Джэни Эйр.
Часть первая.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джэни Эйр. Часть первая. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Первые три месяца моего пребывания в Ловуде казались мне целым веком, но увы! отнюдь не золотым веком. Они прошли в утомительных усилиях освоиться с новыми правилами и непривычными для меня обязанностями. Боязнь не справиться с этой задачей мучила меня больше, чем физическия лишения, выпавшия мне на долю, которые, однако, были далеко не ничтожны.

В течении января, февраля и части марта глубокий снег, лежавший на дорогах и сделавший их при наступлении оттепели совершенно непроходимыми, лишил нас возможности движения вне стен нашего сада - исключение составляли прогулки в церковь, куда мы отправлялись раз в неделю; - но в пределах нашего сада мы должны были ежедневно час проводить на свежем воздухе. Наша одежда не достаточно защищала нас от сурового холода: у нас не было сапог, и снег попадал нам в башмаки и таял в них; наши руки, не знавшия перчаток, распухли и покрылись желваками, так же как и ноги. Я хорошо помню ужасную боль, которую причиняли мне каждый вечер мои воспаленные ноги, и мучение, которое я испытывала каждое утро, когда приходилось надевать башмаки на эти бедные, распухшия, отмороженные ноги, с которых кожа местами совершенно сходила. Недостаточное питание изнуряло нас; при нашем здоровом аппетите, свойственном всем детям, мы, получали маленькия порции, которые едва могли бы поддержать силы слабого больного. Это скудное питание вызывало злоупотребления, которые всей своей тяжестью ложились на младших воспитанниц: при всяком удобном случае голодные взрослые воспитанницы лаской и угрозами выманивали у маленьких их порции. Не раз мне приходилось делить между двумя большими ученицами драгоценный кусок черного хлеба, который я получала в пять часов; и, уступив третьей половину содержимого моей маленькой кружки кофе, я проглатывала остаток, перемешанный с горькими слезами, которые мучения голода выжимали из моих глаз.

Воскресенья были для нас грустными днями в это зимнее время года. Мы должны были пройти две мили до Брекльбриджской церкви. Дрожа от холода, мы выходили из дому и приходили в церковь еще более окоченевшими; к концу обедни мы чувствовали себя почти парализованными от холода. Было слишком далеко возвращаться домой к обеду, и потому между двумя службами нам подавали закуску из холодного мяса и хлеба, состоявшую из таких же скудных порций, какие мы получали ежедневно.

По окончании послеобеденной службы мы возвращались домой по холмистой, открытой для ветра дороге: резкий зимний ветер, пронесясь над целой цепью покрытых снегом холмов, охватывал нас своим ледяным дыханием и едва не сдирал нам кожу с лица.

Я ясно вижу мисс Темпль, как она, запахиваясь в свой шотландский плащ, который ветер ежеминутно грозил сорвать с нея, легко и бодро шагала рядом с нами и, поддерживая нас словами и собственным примером, уговаривала не терять мужества и бодро итти вперед, "как храбрые солдаты". Остальные учительницы, бедняжки, были большей частью сами слишком удручены для того, чтобы пытаться подбодрять других.

Как страстно мы стремились к свету и теплу пылающого камина по возвращении домой! Но эта роскошь была недоступна, по крайней мере, нам, маленьким: оба камина классной комнаты в мгновение ока осаждались двумя рядами больших воспитанниц, а за ними уныло теснились маленькия девочки, кутая в передник свои окоченевшия руки.

Маленькое утешение являлось нам во время чая в виде двойной порции хлеба - целого ломтика вместо половины - и о, восторг! - с прибавлением тоненького слоя масла: в этом заключалось наше еженедельное пиршество, которого мы с восторгом ждали от воскресенья до воскресенья. Обыкновенно мне удавалось сохранять для себя половину этого роскошного угощения; но вторую половину мне неизменно приходилось отдавать.

Воскресные вечера проходили в повторении наизусть катехизиса, пятой, шестой и седьмой глав св. Матф. и в выслушивании длиннейшей проповеди; ее читала мисс Миллер, сопровождая чтение безпрестанными зевками, которых она не могла подавить и которые выдавали её усталость.

Я еще не упомянула о посещениях м-ра Брокльхёрста: этот достойный джентльмэн отсутствовал из дому почти весь первый месяц моей жизни в Ловуде; может быть, его пребывание у его друга, архиепископа, затянулось дольше, чем он ожидал. Во всяком случае, для меня его отсутствие было большим облегчением. Мне незачем говорить, что я имела особые основания бояться его посещения. Но в конце концов он все-таки приехал.

Однажды после обеда (это было через три недели после моего приезда в Ловуд) я сидела с грифельной доской в руке и ломала себе голову над трудным делением; взгляд мой разсеянно упал на окно; в эту минуту кто-то прошел мимо него. Я почти инстинктивно узнала эту длинную, сухую фигуру, и когда спустя две минуты вся школа, включая и учительниц, сразу поднялась с мест, мне незачем было повернуть голову к двери, чтобы убедиться, чье появление школа приветствовала таким образом. Он большими шагами прошел через комнату, и рядом с мисс Темпль, поднявшейся вместе со всеми, стоял теперь тот же самый черный столб, который так зловеще возвышался предо мною на ковре перед камином в столовой Гэтесхида. Я искоса взглянула на него. Да, я не ошиблась: это был м-р Брокльхёрст, застегнутый на все пуговицы и казавшийся теперь еще длиннее, уже и суровее, чем когда-либо.

У меня были основания почувствовать ужас при его появлении: я слишком хорошо помнила злобные намеки на мои дурные наклонности, сделанные ему м-рс Рид, и данное им обещание предупредить мисс Темпль и учительниц о моем порочном характере. Все время я со страхом думала, что он сдержит это обещание; я с ужасом ждала появления человека, чьи сообщения о моей прошлой жизни и поведении опозорят меня перед глазами всех: теперь он был здесь. Он стоял рядом с мисс Темпль и что-то тихо говорил ей; я не сомневалась, что он делает разоблачения о моей испорченности; я следила с мучительной тревогой за его глазами, ожидая каждую минуту, что его темные зрачки обратятся на меня с выражением отвращения и презрения. Я стала вслушиваться в их разговор; я случайно стояла близко от них и могла слышать, что он говорил мисс Темпль; содержание их разговора на минуту избавило меня от мучительного страха.

-- Я надеюсь, мисс Темпль, что нитки, которые я купил в Лоутоне, окажутся подходящими? Их качество показалось мне очень подходящим для каленкоровых рубашек, и я постарался выбрать для них соответствующия иголки. Передайте, пожалуйста, мисс Смит, что я забыл записать у себя в книжке иглы для штопанья, на будущей неделе ей будет доставлено несколько пачек; но пусть она ни в каком случае не дает больше одной иглы сразу каждой воспитаннице: если оне будут получать больше, то оне будут менее осторожно обращаться с ними и чаще терять их. Затем, о, сударыня! я бы желал, чтобы шерстяные чулки были в лучшем состоянии! В последний раз, когда я был здесь, я отправился на задний двор и осмотрел белье, висевшее на веревках; там было множество черных чулок, заштопанных весьма неудовлетворительно; судя по величине дыр, я уверен, что они не достаточно часто и аккуратно штопаются.

Он остановился.

-- Ваши указания будут исполнены, - заметила мисс Темпль.

-- Кроме того, сударыня, - продолжал он, - прачка передала мне, что некоторые из девочек получили по два чистых воротничка в течение недели; это слишком много: по правилам полагается только один.

-- Я думаю, что могу вполне объяснить это обстоятельство. Агнеса и Катерина Джонстон были в последний четверг приглашены на чай к своим друзьям в Лаутон, и по этому случаю я разрешила выдать им чистые воротнички.

М-р Брокльхёрст кивнул головой.

-- Ну, да, один раз это ничего, но я вас очень прошу не повторять таких вещей слишком часто. Затем я должен упомянуть еще об одной вещи, которая меня чрезвычайно удивила: просматривая счета экономки, я увидал, что в течение последних двух недель девочкам два раза был подан второй завтрак, состоявший из хлеба и сыра. Что это значит? Я просмотрел еще раз устав, но в нем не упоминается о втором завтраке. Кто ввел это нововведение? и по какому праву?

-- Я должна взять на себя ответственность за это, - ответила мисс Темпль; - завтрак был приготовлен так скверно, что воспитанницы совершенно не могли его есть, и я не решилась заставить их голодать до самого обеда.!

-- Сударыня, позвольте мне сказать. Вы хорошо знаете, что цель, которую я преследую при воспитании этих девочек, заключается не в том, чтобы развивать в них любовь к роскоши и слабость характера; напротив, я стремлюсь закалить их, приучить к терпению и самоотречению. Если их вкусу случается иногда испытать ничтожное разочарование, вроде испорченного или невкусно приготовленного обеда, то такого случая отнюдь не следует смягчать, заменяя утерянное наслаждение другим, более приятным, что только разнеживает тела и совершенно противоречит целям этого заведения; напротив, им надо воспользоваться, как средством укрепить нравственность воспитанниц, приучить их мужественно переносить преходящия лишения. При этом случае было бы вполне уместно короткое обращение к воспитанницам, в котором умный воспитатель нашел бы возможным указать детям на лишения первых христиан; на жестокия страдания святых мучеников; напомнить им слова нашего. Учителя, убеждавшого своих учеников покорно нести тяжелый крест и следовать за Ним; учившого, что не единым хлебом жив человек, но каждым словом, исходящим из уст Господа; напомнить Его божественное утешение: "Счастливы вы, терпящие ради меня голод и жажду". О, сударыня, влагая в уста этих детей хлеб и сыр вместо пригоревшей похлебки, вы насыщаете их грешные тела, но вы не думаете о том что губите их безсмертные души!

М-р Брокльхёрст снова замолчал - должно быть под наплывом чувств. В начале его речи глаза мисс Темпль были устремлены на пол; но теперь она смотрела прямо перед собой, и её лицо, обыкновенно бледное, как мрамор, как будто приняло также неподвижность и холодность мрамора; губы её были крепко сжаты; на всем лице лежало выражение какой-то окаменелой суровости.

Между тем м-р Брокльхерст, стоя у камина с заложенными за спину руками, величественно обозревал всю школу. Вдруг глаза его замигали, как будто что-то ослепило или поразило его зрачки; он повернулся к мисс Темпль и, заговорил быстрее, чем говорил до сих пор.

-- Мисс Темпль, мисс Темпль, кто - кто эта девочка с курчавыми волосами? Рыжие волосы, мисс Темпль, и курчавые - совершенно курчавые! - и протянув палку, он указал на предмет, возбудивший его ужас; руки его дрожали от волнения.

-- Это Юлия Сэверн, - ответила мисс Темпль совершенно спокойно.

- носить волосы в виде целой массы локонов?

-- Волосы Юлии вьются от природы, - возразила мисс Темпль все еще совершенно спокойно.

-- От природы! Да, но нам незачем сообразовать с природой. Я много раз давал понять, что я желаю, чтобы волосы у них были причесаны гладко, скромно, просто. Мисс Темпль, волосы этой девочки должны быть срезаны - совершенно сбриты; я завтра же пришлю цирюльника. Я замечаю еще и у других девочек слишком много волос - например, у этой большой; велите ей повернуться. Велите всей первой скамье встать и повернуться лицом к стене.

Мисс Темпль поднесла носовой платок к губам, как бы желая скрыть невольно напрашивавшуюся улыбку; однако, она отдала требуемое приказание, и все ученицы первого класса, встав со своих мест, повернулись. Отклонившись слегка назад со своего места, я могла видеть, какими взглядами и гримасами оне сопровождали эту церемонию; жалко, что м-р Врокльхёрст был лишен этого зрелища: он, может быть, понял бы, что, чтобы он ни проделывал над внешней оболочкой вверенных ему существ, их внутренняя сторона гораздо меньше поддавалась его влиянию.

-- Все эти хохлы у них на головах должны быть срезаны!

Слова сходили с его уст, подобно трубным звукам страшного суда.

Мисс Темпль хотела, повидимому, что-то возразить.

-- Сударыня, - прервал он ее, - я служу Господину, царство Которого не от мира сего; моя задача заключается в том, чтобы научить этих девушек украшать себя скромностью и воздержанностью, а не завитыми локонами и дорогими одеждами; а между тем у каждой из этих молодых особ, которых я вижу перед собой, волосы собраны в косы, которые могло сплести только одно тщеславие - эти косы я повторяю, должны быть срезаны. Подумайте только о времени, безполезно потраченном на..

были великолепно одеты в шелк, бархат и меха. На двух младших, красивых девушках шестнадцати и семнадцати лет, были очень модные, серые шляпы, отделанные страусовыми перьями; из под полей этих великолепных шляп виднелось множество светлых, тщательно завитых локонов; старшая дама была одета в дорогую бархатную накидку, отделанную горностаем, на лоб её спадал ряд фальшивых французских локонов.

Этих дам мисс Темпль приветствовала очень почтительно, как супругу и дочерей м-ра Брокльхёрста, и проводила их на почетные места, находившияся у одной стены классной комнаты. Оне приехали в карете вместе с нашим достопочтенным директором и подвергли тщательному обходу верхния комнаты, в то время как он проверял счета с экономкой, выспрашивал прачку и читал проповедь начальнице. Теперь оне принялись делать замечания и выговоры мисс Смит, на обязанности которой лежала забота о белье и наблюдение за нашими спальнями. Но я не могла слышать того, что оне говорили, другия вещи отвлекли мое внимание.

Хотя я очень внимательно вслушивалась в разговор м-ра Брокльхёрста с мисс Темпль, это не мешало мне, однако, в то же время принимать все меры для того, чтобы обезпечить собственную безопасность. Я думала, что вполне достигну этого, если мне удастся не обратить на себя чьего-либо внимания. Для этой цели я откинулась как можно дальше назад на своей скамье и, делая вид, что вся поглощена вычислениями, я держала грифельную доску таким образом, что она совершенно закрывала мое лицо. Я бы, действительно, осталась незамеченной, если-бы моя предательская доска не выскользнула из рук и, с треском упав на пол, не обратила на меня все взоры. Я знала, что теперь все пропало, и, наклонившись, чтобы подобрать обломки грифельной доски, я приготовилась к худшему. Оно не заставило себя ждать.

-- Какая неосторожная девочка! - сказал м-р Брокльхёрст и вслед затем прибавил; - а! это та новая воспитанница!

И не успела еще я перевести дух, как он проговорил:

Из собственного побуждения я бы не двинулась с места: я была точно порализована; но две большие девушки, сидевшия но обеим моим сторонам, поставили меня на ноги и толкнули вперед, на встречу судье. Мисс Темпль ласково взяла меня за руку и, подводя к нему, прошептала мне на ухо:

-- Не бойся, Джэни; я видела, что это было случайно; ты не будешь наказана.

Этот ласковый голос поразил мое сердце точно кинжал. "Еще минута", подумала я, "и она отвернется от меня с презрением, как от лицемерки". Чувство бешеной злобы против м-рс Рид, м-ра Брокльхёрста и подобных им охватило меня при этой мысли. Я была не Елена Бэрнс.

-- Дайте сюда тот стул, - проговорил м-р Брокльхёрст, указав на высокий стул, с которого только что поднялась одна из "старших"; стул был принесен.

И меня поставили на него, кто - я не знаю. Я не была в состоянии подмечать мелочи; я чувствовала только, что меня подняли на высоту лица м-ра Брокльхёрста, что меня отделяло от него разстояние не больше аршина и что подо мною колебались и переливались облака серебристых перьев, оранжевого и темнокрасного шелка и белого меха.

М-р Брокльхёрст откашлялся.

-- Мисс Темпль, учительницы и дети, вы все видите эту девочку? - обратился он к присутствующим.

Конечно, оне все видели меня, я чувствовала, как их глаза впились в мое пылающее лицо.

что это характер, отличный от других. Кто бы мог подумать, что она - послушное орудие в руках дьявола? И однако, мне больно это сказать, но это так.

Наступила пауза, в продолжение которой я попыталась овладеть своими нервами; я повторяла себе, что Рубикон пройден и что испытание, которого нельзя больше избежать, надо перенести с твердостью.

-- Мои дорогия дети, - продолжало с пафосом чёрное, каменное изваяние, - на мне лежит тяжелая, грустная обязанность предупредить вас, что эта девочка, которая могла бы быть одной из любимых овец Господа - что она отверженная! Вы должны постоянно быть на стороже с нею, вы должны остерегаться брать с нея пример; если это необходимо, избегайте её общества, исключайте ее из ваших игр и не знайтесь с нею. Что касается учительниц, - повернулся он к ним, - то вы все должны тщательно наблюдать за нею; следите за её движениями, взвешивайте её слова, изследуйте её поступки, наказывайте её тело, чтобы спасти её душу - если только такое спасение еще возможно, ибо - мой язык едва решается произнести это - ибо эта девочка, это дитя, родившееся в христианской стране, хуже маленькой язычницы, которая возносит свои молитвы к Браме и преклоняет колени перед своим божеством - эта девочка - лгунья!

Снова наступила пауза, продолжавшаяся минут десять. Я между тем вполне овладела собой и теперь могла заметить, как все три представительницы дома Брокльхёрст вытащили свои носовые платки и поднесли их к глазам; старшая безпрестанно покачивалась взад и вперед под наплывом горестных чувств, а две младшия прошептали: - Как ужасно!

эта несчастная девочка отплатила ей такой ужасной, такой черной неблагодарностью, что, в конце концов, её превосходная покровительница была вынуждена отделить ее от своих собственных детей, из боязни, чтобы её порочный пример не погубил их душевной чистоты. Она послала ее сюда, для того, чтобы ее здесь излечили. И потому я прошу вас, начальницу и учительниц, не спускать с нея бдительного ока!

Кончив свою напыщенную речь, м-р Брокльхёрст застегнул верхнюю пуговицу сюртука и, обратившись к своей семье, прошептал что-то. Дамы встали, и, поклонившись мисс Темпль, вся семья величественно покинула комнату. Повернувшись в дверях, мой судья произнес:

-- Пусть она стоит на этом стуле еще полчаса и пусть никто из вас не говорит, с ней сегодня в течение целого дня

И так, я отстояла здесь на возвышении, на глазах у всех; я, говорившая, что никогда бы не перенесла позора стоять в виде наказания посреди комнаты, я была теперь выставлена к позорному столбу, на всеобщее посмеяние. Никакия слова не могут передать того, что во мне происходило; но как раз в ту минуту, когда я была готова совершенно потерять власть над своими чувствами, когда горло мое сжалось и дыхание захватило в груди, мимо меня прошла девочка и, проходя, подняла на меня глаза. Каким странным светом сияли они! Что за необыкновенное ощущение вызвали во мне лучи этого дивного света! Какое то новое, неведомое чувство поддержало меня. Казалось, точно мученик или герой прошел мимо раба или жертвы и, проходя, вдохнул в него новые силы! Я усилием воли подавила начинавшийся во мне нервный припадок, подняла голову и тверже стала на своем возвышении. Елена Бэрнс обратилась к мисс Смит с каким то незначительным вопросом относительно своей работы, выслушала замечание по поводу безсмысленности этого вопроса, вернулась на свое место и, проходя снова мимо меня, улыбнулась мне. Что это была за улыбка! Я представляю себе ее теперь, и я понимаю, что она была выражением благородной души, истинного мужества; она осветила её выразительные черты, её худое лицо, впалые серые глаза, и в сиянии этой улыбки Елена казалась отражением образа ангела. И однако, на руке её в эту минуту красовалась "повязка безпорядочности", и не далее, как час тому назад я слышала, как мисс Скэтчерд осудила ее на хлеб и на воду вместо обеда за то, что, переписывая упражнение, она -залила бумагу чернилами. Так несовершенна природа человеческая; такия пятна являются на самой яркой, самой светлой из планет; а глаза, подобные глазам мисс Скэтчерд, видят только эти мелкия пятна и не замечают дивного света, исходящого из планеты.