Джэни Эйр.
Часть первая.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джэни Эйр. Часть первая. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Раньше, чем прошли эти полчаса, часы пробили пять; уроки прекратились, и все отправились в столовую пить кофе. Я решилась сойти со своего возвышения; в комнате было почти совершенно темно; я направилась в самый отдаленный угол комнаты и уселась на полу. Очарование, поддерживавшее меня до сих пор, начало исчезать; горе и отчаяние охватили меня с такой силой, что я не могла больше совладать с ними и, повалившись лицом на пол, я разразилась рыданиями; Елены Бэрнс не было здесь; никого не было около меня, кто-бы поддержал меня теперь; я была предоставлена самой себе и дала волю слезам, обильно падавшим из глаз моих на холодные доски пола. Я имела намерение вести себя так хорошо в Ловуде, так много работать; приобрести друзей, заслужит уважение и любовь. Я уже сделала заметные успехи: не далее, как утром этого самого дня я была объявлена первой ученицей в своем классе; мисс Миллер горячо хвалила меня; мисс Темпль одобрительно улыбалась мне; она обещала через два месяца начать учить меня рисованию и позволить мне брать французские уроки, если я буду продолжать делать такие же успехи. Мои товарки тоже относились ко мне хорошо; ровесницы обращались со мной, как с равной, и никто не мучил меня и не досаждал мне. А теперь - теперь я лежала на полу, уничтоженная, раздавленная. Смогу ли я когда нибудь снова подняться?

"Нет, никогда", сказала я себе мысленно, и у меня явилось страстное желание умереть. В то время, как я прерывающимся голосом произносила вслух это желание, кто-то подошел ко мне. Я вздрогнула - Елена Бэрнс стояла около меня, она принесла мне кофе и хлеб.

-- Вот, я принесла тебе поесть, - сказала она. Но я оттолкнула от себя еду; мне казалось, что одна попытка проглотить каплю кофе или крошку хлеба, заставит меня задохнуться в моем настоящем состоянии. Елена посмотрела на меня, должно быть, с удивлением; я теперь не могла овладеть своим возбуждением, несмотря на все усилия; я продолжала громко рыдать. Она уселась на полу около меня, обхватила обеими руками свои колени, положила на них голову и в таком положении оставалась молча, неподвижно, как индеец. Я первая заговорила:

-- Елена, зачем ты сидишь с девочкой, которую все считают лгуньей?

-- Все, Джэни? Но ведь всего восемьдесят человек слышали, как тебя так назвали, а на свете существуют сотни миллионов людей.

-- Какое мне дело до миллионов? Восемьдесят человек, которых я знаю, презирают меня.

-- Джэни, ты ошибаешься; должно быть, нет ни одной девочки во всей школе, которая бы презирала тебя; многия, я уверена, жалеют тебя.

-- Как оне могут жалеть меня после того, что м-р Брокльхёрст сказал?

-- М-р Брокльхёрст не бог, он даже не великий человек; здесь его не любят; он и не делал никогда ничего, чтобы заставить себя полюбить. Если бы он обращался с тобой, как со своей любимицей, то у тебя наверное появилось бы много врагов, тайных и явных; но так, как дело обстоит теперь, большинство девочек наверное охотно выразили бы тебе свое сочувствие, если бы у них хватило смелости. Может быть, учительницы и ученицы будут на тебя смотреть холодно в течение двух или трех дней, но в душе оне все питают к тебе дружеския чувства; и если ты будешь продолжать итти так же хорошо в школе, эти чувства в скором времени проявятся тем сильнее, чем больше они теперь подавляются. Кроме того, Джэни... - она остановилась - Что, Елена? - спросила я, кладя свою руку между её руками; она нежно начала растирать мои пальцы, чтобы согреть их, и затем продолжала:

-- Если бы весь свет ненавидел тебя и считал тебя дурной, - пока твоя совесть чиста и пока она оправдывает тебя от всякой вины, у тебя всегда будут друзья.

-- Нет; я знаю, что сама могла бы хорошо о себе думать, но этого мне мало: если другие не будут меня любить, то я предпочитаю лучше умереть, чем жить - я не могу переносить, Елена, одиночества и ненависти. Я тебе вот что скажу: для того, чтобы заслужить действительную привязанность со стороны тебя, или мисс Темпль, или кого-нибудь другого, кого я искренно люблю, я бы охотно согласилась сломать себе руку, или быть поднятой на рога диким быком, или броситься на встречу взбесившейся лошади и подставить грудь под её копыта...

-- Тише, Джэни, тише! ты слишком много думаешь о людской любви; ты слишком порывиста, слишком горяча. Всемогущая рука, которая тебя создала и вдохнула в тебя жизнь, дала тебе возможность искать поддержку не только в себе, в своем собственном слабом сердце, или у других существ, таких же слабых, как ты. Рядом с нашим миром, рядом с людьми, населяющими его, есть еще другой, невидимый мир и царство духов; этот мир вокруг нас, потому что он всюду; и эти духи следят за нами, потому что они призваны охранять нас; и если мы будем умирать в несчастий и позоре, окруженные со всех сторон презрением, уничтоженные ненавистью - ангелы видят наши мучения и нашу невинность (если мы невинны - а я верю, что ты невинна, - что это обвинение, которое м-р Брокльхёрст узнал из вторых рук, от м-рс Рид, и которое он так низко и напыщенно бросил тебе в лицо - я знаю, что оно ложно; я вижу твою искреннюю, правдивую натуру в твоих ясных глазах и на твоем чистом лбу), и Господь ждет только, чтобы наш дух отделился от тела, для того чтобы воздать нам вполне за испытанные страдания. Но тогда, зачем же поддаваться горю, зачем приходить в такое отчаяние, если жизнь так коротка, а смерть есть верный переход к вечному блаженству?

Я молчала; Елена успокоила меня; но в спокойствии, исходившем от нея, была примесь какой-то невыразимой грусти. У меня было ощущение душевной боли все время, что она говорила, но я бы не могла сказать, откуда оно; теперь же, когда она, кончив говорить, начала часто дышать и закашлялась сухим, коротким кашлем, я мгновенно забыла все свои огорчения, меня охватила неопределенная, смутная тревога за нее.

Положив голову на плечо Елены, я обхватила ее руками, она прижала меня к себе, и мы долго сидели так, молча. Спустя некоторое время в комнату вошел кто-то. Поднявшийся ветер разогнал тяжелые тучи, покрывавшия небо, и луна выплыла из-за них; свет её, проникая в комнату через окно, упал на нас обеих и на приближавшуюся к нам фигуру, в которой мы узнали мисс Темпль.

-- Я пришла для того, чтобы отыскать тебя, Джэни Эйр, - сказала она; - я хочу взять тебя к себе в комнату; если Елена Бэрнс у тебя, то она может пойти с нами.

Мы встали. Следуя за начальницей, мы прошли через целый лабиринт корридоров и поднялись по лестнице, пока, наконец, не добрались до её комнаты. В камине горел яркий огонь, и комната выглядела очень уютно. Мисс Темпль усадила Елену Бэрнс в низкое кресло по одну сторону камина и, сев сама по другую сторону, подозвала меня к себе.

-- Теперь все прошло? - спросила она, глядя мне в лицо. - Ты выплакала свое горе?

-- Я боюсь, что никогда этого не смогу.

-- Почему?

-- Потому что меня несправедливо обвинили; и вы, мисс Темпль и все будут теперь считать меня дурной.

-- Мы будем считать тебя такой, какой ты сама выкажешь себя, дитя мое. Продолжай вести себя, как хорошая девочка, и мы будем довольны тобой.

-- Правда, мисс Темпль?

-- Конечно, - ответила она, обнимая меня одной рукой. - А теперь скажи мне, кто эта дама, которую м-р Брокльхерст называл твоей благодетельницей?

-- Это м-рс Рид, жена моего дяди. Мой дядя умер и оставил меня на её попечении.

-- Значит, она не по собственному побуждению приняла тебя?

-- Нет, она была очень недовольна, что ей надо было это сделать. Но мой дядя, как я слышала не разе от слуг, умирая, взял с нея обещание, что она будет всегда заботиться обо мне.

-- Ну, Джэни, ты знаешь, или узнаешь сейчас от меня, что преступнику, над которым произносят всегда позволяется сказать что-либо в свою защиту. Тебя обвинили в лживости. Оправдайся передо мною, как умеешь. Скажи мне все, что сохранилось в твоей памяти, как безусловная правда, но не прибавляй ничего и не преувеличивай ничего.

В глубине сердца я решила быть как можно точнее и сдержаннее; подумав несколько Минут для того, чтобы привести в связь все, что я хотела рассказать, я передала мисс Темпль всю историю Моего грустного детства. Обезсилев от волнений этого дня я говорила в гораздо более сдержанных выражениях, нежели делала это обыкновенно, когда нападала на эту тему, и помня совет Елены не слишком поддаваться чувству мести, я вложила в свой рассказ гораздо меньше горечи и горячности, чем обыкновенно. От этого он звучал проще и правдоподобнее, и я чувствовала, что мисс Темпль вполне верит мне.

В своем рассказе я упомянула о м-ре Ллойде, навестившем меня после моего припадка. Я никогда не могла забыть столь ужасного для меня эпизода в красной комнате; всякий раз, когда я говорила о нем, я чувствовала, что мое возбуждение готово перейти все границы, потому что ничто не могло изгладить из моей памяти воспоминания о безумном отчаянии, охватившем меня, когда м-рс Рид, отвергнув мои мольбы о прощении, вторично заперла меня в темной, страшной комнате, где жило привидение.

Я кончила, - мисс Темпль смотрела и а меня молча в продолжение нескольких минут; наконец, она сказала:

-- Я немного знаю м-ра Ллойда. - Я напишу ему; и если его ответ будет согласоваться с твоими показаниями, то с тебя публично будет снято обвинение. В моих глазах, Джэни, ты уже теперь оправдана.

Она поцеловала меня и, продолжая держать около себя (чему я была очень рада, потому что я испытывала ребяческое удовольствие, разсматривая её лицо, платье, несколько скромных украшений на нем, её белый, чистый лоб, густые локоны и блестящие черные глаза), она обратилась к Елене Бэрнс:

-- Как ты себя чувствуешь сегодня вечером, Елена? Ты много кашляла в течение дня?

-- Кажется, меньше, чем обыкновенно, мисс Темпль.

-- А боль в груди?

-- Немного лучше.

она проговорила весело:

-- Вы обе сегодня мои гостьи; я должна вас принять, как гостей. - Она позвонила.

-- Варвара, - обратилась она к вошедшей горничной: - я еще не пила чаю; принесите поднос и поставьте также чашки для этих двух барышень.

Поднос скоро появился на столе. Как красиво выглядели фарфоровые чашечки и блестящий чайник на маленьком круглом столе у камина! Как приятно щекотали обоняние ароматные пары горячого напитка и вкусный запах поджаренного хлеба. К моему большому сожалению (я теперь начинала чувствовать сильный голод) порция, лежавшая на тарелке, была очень мала; мисс Темпль тоже обратила внимание на это.

-- Варвара, - сказала она, - не можете ли вы принести нам еще немного хлеба и масла? Здесь слишком мало для троих.

-- Сударыня, м-рс Гарден говорит, что она прислала обыкновенную порцию.

М-рс Гарден, замечу мимоходом, была экономкаженщина вполне в духе м-ра Брокльхерста.

-- Ну, хорошо, - ответила мисс Темпль, - значит нам надо удовольствоваться этим, Варвара. - Когда горничная вышла, она прибавила, улыбаясь: к счастью, на этот раз я еще могу помочь горю.

Усадив Елену и меня у стола и поставив перед каждой из нас чашку чаю с восхитительным, хотя и тоненьким ломтиком поджаренного хлеба, она встала, открыла ящик и, вынув из него завернутый в бумагу пакет, развернула перед нашими глазами большой анисовый хлеб.

Мы прямо пировали в этом вечер. Не малое наслаждение доставляла нам довольная улыбка, с которой наша хозяйка смотрела, как мы утоляли свой голод гостеприимно поставленным перед нами вкусным хлебом. Когда чай был кончен и поднос убран, она снова уселась с нами у огня; мы сели по обе стороны мисс Темпль, и между нею и Еленой завязался разговор, присутствовать при котором, во всяком случае, составляло особую милость.

В наружности мисс Темпль была всегда какая-то ясность, смешанная с достоинством, в её речи - утонченное благородство, совершенно исключавшее все неумеренное и резкое; что-то, что вызывало чувство благоговения у тех, кто смотрел на нее и слушал ее. Так чувствовала и я в эту минуту. Что касается Елены Бэрнс, то она меня совершенно поразила.

Согревающее пламя камина, присутствие и доброта любимой учительницы, а, может быть, больше всего этого что-то в её собственной необыкновенной душе вдруг вызвало наружу все силы этой души. Оне пробудились. оне воспламенились; вначале оне загорелись ярким румянцем на её щеках, которые я до сих пор всегда видела такими бледными и безкровными; затем оне засияли мягким светом в её глазах, получивших вдруг необыкновенную красоту, более своеобразную, нежели красота глаз мисс Темпль - красоту, заключавшуюся не в красивом цвете их, не в длинных ресницах, не в тонко очерченных бровях, а в их выражении, в глубоком сиянии, исходившем из них. Душа её открылась, и слова полились из уст - из какого источника, я не знаю; потому что может ли четырнадцатилетняя девочка обладать сердцем настолько обширным, настолько сильным, чтобы в нем мог таиться источник такого чистого, пылкого красноречия? Такова была речь Елены в этот памятный для меня вечер; казалось, что дух её торопится пережить в короткий промежуток времени все, что другие переживают в течение целого, долгого существования.

Оне говорили о вещах, о которых я никогда не слышала: о давно минувших временах и несуществующих больше народах; о далеких странах: о тайнах природы; о книгах. Как много оне читали!: Какими сокровищами знаний оне обладали! Оне, казалось, были хорошо знакомы с французскими именами и французскими авторами; но мое изумление достигло крайней степени, когда мисс Темпль спросила Елену, не удается ли ей улучить свободного времени, чтобы освежить свои познания в латыни, которой научил ее её отец; достав книгу с полки, она заставила ее прочесть и перевести страницу из "Виргиния"; Елена повиновалась, и мое благоговение росло с каждой минутой. Не успела она кончить, как звонок возвестил время сна; отсрочки не могло быть; мисс Темпль обняла нас обеих и, прижимая к своей груди, проговорила:

Елену она держала немного дольше у своей груди, чем меня; она с большим сожалением отпустила ее; за нею взор её следил до самой двери; о ней она во второй раз вздохнула с грустью; к ней относилась слеза, которую она смахнула с щеки.

Когда мы подходили к спальне, до нас донесся голос мисс Скэтчерд; она просматривала ящики с вещами; как раз в эту минуту она вытащила ящик Елены Бэрнс, и когда мы вошли в комнату, Елена была встречена строгим выговором и ей было сказано, что завтра она целый день будет ходить с полудюжиной из своих разбросанных вещей, приколотых к плечу.

На следующее утро мисс Скэтчерд написала крупными, буквами на куске картона слово "неряха" и обвязала его вокруг большого, кроткого, умного лба Елены. Она носила эту надпись до вечера кротко и терпеливо, глядя на нее, как на заслуженное наказание. Но в ту минуту, как мисс Скэтчерд скрылась из классной комнаты по окончании после-обеденных занятий, я подбежала к Елене, сорвала повязку с её головы и бросила ее в огонь: гнев, на который она была неспособна, кипел во мне целый день, и слезы, крупные, горячия слезы безпрестанно текли по щекам; вид её грустной покорности вызывал невыносимую боль в моем сердце.

что она навела справки относительно обвинения, направленного против Джэни Эйр, и что она очень счастлива, что может объявить ее чистой от всякой вины. Учительницы стали мне пожимать руки и целовать меня, и радостный шопот пробежал по рядам воспитанниц.

Избавленная таким образом от огромной тяжести, я с этого времени снова начала усердно работать, твердо решив пробить себе дорогу через все трудности. Я тяжело работала, и мои успехи соответствовали моим усилиям; моя память, от природы не особенно хорошая, укрепилась от упражнения; занятия обострили мой ум; через несколько недель я была переведена в старший класс; менее, чем через два месяца, мне было позволено начать заниматься французским языком и рисованием. В один и тот же день я выучила первые два времени глагола être и набросила эскиз своей первой хижины, стены которой, между прочим, превосходили своей кривизной стены наклонной башни в Пизе. В этот вечер, ложась спать, я забыла мысленно приготовить великолепный ужин из горячого сваренного картофеля и белого хлеба с свежим молоком, ужин, которым я обыкновенно мысленно утоляла свой голод- вместо этого я наслаждалась зрелищем воображаемых рисунков, которые в темноте ясно представлялись моему внутреннему взору; все это были произведения моих собственных рук - смело набросанные очертания домов и деревьев, живописные скалы и развалины, луга с пасущимся на них скотом, прелестные группы бабочек, порхающих над полураспустившимися розами, и птиц, клюющих спелые вишни, гнезда корольков среди веток молодого. плюща с виднеющимися в них крохотными яйцами, величиной с жемчужину. Или я старалась себе представить, как я легко и свободно переведу французскую книгу, которую мадам Пьерро показала мне в тот день. Но не успела я еще довести эту задачу до конца, как я погрузилась в сладкий сон.

Я бы теперь не променяла Ловуд со всеми его лишениями на Гэтесхид с его роскошью.