставлял желать только своего скорого окончания. Уже наступили последние дни осени; густые тучи целый день лениво и уныло тянулись в воздухе так же, как часы подобного дня тянутся над человеческой душой и жизнью. Не упало ни одной капли дождя; тучи зловеще отступали, как военные корабли после обозрения сильного форта, чтобы вернуться с удвоенной силой и яростью. Угроза вскоре исполнилась: наступал вечер, преждевременно омраченный тучами, которые казались насыщенными массами воды. Шумные и внезапные порывы ветра, от времени до времени, потрясали дом и затем также внезапно прекращались. К ночи буря налетела со всею своею силой; кровать Мельмота так дрожала, что на ней невозможно было спать. Он любил шум ветра, но ему не могли быть приятны ни ожидание падения труб, ни треск кровли, ни осколки разбитых окон, которые уже усеяли пол его комнаты. Он встал и спустился в кухню, где, как ему было известно, горел огонь. Там были собраны испуганные слуги; все они, когда ветер с воем врывался в трубу, говорили в один голос, что им никогда не приходилось видеть подобной бури; между порывами ветра, они с ужасом шептали молитву за тех, кто в эту ночь были на море. Близость дома Мельмота к тому, что моряки называют скалистым берегом, придавала страшную искренность их молитвам и опасениям.

верили, неразрывно связывались в их уме с причинами или последствиями этой бури, и они сообщали шепотом друг другу боязливые предположения, звук которых достигал слуха Мельмота, шагавшого поперек полуразрушенного пола кухни. Страх всегда склонен к сближениям: мы любим связывать безпокойное состояние стихий с тревожной жизнью человека; никогда ураган не ревел или молния не сверкала без того, чтобы они не связывались в чьем-либо воображении с бедствием, которое надо было ожидать со страхом, отмаливать или переносить, - с судьбою живых или с предназначением умерших. Страшная буря, потрясшая всю Англию в ночь перед смертью Кромвеля, дала повод его пуританским капелланам объявить, что Господь взял его на небо, с помощью столба, вихря и огненной колесницы, так же, как пророка Илию; в то же время, вся партия кавалеров, составляя свое заключение по этому предмету, громогласно высказывала убеждение, что властитель ада, отстаивая свои права, похитил тело своей жертвы (душа которой давно уже составляла его достояние), среди страшной бури; таким образом, дикий рев и торжествующее опустошение последней могли быть различным образом и с одинаковой справедливостью истолкованы каждой партией, как доказательство её мнений. Такия же партии (mutatis mutandis) были собраны вокруг потрескивающого пламени и колеблющагося камина кухни Мельмота.

-- Он пропадет с этим вихрем, говорила одна из старух, вынимая трубку изо рта и напрасно пытаясь зажечь ее от угольев, которые ветер разбрасывал, как пыль, - он пропадет после этого вихря.

-- Он явится опять, кричала другая ведьма, - он опять придет, ему еще нет покоя! Он бродит кругом и стонет, пока кто-нибудь не скажет того, чего самому ему не сказать было во всю жизнь. Господи, спаси нас! прибавила она и крикнула в трубу камина, как-будто обращаясь к безпокойному духу: - Скажи, что тебе нужно и останови бурю! Слышишь?

Ветер, как гром, ворвался в трубу; старуха вздрогнула и попятилась.

-- Если это тебе нужно, и это, и это, кричала молодая женщина, которую Мельмот до тех пор не замечал, - возьми все.

"на свою беду", как она говорила, - завивала себе волосы какими-то старыми и ненужными деловыми бумагами своей семьи и теперь воображала, что "доставившие эту ужасную пудру для её головы", были особенно раздражены тем, что она присвоила себе достояние умерших. Бросая клочки бумаги в огонь, она громко кричала:

-- Остановитесь же, ради Бога; довольно с нас. Вот то, что вам нужно; когда же будет конец?

Смех, который Мельмот сдерживал с трудом, был остановлен звуком, отчетливо раздавшимся среди бури.

-- Тсс... молчите... Это сигнальная пушка! Там гибнет корабль!

Все остановились и прислушивались. Мы уже упоминали о близости жилища Мельмота к морскому берегу. Это приучило жителей его дома ко всем ужасам кораблекрушений и гибели мореплавателей. К чести их следует сказать, что они прислушивались к этим звукам не иначе, как к призыву, к жалостному, непреодолимому обращению к их человечности. Они ничего не знали о варварском обычае на берегу Англии - прикреплять фонарь к трупу лошади, который, ныряя, сбивал с пути несчастных погибающих пловцов, давая им ложную надежду, что они видят перед собою маяк, и увеличивая таким образом для них ужасы смерти обманутым ожиданием помощи.

"тайны седой пучины". Буря на минуту приостановилась, и наступило глубокое и тяжелое молчание, в ожидании чего-то страшного. Звук послышался опять: сомнения уже не могло быть.

-- Это пушка! вскрикнул Мельмот, - там погибает корабль.

Сказав это, он бросился из кухни, призывая за собою мужчин.

Мужчины приняли деятельное участие в тревоге, вызванной предприятием и опасностью. Буря вне дома, впрочем, лучше, чем буря в четырех стенах; снаружи у нас есть с чем бороться, внутри нам остается только терпеть; самая жестокая буря, возбуждая энергию своей жертвы, вместе с тем дает стимул для действия и удовлетворение для гордости, тогда как ни того, ни другого не может быть у сидящих в страхе между колеблющимися стенами и почти вынужденных желать, чтобы им пришлось лучше страдать, чем бояться.

В то время, как мужчины разыскивали плащи, сапоги и шляпы их старого господина, которые приходилось искать по всему дому, при чем один из них стаскивал плащ, висевший, в виде шторы, перед окном, где не было ни стекол, ни ставень, другой высвобождал из корзинки шляпу, давно служившую для сметания пыли, а третий оспаривал старые сапоги у кошки и котят, избравших их своим местопребыванием, - Мельмот поднялся в самую верхнюю комнату дома. Окно там было открыто; если бы было светло, из окна далеко были бы видны и море, и берег. Джон, на сколько мог, высунулся из него и прислушивался со страхом и тревогой, почти не дыша. Ночь была темна, но вдалеке зрение его, обостренное крайней озабоченностью, различило свет на море. Порыв ветра оттолкнул его на минуту от окна; когда он вернулся к нему, он увидал слабый блеск, за которым последовал пушечный выстрел.

им двигаться быстро, и, благодаря тревоге, движение их казалось им еще медленнее. От времени до времени они обменивались несколькими словами в полголоса.

-- Позовите людей из этих хижин... Вон в том доме свет... Они все на ногах... Неудивительно, - разве можно спать в такую ночь... Дерзки фонарь пониже... Невозможно устоять на ногах на берегу... Еще пушка! воскликнули они, когда слабый свет прорезал темноту, и тяжелый звук раскатился но берегу, как похоронный салют страдальцам.

-- Здесь утес; держитесь крепче и поднимайтесь вместе.

Они влезли на скалу.

-- Великий Боже! воскликнул Мельмот, который поднялся одним из первых. - Какая ночь и какое зрелище! Держите выше фонари, - слышите крики? Крикните им, что помощь и надежда уже близки. Постойте, прибавил он. Помогите мне взобраться на вершину этого утеса: оттуда они услышат мой голос.

Но его голос, заглушенный бурею, не был слышен даже ему самому. Звук его был слабым и жалким, походя более на горестный стон, чем на ободряющий крик надежды. В эту минуту разорванные облака, быстро бежавшия по небу, подобно разсеянным беглецам разбитой армии, обнажили месяц, который выглянул внезапно и страшно, блеснув, как молния. Мельмот мог вполне видеть корабль и опасность, угрожавшую ему. Судно лежало, ударяясь о скалу, над которою волны бросали пену до высоты тридцати футов. Вода наполовину покрывала его, от него оставался только корпус: снасти были изорваны в клочки, и главная мачта срублена. Каждый раз, как море подвигало его, Мельмот мог ясно слышать предсмертные крики тех, кого уносили волны, а быть может, и тех, чей дух и тело, одинаково истомленные, отказывались от ослабевшей надежды и жизни. Джон понимал, что крик, только что раздавшийся, мог быть последним криком. Ужасно видеть человеческия существа, погибающия так близко от нас; мы чувствуем, что стоит твердо ступить на землю, ухватиться за крепкую руку, и хотя один из них будет спасен, и в то же время не знаем, где найти эту опору и не можем протянуть им руки. Сознание Мельмота ослабевало от этого потрясающого впечатления, и на минуту он откликнулся на вой бури криками настоящого безумия. Между тем, окрестное население, встревоженное известием о крушении корабля у берега, собралось сюда во множестве; даже и те, кто, на основании опыта, веры к чужим словам, или незнания дела, безпрестанно повторяли: "его не спасти, всем им не миновать смерти", - и они ускоряли шаги, произнося эти слова, как будто торопились увидеть исполнение своего предсказания и вместе с тем, повидимому, спешили не дать ему осуществиться.

В особенности заметен был один, который, спеша к берегу, насколько дыхание позволяло ему, каждую минуту уверял остальных: "он будет под водою раньше, чем мы туда поспеем", и на восклицания других: "Сохрани, Господи! Не говори этого!" или "Бог даст, чем нибудь поможем!" отвечал почти торжествующим смехом. Когда они пришли на место, этот человек, с опасностью жизни, влез на скалу, всмотрелся в судно, указал безнадежное положение его стоявшим внизу и крикнул: "Разве я не говорил? Разве я не правду сказал?" И по мере того, как буря усиливалась, все слышался его голос: "Разве я не правду говорил?" А когда крики погибающого экипажа явственно доносились до его ушей, он все-таки от времени до времени повторял: "Что же, неправду я говорил?" Странное чувство гордости, воздвигающее свои трофеи в виду смерти! В том же духе мы даем советы всем страдающим от жизни, как и от стихий, а когда сердце жертвы разбивается, мы утешаем себя восклицанием: "разве я все это не предсказывал? разве я не говорил вам, что все это должно случиться?" Замечательно, что этот человек лишился жизни в ту же ночь, в самой отчаянной и безплодной попытке спасти жизнь одного из матросов, державшагося на воде в шести ярдах от него.

Теперь весь берег был наполнен безпомощными зрителями; каждый утес, каждый выступ скалы были унизаны людьми; казалось, происходит какая-то битва между морем и сушей, между надеждой и отчаянием. Никакой действительной помощи нельзя было оказать: никакой челнок не мог бы держаться на воде при таком волнении; тем не менее, крики не переставали доноситься со скалы на скалу, страшные крики, возвещавшие, что спасение и близко, и невозможно. Фонари поднимались во всех направлениях, показывая страдальцам берег, полный жизни, и ревущия, безстрастные волны, отделявшия его от них. Веревки бросались с громкими криками помощи и ободрения и ловились иззябшими, безсильными и отчаянными руками, которые, вместо веревок, хватали только волну, и за тем их уже не видно было более. В эту минуту Мельмот, выйдя из ошеломившого его ужаса и оглядываясь кругом, увидал сотни людей встревоженных, мечущихся и озабоченных; хотя все это, очевидно, было безполезно, тем не менее, такое зрелище радовало его сердце. "Сколько хорошого оказывается в человеке, воскликнул он, когда он отзывается на страдание ближних!" У него не было досуга или склонности, чтобы анализировать сложное чувство, какое он называл добрым, и разложить его на составные части - любопытство, сильное возбуждение, гордость физической силой или сознание своей сравнительной безопасности. У него и не могло быть на это досуга, потому что в ту минуту, как он произнес свое восклицание, он заметил, в нескольких шагах от себя на скале, фигуру, не выказывавшую ни сочувствия, ни ужаса, не произносившую ни одного звука, не старавшуюся оказать никакой помощи. Джон с трудом мог держаться на скользкой вершине скалы, где он стоял; фигура, находившаяся еще выше, повидимому, также мало смущалась бурей, как и представлявшимся зрелищем. Плащ Мелъмота, несмотря на его усилия как можно плотнее закутаться в него, разлетался но воздуху; между тем, ни одна нитка в одежде незнакомца не колебалась от вихря. Однако, не столько это обстоятельство, сколько нечувствительность к окружающему ужасу и бедствию, поражала в нем Джона, который громко воскликнул: "Боже, неужели возможно, чтобы кто-либо, имеющий человеческое подобие, мог стоять здесь, не делая никакого усилия, не выражая никакого чувства, чтобы помочь несчастным погибающим?" Последовало молчание, или, быть может, буря относила звук, но, через несколько минут после того, Джон ясно разслышал слова: "пусть погибают!" Он взглянул вверх; фигура все еще стояла неподвижно: руки её были скрещены на груди, нога выставлена вперед и стояла твердо, как бы пренебрегая белыми, поднимающимися брызгами волн; лицо с строгим профилем, мелькая в смутном свете прикрытой облаками луны, наблюдало эту сцену с выражением, какое в одно и то же время было страшно, возмутительно и неестественно. В эту минуту громадная волна, окатив палубу судна, заставила зрителей испустить крик ужаса; им показалось, что на него отзываются крики жертв, тела которых через несколько минут должны быть выброшены к их ногам, обезображенные и безжизненные.

Когда крик замер, Джон Мельмот разслышал смех, от которого у него застыла кровь. Смех исходил от фигуры, стоявшей выше его. Подобно молнии, память его озарило воспоминание о той ночи в Испании, когда Стентон впервые встретил это необычайное существо, заколдованная жизнь которого, поддерживавшаяся "вопреки пространству и времени", оказала такое роковое влияние на его жизнь, и когда демонический характер его обнаружился в смехе, которым оно встретило зрелище влюбленной четы, пораженной молнией. Отклик этого смеха все еще раздавался в ушах Джона; он был убежден, что то же таинственное существо стояло теперь около него. Его разсудок, благодаря недавно пережитым им ужасам, вспыхнул и омрачился разом, подобно воздуху под нависшей грозовой тучей, и не имел уже силы для соображения или расчета. Джон тотчас же стал карабкаться на скалу, на которой, несколькими футами выше его, находилась фигура - предмет его дневных и ночных грез - будучи так близко, что он мог схватить ее рукою. Профессиональные убийцы не выказывают такой решимости, какую выказал Джон, стараясь взобраться по крутой и опасной тропинке на выступ скалы, где стояла фигура, спокойная и темная. Задыхаясь от ярости бури, от напряженности своих усилий и затруднительности своего намерения, он стоял уже почти вплотную и лицом к лицу с предметом своих исканий, когда, ухватившись за слабо державшийся обломок камня, падение которого было бы безвредно даже для ребенка, он потерял опору и упал назад в ревущую пучину, которая как будто протягивала тысячи рук, чтобы схватить и пожрать его. Он не чувствовал мгновенного головокружения своего падения, но когда упал, он ощутил брызги и услышал рев волн. Волна его поглотила и затем на минуту вскинула на поверхность. Он боролся, не видя ничего, за что мог бы ухватиться. Он погрузился с смутною мыслью, что, если бы ему удалось коснуться дна или добраться до чего-нибудь твердого, он был бы спасен. Тысячи труб как будто звучали в его ушах; огни сверкали перед его глазами. "Он как будто проносился через огонь и воду" и не помнил ничего до той минуты, когда, через несколько дней после того, почувствовал себя в постели, под наблюдением старой экономки. Он слабо бормотал: "Какой ужасный сон", и, чувствуя чрезмерное истощение, прибавил: "и как он ослабил меня!"