Джэни Эйр.
Часть вторая.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джэни Эйр. Часть вторая. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Несколько дней подряд я мало видела хозяина дома. По утрам он был, повидимому, очень занят делами, а днем к нему приезжали знакомые из Милькота или соседи, которые иногда оставались у него обедать. Когда его нога зажила настолько, что он мог ездить верхом, он начал уезжать надолго и возвращался домой поздно вечером. За это время лишь изредка он звал Адель, а мои свидания с ним ограничивались случайными встречами в сенях, на лестнице или на галлерее, и тогда он сдержанно кивал мне головою, удостоивая лишь холодным взглядом, или иной раз кланялся и дарил меня приветливой улыбкой. Такия перемены в его настроении меня не обижали, потому что я видела ясно, что оне зависят от причин, не имеющих ничего общого с моей особой.

Однажды он позвонил и прислал просить нас к себе в гостиную. Я причесала Адель, оправила ее и, удостоверившись, что мой собственный простой наряд в порядке, сошла с нею вниз. Адели хотелось узнать, не пришел-ли, наконец, сундучек с подарками, который почему-то запоздал. Её желание исполнилось: на столе, в столовой, стояла картонка.

-- Мой ящик! - воскликнула девочка, подбегая к столу.

-- Да, это твой ящик, наконец-то! Унеси его в уголок, чистокровная дщерь Парижа, и забавляйся, - произнес Рочестер довольно насмешливым голосом. Помни-же: не надоедать мне замечаниями! Сиди смирно, дитя мое! Понимаешь?

Адель не нуждалась в этом предостережении: она уже уселась со своим сокровищем на диване и усердно развязывала веревку, которой была перевязана крышка. Удалив эту преграду, она приподняла несколько рядов оберточной бумаги и воскликнула только:

-- Боже, какая красота! - после чего она погрузилась в самое восторженное созерцание.

-- Мисс Эйр здесь? - спросил хозяин дома, приподнявшись на своем кресле, чтобы посмотреть на дверь, у которой я стояла.

-- А! Ну, хорошо. Подойдите, сядьте вот сюда! (и он придвинул стул к своему креслу). - Я не любитель детской болтовни, - продолжал он, - потому что у меня, в качестве старого холостяка, нет приятных воспоминаний, которые были-бы связаны с детским лепетомь. Не отодвигайтесь, мисс Эйр. Сидите именно там, где я вам поставил стул... то есть, пожалуйста! Чорт побери все эти любезности! Я их постоянно забываю.

Он позвонил - и вскоре на его приглашение явилась м-с Фэрфакс со своей рабочею корзинкой в руках.

-- Добрый вечер! Я послал за вами с благотворительною целью: я запретил Адели говорить со мною о подарках, а между тем, она чуть не лопнет от возбуждения. Так будьте уж добры, послужите ей в качестве слушательницы и собеседницы: это будет одно из ваших самых добрых дел.

И в самом деле, как только завидела ее Адель, сейчас-же подозвала к себе и начала проворно сваливать ей на колени вещицы из фарфора, слоновой кости и т. п., сопровождая их объяснениями и восклицаниями на ломанном английском языке, как умела.

-- Теперь, когда я исполнил свою роль любезного хозяина и устроил своих гостей так, чтобы они сами занимали друг друга, я должен подумать о своих личных удовольствиях, - проговорил он. Мисс Эйр! Придвиньте ваш стул еще поближе: чтобы вас видеть, я должен менять свое положение в этом кресле, чего вовсе не желаю.

Я повиновалась, хоть и предпочла-бы оставаться в тени; но м-р Рочестер так твердо отдавал приказания, что казалось вполне естественным немедленно ему повиноваться.

В ярко-освещенной великолепной столовой было совершенно тихо, если не считать сдержанного шопота Адели (она не смела громко говорить); и только слышно было, как в оконные стекла стучал холодный зимний дождь.

М-р Рочестер почему-то казался сегодня совсем в другом настроении, чем обыкновенно; на губах его играла улыбка, а глаза блестели. Словом, он был в благодушном послеобеденном настроении. Его большая голова была откинута на спинку кресла, и пламя камина освещало крупные черты его лица и большие, темные, красивые глаза, в которых иногда проглядывала если не нежность, то все-же нечто такое, что напоминало это чувство.

Минуты две он молча смотрел на огонь, а я в то-же время - на него, как вдруг он обернулся и поймал на себе мой взгляд.

-- А знаете, сегодня я намерен быть разговорчивым и любезным, - объявил он и, отойдя к камину, облокотился на него. В этой позе еще виднее стало его лицо, широкая грудь и вся его фигура.

-- Да, я намереваюсь быть разговорчивым и любезным, - повторил он, - вот потому-то я и послал за вами. Дрова и свечи не могли-бы со мною беседовать, и Лоцман также. Адель - немного лучше их, но все-таки еще до этого не доросла и м-с Фэрфакс - также. Но вы - я убежден, что вы ко мне подойдете, если захотите. Вы озадачили меня в первый-же вечер, когда я пригласил вас сюда. С тех пор я почти позабыл про вас; другия мысли вытеснили воспоминание о вас у меня из головы; но сегодня я решил провести вечер с удовольствием, отстранить все, что тяготит, и остановиться на том, что приятно. Мне было бы приятно, чтобы вы высказались, чтобы я больше вас узнал; так говорите-же!

Вместо того, чтобы говорить, я улыбнулась, но не особенно покорной улыбкой.

-- Говорите-же! - настаивал он.

-- О чем-же говорить?

Но именно но этой причине я и сидела, не говоря ни слова.

(Если он думает, что я буду говорить, ради того только, чтобы болтать или выставлять себя на показ, пусть сам увидит, что ошибся в разсчете - думала я).

-- Мисс Эйр, вы онемели?

Но я продолжала быть немою. Он наклонил голову немножко в мою сторону и заглянул мне в глаза.

-- Вы упрямы? И разсержены? И вполне основательно! Я выразил свою просьбу в нелепой, почти дерзкой форме. Мисс Эйр, прошу прощения. Раз и навсегда заявляю вам, как факт, что я не желаю обращаться с вами, как со своей подчиненной: то-есть (поправился он), я собственно требую для себя только такого превосходства, которое должно само собою вытекать из двадцати лет разницы в годах и сотни - в житейской опытности. Так вот, по праву старшого (и только!) я бы желал, чтобы вы были так добры, побеседовали со мной немножко и отвлекли меня от моих мыслей, которые меня точат, точно ржавый гвоздь.

Он снизошел до объяснения, он почти извинялся. Я оценила его уступку, но не хотела дать ему это заметить.

-- Ну, так во-первых: согласны вы со мной, что я имею право быть иной раз довольно властным, резким и, пожалуй, требовательным, на том основании, что гожусь вам в отцы, - что вынес много опытности из борьбы с людьми и объехал чуть не полсвета, а вы жили себе спокойно с одним кружком лиц, в одном

-- Как вам угодно.

-- Это не ответ! Или вернее: это ответ - раздражающий, уклончивый. Говорите яснее!

-- Я не думаю, чтобы вы имели право мною командовать только на том основании, что вы старше и видели на свете больше, чем я. Ваше право на превосходство зависит от того, какое употребление вы сделали из своего времени и опыта.

-- Гм! Ловкий ответ; но ко мне он не относится, потому-что я и тем и другим пользовался плохо или вообще пренебрегал. Жизнь свою я начал... или, вернее, обстоятельства натолкнули меня (как многим неудачникам, мне приятно сваливать все на несчастие и на неблагоприятные обстоятельства) на ложный путь, когда мне было еще двадцать один год. С тех пор я никогда не мог исправиться; но я мог бы быть другим, - почти таким-же добрым, как вы, и таким же чистым, но... умнее вас. Я завидую мирному складу вашего ума, вашей чистой совести, вашим незапятнанным воспоминаниям. Дитя! Непорочное, чистое прошлое, должно быть, величайшее сокровище, неизсякаемый источник бодрости. Не правда-ли?

-- Хорошия, чистые, здоровые. В восемнадцать лет, я был такой-же, как и вы, - совсем такой-же. Природа хотела сделать меня хорошим человеком, но вы видите: вышел я вовсе не таким. Вы может быть, мне возразили-бы, что нет. По крайней мере, я льщу себя надеждой, что вижу это возражение в ваших глазах. (Кстати: будьте осторожны, я прекрасно понимаю их язык). Поверьте мне на слово: я не негодяй, и не приписывайте мне таких дурных свойств. Я просто самый обыкновенный грешник, и скорее в силу обстоятельств, нежели по природной склонности; я просто опошлился в мелочных удовольствиях, которыми люди богатые и недостойные стараются наполнить свою жизнь. Вы удивляетесь, что я вам в этом признаюсь? Так знайте-же, что в будущем вам придется часто выслушивать тайные признания от ваших знакомых. Люди инстинктивно, как и я, подметят, что вы предпочитаете не говорить о себе, а слушать, как другие говорят; они почувствуют, что вы слушаете их без тени презрения к их откровенности, но с природным сочувствием, которое ничуть не меньше оттого, что оно не навязчиво в своих проявлениях.

Я долго слушала его и в заключение встала, смущенная тем, что не все и не ясно понимала или не была уверена, что понимаю.

-- Куда вы? - спросил он.

-- Укладывать Адель: она и так уж засиделась'.

-- Вы черезчур самолюбивы- и молчите из боязни сказать что-нибудь невпопад.

-- Это правда: я не имею никакого желания говорить глупости.

-- Со временем вы научитесь со мной не стесняться и перестанете смотреть боязливо, как птичка: ваша речь и движения будут естественнее, оживленнее... Вы, все-таки, уходите?