Дженни Эйр.
Часть первая.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть первая. Глава VII. (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Первая учебная треть в ловудской школе показалась для меня веком - железным веком борьбы с новыми правилами и непривычными занятиями. Страх быть неисправной в этом отношении мучил меня гораздо-больше, чем физическия затруднения, соединенные с новой жизнью. Нужно было иметь крепкий и ничем неповрежденный организм, чтоб в-конец не разстроить своего здоровья.

В-продолжение января, февраля и половины марта, глубокие снега, и затем, после оттепели, почти непроходимые дороги ограничивали наши прогулки только садовыми стенами, да еще церковью, куда регулярно мы должны были ходить каждое воскресенье; но и в этих пределах нам предписывалось каждый день быть на открытом воздухе не менее часа. Форменное платье не могло защитить нас от суровой стужи: нам не позволялось носить калош или сапогов, и снег безпрепятственно забивался в наши башмаки; руки без перчаток коченели от холода, и покрывались цыпками, так же как и ноги: скидать башмаки вечером и надевать их поутру на распухшия ноги было для меня нестерпимою пыткой. Скудный и голодный стол далеко не вознаграждал нас за эти страдания, претерпеваемые каждый день: при остром аппетите выростающих детей, нам раздавались порции, едва способные поддержать жизнь дряхлых старух. От этого недостатка в пище, происходили разные злоупотребления, падавшия всею своею тяжестью на младших девиц: старшия девицы, подстрекаемые голодом, выманивали или отнимали у нас порции при каждом удобном случае. Несколько раз случалось мне разделять драгоценный кусок пеклеванной булки между двумя голодными просительницами, тогда-как третья насильно вырывала из моих рук кружку кофе. Лишенная таким-образом своей обыкновенной порции, я заливалась горькими слезами, не смея притом никогда жаловаться на голод.

Воскресенья были преимущественно мучительными днями в эту зимшою пору. Мы должны были ходить за две мили в броккельбридскую церковь, где, по обыкновению, совершал богослужение попечитель нашего заведения, мистер Броккельгерст: дрожа от стужи на дороге, мы ничуть не согревались в холодной церкви, и все девицы, после обедни, едва могли держаться на ногах. Так-как возвращаться домой, после утренней службы, было бы слишком-далеко, то нам раздавались скудные порции хлеба и холодного мяса на церковной паперти, и этим ограничивался наш праздничный обед. Затем мы слушали вечерню и, наконец, изнуренные холодом и голодом, возвращались опять в свою школу с отмороженными ушами и носами.

Помню очень-ясно, как мисс Темпель бежала впереди нас в своем теплом салопе, ободряя детей наставлениями и примером не терять присутствия духа и маршировать вперед подобно "храбрым солдатам". Другия дамы, одетые слишком-легко и почти так же изнуренные, как мы, не могли утешать детей и заботились только о самих-себе.

С каким нетерпением, по возвращении домой, мы спешили сгруппироваться подле затопленных каминов! Но, увы! не все могли пользоваться этим наслаждением: каждый очаг в классной зале немедленно окружался двойным рядом взрослых девиц, и около них уже терлись младшия дети, стараясь отогреть окоченелые руки в своих передниках.

Вечером, к великому утешению всей проголодавшейся школы, угощали нас чаем, и при этой церемонии каждая девица получала по целому пеклеванному хлебу. Мне удавалось из этой порции сберечь для себя только половину, а остальная часть неизменно поступала в распоряжение старших.

Визиты мистера Броккельгерста были каждый раз замечательным событием для всей школы; но первый месяц после моего прибытия в Ловуд находился он в отлучке, и его отсутствие служило для меня великим утешением. Нет надобности распространяться, почему я особенно боялась прибытия этого господина; но наконец он прибыл.

Раз, после обеда, когда я сидела с аспидной доской на коленях, ломая голову над длинным рядом цифр, глаза мои, случайно обращенные к окну, завидели прямую и высокую фигуру, проходившую мимо окон. Инстинкт меня не обманул: то был действительно страшный мистер Броккельгерст, и когда минуты через две вошел он в залу, все мгновенно поднялись с своих стульев и скамеек, от первой классной дамы до последней ученицы. Длинный увесистый шаг измерил классную залу, и перед мисс Темпель, вставшей с своего места, остановился тот же черный столб, который бросил на меня в Гетсгеде такие зловещие взоры. Это был мистер Броккельгерст в длинно-полом сюртуке, застегнутом на все пуговицы; и ужасен был взгляд мистера Броккельгерста!

Были у меня слишком-важные причины бояться прибытия попечителя ловудской школы: я хорошо помнила коварные намеки своей тётки и обещание господина Броккельгерста известить мисс Темпель о порочных свойствах моей природы. Все это время я боялась исполнения этого обещания, и вот наступил наконец роковой час, когда страшный человек должен был навсегда опозорить мое имя в кругу новых моих подруг. Он стоял подле мисс Темпель и тихо говорил ей на ухо: я не сомневалась, что он делает ей пагубные открытия на-счет моего характера, и каждую минуту, с замиранием сердца ожидала, что взор его, исполненный презрения и гнева, обратится на меня. Я прислушивалась внимательно, и, к-счастию, могла с своего места разслышать почти каждое слово. Содержание разговора успокоило меня.

-- Нитки, я думаю, годятся, мисс Темпель: для коленкоровых рубашек лучше не надо, и я уже сделал распоряжение прибрать к ним иголки. Вы можете сказать мисс Смит, что я забыл распорядиться на-счет вязальных игол - на будущей неделе она получит их полный комплект, только потрудитесь объявить, чтоб каждая воспитанница получала в свое время никак не более одной иголки, иначе оне будут их тратить без разбора и без счета. Да вот что еще, мисс Темпель: я недоволен присмотром за шерстяными чулками. Когда прошлый раз заходил я в кухню, и осматривал белье, которое сушилось на веревках, мне бросилось в глаза неисправное состояние детской обуви, и я нашел на многих чулках огромные диры: рекомендую чинить их как-можно-чаще.

Мистер Броккельгерст приостановился.

-- Распоряжения ваши будут исполнены, сэр, сказала мисс Темпель.

-- Еще, сударыня, продолжал попечитель: - прачка донесла мне, что некоторым девицам на этой неделе даны две косынки: это слишком-много, и вам надобно помнить, что инструкция назначает только по одной косынке на каждую неделю.

-- Позвольте мне объяснить вам это обстоятельство. Катарина и Агнеса Джонстон в прошлый четверг были приглашены на чай к своим родственникам, и по этому поводу я сочла необходимым выдать им чистые косынки.

Мистер Броккельгерст кивнул головой.

-- Очень-хорошо, исключение может быть допущено из этого правила; но старайтесь по-крайней-мере, чтоб подобные случаи повторялись не часто. Вот что, однакожь, всего более изумило меня: пересматривая отчеты ключницы, я нашел, что в последние две недели девицам был приготовлен полдник, состоявший из сыра и хлеба. Как это могло случиться? Напрасно справлялся я с уложениями нашего заведения: в них ничего не упомянуто относительно такого полдника. Кто же, и по какому праву, без моего ведома, отваживается на такия нововведения?

-- В этом виновата одна я, милостивый государь, отвечала мисс Темпель: - для детей был два раза приготовлен такой негодный завтрак, что они не могли его кушать, и я решилась не допустить их голодать до обеденного времени.

-- Сударыня, это уже из рук вон, позвольте вам заметить! Если вы хорошо понимаете мой план воспитания девиц, то вам должно-быть известно, что я намерен систематически приучать их к трудам, терпению и даже самоотвержению: всякая поблажка и роскошь строжайшим образом исключены из моей педагогической инструкции. Что за беда, если раз или два дети испытают мелкую неприятность от недостатка в каком-нибудь лакомстве? Здесь впервые для них открывается благоприятный случай приучать себя к перенесению разнообразных лишений, которые неминуемо их ожидают на широком поле жизни, испещренном терниями и волчцами. Должно притом всегда иметь в виду, что, по мере ослабления тела, укрепляется и возвышается дух наш, для которого не имеют никакой цены физическия нужды. Воздержание и постничество, во все времена и при всех обстоятельствах, были всегда лучшими руководителями человека на пути его духовной деятельности. Вы, конечно, должны знать, сударыня, что душеспасительное слово дороже для нас всякого лакомого блюда, и однако, что жь вы делаете? Приказываете раздавать хлеб и сыр в ту пору, как пригорела размазня; и утучняя таким-образом грешную плоть своих питомиц, вовсе не думаете о существенной потребности их безсмертных душ,

И переполненный этими чувствованиями, мистер Броккельгерст приостановился, вероятно для того, чтоб обсудить произведенное впечатление. Мисс Темпель, в начале этой речи, стояла опустив глаза в землю; но теперь она высоко подняла голову и её лицо, естественно бледное, как мрамор, получило также холодность и твердость этого материала: замкнутый рот её как-будто ожидал резца ваятеля, чтоб быть открытым, и на челе её постепенно обрисовалась окаменелая суровость.

Между-тем мистер Броккельгерст, заложив руки назад, стоял на ковре, подле камина, и величественно обозревал всю школу. Но вдруг его глаз засверкал и заморгал, как-будто что-то-упало на его зрачок; сделав крутой поворот, он начал скороговоркой:

-- Что я вижу, мисс Темпель, что я вижу? Какими судьбами в нашем заведении очутилась девушка с кудрями? Как осмеливаются здесь завивать волосы? Скажите, как, имя этой девушки!

И протянув дрожащею рукою свою палку, он указал на страшный предмет, поразивший его глаза.

-- Это Юлия Северн, отвечала мисс Темпель спокойным тоном.

-- Юлия Северн - поздравляю вас с ней! Кто же смел уполномочить ее завивать волосы? По какому наваждению и с которых пор, благотворительное заведение столь-открыто начинает делаться приютом для нечестивых обычаев света?

-- Прекрасно! Да кто же вам сказал, что мы должны здесь сообразоваться с капризами природы? Я говорил вам, повторяю и еще, что строгая нравственность выше всяких законов природы. В инструкции моей обозначено коротко и ясно, что волосы у всех девиц должны быть убраны скромно, без всякой соблазнительной вычурности. Мисс Темпель, рекомендую вам озаботиться на-счет головы Юлии Северн: завтра же я пришлю цирюльника, которому вы прикажете обстричь ее на-голо. Да вот, кажется, и другия девицы, наперекор моим постановлениям, слишком отростили волосы: прикажите встать первой скамейке и оборотиться лицами к стене.

Мисс Темпель приложила платок к губам, чтоб скрыть невольную улыбку; однакож поспешила исполнить приказание, и все девицы первого класса, по её знаку, оборотились своими лицами к стене, выделывая при этом маневре очень-неприятные гримасы. Около пяти минут мистер Броккельгерст разсматривал оборотные стороны этих живых медалей и потом, громким голосом, произнес свой решительный приговор:

-- Завтра же срезать все эти головные банты!

Мисс Темпель сделала несколько возражений.

-- Вы забываете, сударыня, что мое, как и ваше призвание - умерщвлять в этих девицах всякия похотения плоти и приучать их к воздержанию в желаниях и мыслях. Нет здесь места суетам легкомысленного мира, погрязнувшого в мелких замыслах относительно возвышения телесной красоты. Обстричь всех этих девиц и не думать более о...

На этом месте мистер Броккельгерст был остановлен тремя посетительницами, лэди, вошедшими теперь в комнату. Не мешало бы им придти несколько поранее, чтоб выслушать назидательный урок относительно суеты мирской, потому-что оне были блистательно разодеты в шолк, меха и бархат. Две младшия лэди, девицы лет шестнадцати, семнадцати, имели на своих головах серые бобровые шляпки, отененные страусовыми перьями, откуда, по обеим сторонам, кокетливо выставлялись густые черные волосы, завитые по последней моде. Старшая лэди, в драгоценном бархатном манто на горностаевом меху, украсила свое чело фальшивыми французскими локонами.

Мисс Темпель с достодолжным уважением поспешила принять этих дам, и оне заняли свои почетные места среди классной залы. Это были - супруга и прекрасные дочери мистера Броккельгерста, приехавшия вместе с ним в одной карете. В ту пору как он вел переговоры с ключницей и прачкой, дамы обозревали верхние покои, и теперь продолжали, в строгом и величественном гоне, сообщать свои замечания мисс Смит, которая заведывала бельем и всеми принадлежностями дортуара. Я однакожи не имела досуга вслушаться в их разговор: другие предметы, более важные, овладели всем моим вниманием.

скамейке, я притворилась, будто со всем усердием занимаюсь арифметической задачей, и прикрылась аспидной доской таким-образом, что она совершенно заслоняла мое лицо. Такая уловка, нет сомнения, имела бы вожделенный успех, если бы изменническая доска не выскользнула из рук и не разбилась в-дребезги с таким оглушительным треском, что взоры всех невольно обратились на мою сторону. Теперь уже не сомневалась я, что погибель моя неизбежна.

-- Какая неосторожная девчонка! воскликнул мистер Броккельгерст, и прежде чем успела я опомниться, прибавил: - да это кажется новая воспитанница, если не ошибаюсь. Мне надобно сказать относительно её несколько слов.

Затем, после минутной паузы, он сказал громко и с разстановкой:

-- Пусть девчонка, разбившая доску, выступит вперед!

Я задрожала и чуть не повалилась на пол; но две взрослые девушки, сидевшия подле, выдвинули меня из за-стола, и передали на руки мисс Темпель, которая, помогая мне идти, шептала на ухо:

Этот ласковый шопот острым кинжалом вонзился в мое сердце.

"Еще минута, и она станет презирать меня как лицемирку!" думала я, чувствуя в то же время, как сильнейшая, изступленная злоба волнует всю мою кровь. Мистрисс Рид, Броккельгерст и компания, завертелись в моих глазах, как гнусные разбойники, достойные позорной казни. Я была, повидимому не то, что Елена Бернс.

-- Поставьте сюда эту скамейку, сказал мистер Броккелнерст, указывая на высокую скамью, которую только-что оставила старшая первого класса. Скамейку поставили.

-- Пусть она встанет на нее!

страшными глазами.

-- Милостивые государыни, сказал он, обращаясь к своей семье: - мисс Темпель, классные дамы и дети, видите ли вы эту девчонку?

Конечно видели, и я чувствовала, как глаза их, словно зажигательные стекла, обратились на мою пылающую кожу.

-- И так вы видите, что она еще молода, и различаете в ней все формы обыкновенных детей. Господь, в неизреченной Своей благости, даровал ей фигуру, общую всем нам, и нет на её лице заметных признаков нравственного безобразия. Кто же мог бы подумать, что злой дух уже отъискал в ней свою покорную и усердную слугу? Это однакож, смею нас уверить, не подвержено никакому сомнению.

-- Любезные мои дети, продолжал мистер Броккельгерст с особенной энергией: - это, скажу я вам, грустный, печальный случай, и я должен, с сокрушением сердечным, объявить, что эта злосчастная тварь заранее обречена на неизбежную гибель. Остерегайтесь её всеми возможными способами, избегайте её примера и даже, в случае нужды, совсем исключите ее из вашего общества, и устройте так, чтоб она не принимала никакого участия в ваших играх и прогулках. К вам обращаюсь, учительницы и классные дамы: следите за всеми её движениями, взвешивайте каждое её слово и как-можно чаще наказывайте её греховное тело, чтоб спасти, если еще можно, её душу. Но увы! с замиранием сердца, я должен возвестить, что это несчастное дитя, рожденное в христианской стране и воспитанное в доме христианских родственников, хуже всякой язычницы, поклоняющейся идолам. Слушайте теперь, что скажу вам: эта девчонка - лгунья!

Последовала пауза, продолжавшаяся минут десять. Владея теперь собою совершенно, я заметила, как девицы Броккельгерст вынули из ридикюлей свои батистовые платочки, и как лэди Броккельгерст, испуская глубокие вздохи, повторяла: - Какой страшный, необыкновенный случай!

Мистер Броккельгерст, успокоившись от внутренняго волнения, продолжал таким-образом:

материнския попечения эта несчастная тварь заплатила такою низкою, черною, отвратительною неблагодарностью, что почтенная благодетельница принуждена была отдалить ее от собственной семьи, из опасения, как бы порочный пример её не заразил чистых и невинных членов благородной фамилии. И вот она отослала ее сюда, в наше благословенное училище, питая слабую надежду, что опытность и примерное искусство руководителей, успеют может-быть благовременно вырвать с корнем из её души зловредные семена несчастия и разврата.

залы в сопровождении классных дам. Мой судья на-минуту остановился на пороге и прибавил:

-- Пусть она простоит еще час на этой скамье. Сделайте распоряжение, чтоб никто не говорил с нею в-продолжение этого дня.

И вот стояла я на этой скамейке, выставленная на показ всем своим товарищам, я, которая еще так-недавно говорила, что не в-состоянии буду перенести стыда, если даже просто велят мне стоять одной среди залы! Невозможно описать, какие чувства волновали мою грудь. Когда класс окончился, и девицы встали, одна из них, проходя мимо, бросила на меня свои глаза: что за странный свет озарял их, и какое необыкновенное ощущение внушал этот пронзительный взор, брошенный на меня! Я подавила начинавшиеся признаки истерики, высоко подняла голову и твердо укрепилась на своем пьедестале. Елена Бернс в эту минуту подошла за чем-то к мисс Смит, получила наказание за какую-то пошлость, воротилась на свое место и, проходя мимо меня, улыбнулась такою улыбкою, которая выразила её безпредельное участие к несчастной подруге. Но и теперь она носила на своем плече "безобразный значок", свидетельствовавший о её неопрятности, и через час я слышала, как мисс Скатчерд осудила ее на хлеб и воду в-продолжение целого ли за какую-то ошибку в чистописании.