Джэни Эйр.
Часть вторая.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джэни Эйр. Часть вторая. Глава XIX. (старая орфография)

ГЛАВА XIX.

Очень смутно встают в моей памяти воспоминания о трех днях и трех ночах, которые прошли с тех пор. Я могу припомнить только некоторые из ощущений, испытанных мною тогда; но не припомню почти никаких определенных мыслей. Я знала, я чувствовала, что лежу в маленькой комнате, в узкой постели неподвижно, точно приросла к ней. Я не замечала ни времени, ни перехода от утра к полудню и от полудня к вечеру. Я замечала, если кто входил в комнату или выходил из нея; я даже могла бы сказать, кто это был, что он говорит, но не могла бы ничего ответить. Чаще всех посещала меня прислуга Ганна; но её появление безпокоило меня. У меня было такое чувство, точно ей хочется меня выгнать. Диана и Мэри являлись ко мне в комнату раз или два в день и шопотом обменивались замечаниями; но никогда не слышала я в их беседе ни полслова сожаления о гостеприимстве, которое оне мне оказали.

М-р Ст.-Джон приходил только раз. Он посмотрел на меня и сказал, что мое состояние есть следствие чрезвычайного и продолжительного утомления. Он прибавил, что посылать за доктором совершенно не нужно; что природа сделает свое, и что выздоровление мое, как только начнется, пойдет довольно быстро.

На третий день мне было лучше, а на четвертый - я уже могла говорить, двигаться, ворочаться и привставать в постели. Ганна принесла мне каши и гренков. Я с удовольствием съела все. Когда она ушла от меня, я почувствовала, что набралась сил, и мне захотелось встать. Но что я могла надеть? Только мои мокрые и грязные вещи, в которых я Спала на земле и пробиралась через болото. Я чувствовала, что мне будет стыдно явиться в них перед моими благодетелями. Но я была избавлена от этого унижения. На стуле, у моей постели, лежали мои собственные вещи - высушенные и вычищенные.

В комнате были все приспособления, чтобы умыться, - щетка и гребенка, чтобы причесаться. С большими усилиями, отдыхая через каждые пять минут, мне, наконец, удалось одеться. Я сползла вниз по каменной лестнице, опираясь на перила, прошла по узкому корридору с низким потолком и добралась до кухни.

Она была полна душистым запахом свежого хлеба и теплом от большого огня. Ганна пекла хлеб.

-- Как? Вы уже встали? - спросила она, улыбаясь. - Значит, вам лучше. Можете сесть вот на этот стул у огня, если хотите.

И она указала мне на кресло-качалку. Я села. Она суетилась по комнате, то и дело поглядывая искоса на меня; наконец, круто спросила:

-- А вы просили когда-нибудь милостыню прежде, чем попасть сюда?

На минуту я было разсердилась; но припомнив, что раздражение здесь неуместно, потому что она, действительно могла принять меня за нищенку, - я ответила спокойно, стараясь придать твердость своему голосу:

-- Вы ошибаетесь, если предполагаете, что я нищая. Я такая же нищая, как вы сами, или как ваши барышни.

После некоторого молчанья она сказала:

-- Что-то мне невдомек: у вас ведь нет ни кола, ни двора?

-- Оттого, что у меня нет ни дома, ни денег, я еще не нищая.

-- Вы ученая? - спросила она.

-- Да.

-- Но вы никогда не были в пансионе?

-- Я была в пансионе целых восемь лет.

Она широко раскрыла глаза:

-- Я всегда сама себя содержала; надеюсь, что и вперед буду в состоянии себя содержать. А что вы будете делать с этим крыжовником? - спросила я, когда она принесла его целую корзинку.

-- Буду чистить его на пирог.

-- Дайте мне, я почищу.

-- Нет; мне не надо, чтоб вы что-нибудь делали.

-- Но должна же я хоть что-нибудь делать. Давайте-ка сюда крыжовник!

Она согласилась и даже принесла мне чистое полотенце, чтобы разложить у меня на коленях:

-- Вы к простой работе не привыкли, я это вижу по вашим рукам, - заметила она опять: - вы, может быть, портниха?

-- Нет, вы ошибаетесь. Да не все ли равно, что я такое? Не ломайте себе голову по пустякам; лучше скажите, как называется этот дом?

-- Его называют "Мур Гауз" (Болотный Дом).

-- А фамилия господина, который здесь живет: Ст.-Джон?

-- Нет, он тут не живет; он только бывает временами. Когда он дома, он живет в своем собственном приходе, в Мортоне.

-- В той деревне, что за несколько милы отсюда?

-- Да.

-- А что же он такое?

-- Он - священник.

Я вспомнила, что мне ответила экономка в доме священника, когда я сказала, что мне надо его видеть.

-- Так, значит, это дом его отца?

-- Да; тут жил старик Риверс и его отец, и дед, и прадед...

-- Так, значит, этого господина зовут Ст.Джон-Риверс?

-- А его сестер зовут Диана и Мэри Риверс?

-- Да.

-- Их отец умер?

-- Умер недели три тому назад, от удара.

-- Матери у них нет?

-- Она давно умерла.

-- И вы давно живете в их семействе?

-- Да вот уж тридцать лет; я выняньчила всех троих.

-- Я считаю это доказательством, что вы - честная и преданная женщина, и говорю вам это прямо, хоть вы были так невежливы, что назвали меня нищей.

Она опять взглянула на меня, удивленно раскрыв глаза.

-- Я думаю, что ошиблась на ваш счет; но тут у нас бродит так много мошенников, что вы должны меня извинить.

-- А все-таки, - продолжала я довольно строго, - вы хотели прогнать меня с крыльца в такую ночь, когда не захлопнули бы дверь перед собакой.

-- Ну, да, это, было жестоко; но что может поделать простой человек? Я больше думала о своих барышнях, - бедных детушках! - чем о себе самой. У них все равно, что никого близкого нет на свете, кто-бы заботился о них.

Несколько минут я провела в молчании.

-- Вы не должны судить обо мне слишком строго, - заметила она опять.

-- Но я, все таки, строго вас осуждаю, - возразила я, - и я сейчас скажу вам, почему. Не столько потому, что вы отказались приютить меня, или смотрели на меня, как на мошенницу, сколько потому, что вы как-бы поставили мне в укор, что у меня нет денег, нет своего дома.

Многие - и самые лучшие из людей, какие когда-либо жили на свете - были так-же неимущи и безпомощны, как я; и, если вы христианка, вы не должны смотреть на бедность, как на преступление.

-- Конечно, не должна, - согласилась Ганна, - вот и м-р Сент-Джон мне то-же говорит; я сама вижу, что это было нехорошо; но теперь я имею о вас совсем другое понятие, чем прежде. Вы, на мой взгляд, право, совсем приличная девушка.

-- Ну, и прекрасно. Я вам прощаю. Дайте мне вашу руку!

Кончив чистить крыжовник, я спросила, где теперь обе барышни и их брат.

-- Пошли прогуляться в Мортон, но они вернутся к чаю, через полчаса..

И действительно, они скоро вернулись. Они прошли через кухню. Сент-Джон, увидев меня, поклонился и прошел мимо; но обе барышни остановились - Мэри, в нескольких словах выразила удовольствие, что видит, как я поправилась, Диана взяла меня за руку и покачала головой.

-- Вам следовало-бы обождать, пока я вам позволю сойти вниз, - заметила она. - Вы еще такая бледная, такая худенькая! Бедняжка!

В моих ушах голос Дианы звучал, как воркование голубки. Глаза у нея были такие, что мне доставляло наслаждение встречаться с ними взглядом. Все её лицо было полно какого-то обаяния. Выражение лица у Мэри было более сдержанное, её обращение хотя мягкое, но более холодное.

-- И что вам тут делать? продолжала она. - Здесь вам не место! Мэри и я, мы иногда сидим в кухне, потому что нам нравится не стесняться у себя дома; но вы гостья и должны итти с нами в гостиную. Ну, будьте-же послушны, идемте!

Все еще держа меня за руку, она заставила меня встать и повела во внутренния комнаты.

-- Посидите вот здесь, - сказала Диана, усаживая меня на диван, - пока мы с сестрой разденемся и приготовим чай.

Она затворила дверь, оставив меня наедине с Сент-Джоном, который сидел напротив меня с книгой или газетою в руках. Сперва я принялась разсматривать самую комнату, а потом и её владельца.

Гостиная была комната довольно маленькая, обставленная очень просто, но уютно. Старомодные стулья и стол орехового дерева блестели, как зеркало. Несколько старинных портретов украшали желтые стены; в посудном шкапу со стеклянными дверцами было несколько книг и старинный фарфоровый чайный сервиз. Во всей комнате не было ни одного лишняго украшения, никакой современной мебели, исключая пары швейных шкатулок и дамской конторки розового дерева у окошка; все - в том числе занавеси и ковер - было, повидимому, очень подержаное, но хорошо сохранившееся.

Мне было довольно легко разсмотреть Сент-Джона: он сидел так тихо, неподвижно, как любая из мрачных картин на стене; глаза его были прикованы к странице, которую он читал, а губы безмолвно сжаты. Он был молод, - лет двадцати восьми-тридцати, высокий, стройный и худощавый; его лицо приковывало взгляд своими строгими, безукоризненно правильными линиями, напоминавшими греческия статуи.

Он не сказал ни слова, не вскинул на меня глазами, покуда не вернулись его сестры. Диана принесла мне только что испеченный пирожок.

-- Скушайте его, - вы должны быть голодны, - заметила она, - Ганна говорит, что вы с завтрака не ели ничего, кроме каши.

Я не отказывалась, потому что у меня явился большой аппетит. Теперь и м-р Риверс закрыл свою книгу, подошел к столу и, садясь, устремил на меня свои прекрасные глаза. Взгляд его был прямой, твердый и пытливый.

-- Вы очень голодны? - заметил он.

-- Да, сэр, голодна. - Такова уж была у меня привычка отвечать кратко на краткий и прямо - на прямой вопрос,

-- Для вас даже полезнее, что небольшая лихорадка заставила вас воздерживаться от пищи за последние три дня: было бы опасно удовлетворить сразу свой аппетит. Теперь можете кушать, но, все таки, будьте еще очень осторожны.

-- Надеюсь, что я не слишком долго буду обременять вас, сэр, - был мой неловкий ответ.

-- Конечно, нет, - холодно сказал он. - Как только вы сообщите на^iъ, где живут ваши родные и друзья, мы можем им написать, и вы опять водворитесь у себя дома.

Все трое взглянули на меня, но без оттенка недоверия, и я почувствовала, что не подозрительность, а скорее любопытство отражается в их взглядах.

-- Где вы жили за последнее время? - опять спросил м-р Риверс.

-- Ты слишком любопытен, Сент-Джон, - шепнула Мори тихим голоском; но он нагнулся над столом и молча, как-бы требуя ответа, смотрел на меня твердым и проницательным взглядом.

-- Название местности, где я жила, и фамилия лиц, с которыми я жила - моя тайна, - ответила я кратко.

-- Однако, если я ничего не буду знать ни о вас, ни о ваших делах, я не буду в состоянии вам помочь, - заметил тот. - А между тем, вам нужна помощь. Не правда-ли?

-- Да, я нуждаюсь в помощи; я ищу её, в том смысле, что, надеюсь, какой-нибудь человеколюбец даст мне возможность достать работу, которую я могла бы делать и этим зарабатывать себе хотя бы самые необходимые средства к жизни.

-- Не знаю, человеколюбец ли я или нет; но я готов вам помочь всем, что в моих силах, если у вас такия честные намерения. Так скажите же мне, к чему вы привыкли, что умеете делать?

-- М-р Риверс! - начала я, обернувшись к нему и глядя на него, как он глядел на меня, - открыто и уверенно: - вы и ваши сестры оказали мне большую услугу - самую большую, какую может оказать человек человеку. Вы великодушно меня приютили и тем спасли меня от смерти. Благодеяние, которое вы мне оказали, дает вам безграничное право на мою благодарность и - в известных размерах - на мою откровенность. Я вам разскажу, историю странника, которого вы приютили, насколько это будет возможно, не нарушая моего собственного душевного спокойствия, моей собственной безопасности, как нравственной, так и физической, а также спокойствия и безопасности других. Я - сирота, дочь священника. Родители мои умерли так рано, что я их не помню. Меня воспитали, как существо подвластное; образование я получила в благотворительном учреждении. Я даже скажу вам название этого учреждения, где я провела шесть лет в качестве воспитанницы и два - в качестве учительницы. Это сиротский приют в Ловуде (вы, верно, слышали о нем, м-р Риверс?); его преподобие от. Роберт Брокльхерст директор приюта.

-- С год тому назад я оставила Ловуд, чтобы поступить на место гувернантки в частном доме. Место оказалось хорошее, и я была счастлива; но я вынуждена-была оставить его дня за четыре перед тем, как пришла сюда. Причину моего ухода я не могу и даже не должна вам разъяснять; это было бы безполезно и опасно; и кроме того, показалось бы неправдоподобным. За мною нет никакой вины; я так же неповинна ни в каком преступлении, как любой из вас троих. Я несчастна в настоящую минуту и еще долго буду чувствовать себя несчастной, потому что происшествие, которое меня выгнало из этого дома, заменявшого мне земной рай, было самого странного, самого ужасного свойства. Собираясь уехать оттуда, я преследовала только две цели: бежать и скрыться. Чтобы обезпечить себе и ту, и другую, мне пришлось оставить там все, что у меня было своего, - за исключением небольшого узелочка. Но и тот я второпях позабыла взять из почтовой кареты, которая довезла меня до Уиткросса, и я осталась без всего. Две ночи я спала под открытым небом; около двух дней я бродила, не переступая ничьего порога; и за все это время у меня только два раза был во рту кусок хлеба, - и тогда то вы, м-р Риверс, не дали мне умереть от голода и стужи у вашего порога; - тогда вы приютили меня под своею кровлей! Я знаю все, что сделали для меня с той минуты ваши сестры (ведь, несмотря на мое забытье, я в это время не совсем потеряла сознание); - и им я так же глубоко обязана за их скорое, искреннее и разумное участие, как вам за ваше евангельское милосердие!..

-- Я вижу, что вы не хотели бы долго зависеть от нашего гостеприимства вам хотелось бы возможно скорее освободиться от сочувствия моих сестер, а главное от моего "милосердия". Вы не хотели бы зависеть от нас?

ужасы моего положения, - страшно быть опять без крова и без пищи.

-- Конечно, вы останетесь здесь, - сказала Диана, положив свою белую руку мне на плечо.

-- Вы останетесь

-- Мой круг деятельности очень узок: я лишь священник бедного сельского прихода, и моя помощь будет самая скромная. Если вы склонны презирать будничные мелкия дела, - ищите себе какой-нибудь более существенной помощи и поддержки, нежели та, которую я могу вам дать, - сказал м-р Риверс.

-- Я буду швеей, буду судомойкой, поденщицей, прислугой, сиделкой, если ничего лучшого не найду, - отвечала я.

-- Ну, и прекрасно, - невозмутимо отозвался он: Если вы так думаете, я обещаю вам помочь.