Джэни Эйр.
Часть вторая.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джэни Эйр. Часть вторая. Глава XVII. (старая орфография)

ГЛАВА XVII.

Скоро все в доме стихло, чужие все ушли. Я заперлась у себя в комнате, чтобы никто не мог ко мне войти, и начала машинально снимать с себя подвенечный наряд. Затем я села; я чувствовала себя усталой и разбитой. Я облокотилась руками на стол, положила на них голову и принялась думать. До сих пор я только слушала, смотрела, двигалась - куда меня вели или тащили - следила, как одно событие сменяло другое, одно неожиданное открытие следовало за другим; но теперь только я начала думать.

Я находилась в своей собственной комнате, как всегда - во мне не произошло никаких видимых перемен: я не была искалечена, изувечена, разбита. И однако, где была прежняя Джэни Эйр? - Что стало с её жизнью? - с её надеждами?

Джэни Эйр, любящая, полная надежд и ожиданий - снова превратилась в холодную, одинокую девушку; жизнь лежала перед нею бледная и безцветная; её надежды были разбиты. Рождественский мороз наступил среди жаркого лета; суровая декабрьская вьюга пронеслась над цветущей июльской природой; иней покрыл созревшие плоды, снежная буря смела расцветшия розы; на луга и поля лег холодный, зимний саван; дорожки, пестревшия еще вчера цветами, были сегодня занесены снегом; густолиственные дубравы, вчера еще шелестевшия своими вершинами, напоминая своей пышной, ароматной зеленью тропическия рощи, теперь стояли обнаженные, опустевшия, голые, как унылые леса далекого севера. Мои надежды погибли - их погубил жестокий приговор, подобный тому, что в одну ночь уничтожил всех первенцов в стране Египетской. Что стало с моими пылкими ожиданиями, которые вчера еще так пышно распускались? - они превратились в безжизненные, холодные трупы, которых ничто не может оживить. Что стало с моей любовью - чувством которое принадлежало м-ру Рочестеру, которое он зародил во мне? - оно дрожало и плакало в моем сердце, как покинутое дитя, зябнущее в своей холодной, жесткой люльке; тоска и холод охватили его; оно не могло потянуться к руке м-ра Рочестера, не могло искать тепла у его груди. О, оно никогда больше не могло обратиться к нему - вера была разбита, доверие погибло невозвратно. М-р Рочестер больше не был для меня тем, чем он был раньше, потому что он не был тем, каким я его считала. Я не хотела обвинять его, я не хотела говорить, что он меня обманул; но представление о безусловной правдивости больше не соединялось с представлением о нем. Теперь я должна была уйти от него; это мне было совершенно ясно. Когда? как? куда? - я не знала; но я знала лишь, что должна его покинуть.

Мои глаза были закрыты; глубокий мрак вихрем кружился вокруг меня, и черным мутным потоком неслись среди него мои мысли. Мне казалось, что я, ослабевшая, безсильная, покинутая, лежу на изсохшем дне большой реки; вдали в горах дико ревет поток; я чувствую, как он приближается; но во мне нет воли подняться, нет сил бежать. Я лежала в полузабытьи, желая лишь одного - чтобы смерть пришла меня освободить. От времени до времени одна мысль пронизывала меня всю - это была мысль о Боге. В сердце моем зародилась безмолвная молитва, все снова и снова возвращавшаяся в мой ослабевший мозг и рвавшаяся наружу; но у меня не было достаточно энергии, чтобы произнести ее:

-- Не оставь меня, Господи, ибо близок час испытания, и некому мне помочь!

Да, он был близок; а я не вознесла молитвы к небу, прося отвратить его от меня, я не скрестила рук, не склонила колен, не открыла уст - и он пришел: огромными, тяжелыми волнами поток устремился на меня. С необыкновенной ясностью и силой предо мною встало сознание моей разрушенной жизни, погибшей любви, потухших надежд и разбитой веры.

Когда я проснулась, было темно. Ночь успела наступить. Предо мною снова встала одна мысль, ясная, неизбежная - я должна покинуть Торнфильд, и чем раньше я это сделаю, тем лучше. Я встала. Я знала, где найти в комнате немного белья, мой медальон и кольцо. Там же лежал футляр с жемчужным ожерельем, которое м-р Рочестер подарил мне несколько дней тому назад. Я оставила его; оно принадлежало невесте, тому призрачному существу, которое превратилось в ничто. Остальные вещи я связала в узел; кошелек, содержавший двадцать шиллингов (все, что я имела), я сунула в карман. Я надела свою соломенную шляпу, накинула шаль, взяла свой узел и выскользнула из комнаты.

-- Прощайте, добрая м-рс Фэрфакс! - прошептала я, проходя мимо её двери. - Прощай, моя дорогая Адель! - сказала я, поворачивая голову в ту сторону, где находилась детская. Войти к ней, чтобы обнять ее в последний раз, было невыносимо.

Я хотела пройти, не останавливаясь, мимо комнаты м-ра Рочестера; но мое сердце перестало биться, когда я поровнялась с его дверью, и я должна была остановиться. Обитатель этой комнаты не знал сна; я слышала, как он безпокойно ходил взад и вперед, и тяжелые вздохи вырывались из его груди.

С стесненным сердцем я стала спускаться вниз. Я знала, что мне надо было делать, и делала это машинально. Я отыскала в кухне ключ от боковой двери, бутылочку с деревянным маслом и перышко. Я смазала ключ и замок. Я напилась воды и взяла кусок хлеба: может быть, мне предстоит далекий путь, а мои силы и без того уже сильно потрясены последними событиями. Все это я делала совершенно безшумно. Я открыла дверь, вышла и тихонько затворила ее. Тусклый свет чуть брезжился на дворе. Большие ворота были заперты на замок; но маленькая калитка в них была лишь защелкнута. Через нее я вышла и закрыла ее за собою Теперь Торнфильд остался позади меня.

ведет. Туда я направила свои шаги. Теперь нельзя было больше разсуждать, ни одного взгляда нельзя было бросить назад, ни даже вперед. Ни одной мыслью нельзя было остановиться ни на прошедшем, ни на будущем. В первом было столько счастья - столько горя, - что одна мысль о нем могла лишить меня мужества, сломить мою энергию. Второе представлялось мне мрачной пустыней, чем-то напоминавшим землю после потопа.

ни ясного неба, ни пробуждающейся природы. Человек, идущий по прекрасной местности к эшафоту, не думает о цветах, растущих по дороге; он думает о плахе и острие топора; о предстоящей разлуке души с телом; о зияющей глубине могилы. Также и я думала лишь о своем печальном бегстве и бездомном скитании, предстоявшем мне - и, о! с какой тоской и болью я думала о том, кого покинула. Я не могла не думать о нем. Я представляла себе его теперь, безпокойно шагающим взад и вперед - ожидающим наступления дня, в надежде, что он снова увидит меня. О, как я желала остаться с ним, вернуться к нему. Еще не было поздно; я могла еще избавить его от муки и отчаяния разлуки. Пока еще мое бегство, без сомнения, не было открыто. Я могла вернуться и быть его утешением - его радостью; его спасительницей от несчастия, может быть, от полной гибели; потому что такого пылкого и страстного человека, как он, отчаяние и одиночество могли довести до гибели. О, этот страх перед его одиночеством, представлявшимся мне во сто раз хуже моего собственного одиночества, как он терзал и жег мое сердце!

Горе овладело мною, безумные рыдания вырывались из моей груди, пока я шла по пустынному полю. Я шла все быстрее и быстрее, как в лихорадке. Слабость, исходящая из глубины моего существа и сковывавшая мои члены, охватила меня, и я упала. Я лежала несколько минут, прижавшись лицом к сырой земле. Я испытывала тайный страх - или надежду - что я умру здесь. Но я скоро поднялась; я попыталась двинуться вперед на четвереньках; наконец, я стала на ноги и снова пошла вперед с твердым решением достигнуть дороги.

Добравшись до нея, я была принуждена присесть под забором; скоро я услыхала стук колес и увидала приближавшийся омнибус. Я встала и начала махать рукой; он остановился. Я спросила, куда он едет. Кучер назвал мне весьма отдаленное место, в котором, я знала наверное, у м-ра Рочестера не было знакомых. Я спросила, сколько он возьмет, чтобы отвезти меня туда. Тридцать шиллингов. Я сказала, что у меня только двадцать. Ну, он посмотрит, может быть, он отвезет меня туда и за двадцать. Он позволил мне сесть внутрь, так как омнибус -был совершенно пуст. Я вошла, дверь захлопнулась, и омнибус покатился по дороге.

Читатель, желаю тебе, чтобы тебе никогда не пришлось испытать того, что я тогда испытала! чтобы глаза твои никогда не проливали таких жгучих слез отчаяния, какие неудержимо текли из моих глаз! чтобы с уст твоих никогда не срывались мольбы, полные такой тоски и безнадежного горя, с какими я в отчаянии обращалась к небу! чтобы тебе никогда не пришлось, как мне, быть орудием, причиняющим величайшее горе тому, кого ты любишь больше всего на свете!