Дженни Эйр.
Часть первая.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть первая. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Было уже пять часов, и классная зала опустела, когда мне позволили наконец сойдти со скамейки. Все девицы отправились в столовую пить чай; я последовала за ними, и не смела ни на кого взглянуть, уселась одна, подавленная стыдом, в отдаленном углу. Очарование, так-долго меня поддерживавшее, начало уступать место лютой тоске, и я приникла к полу лицом. Не было подле меня ни одного друга, не раздавалось вокруг ни одного утешительного слова: я плакала горько, и слезы мои падали на голые доски. Разлетелись теперь все мой мечты: я надеялась приобрести в Ловуде искренних друзей, уважение, всеобщую любовь, и эти надежды видимо оправдывались с каждым днем. Я делала быстрые успехи по всея предметам, и не далее как нынешним утром, меня сделали первою ученицею в моем классе. Мисс Миллер хвалила меня за прилежание и ревность; мисс Темпель улыбалась мне каждый раз, поощряла меня своими одобрениями, обещалась учить меня рисовать и даже позволить мне слушать уроки французского языка, если еще месяца два я буду оказывать такие же успехи. Все товарищи начинали уже обходиться со мною ласково, ровесницы уважали меня и любили - и вот, все это перевернулось вверх дном от одного визита страшного Броккельгерста. Не уже-ли никогда не встать мне более после такого унижения? "Никогда, никогда!" думала я и пламенно желала умереть в эту несчастную годину моей жизни.

Когда я таким-образом предавалась своему страшному отчаянию, кто-то подошел и остановился подле меня. Я вздрогнула, подняла голову и увидела перед собой Елену Бернс: она принесла мне хлеб и кофе.

-- Встань, милая Дженни: вот твоя порция, сказала она.

Но я оттолкнула и кружку и хлеб, как-будто чувствуя, что кушанье будет для меня отравой в моем настоящем положении. Елена посмотрела на меня с изумлением и молча прислушивалась к моему громкому рыданию. Она села на полу подле меня, обняла руками свои колена, положила на них свою голову, и в этом положении оставалась долго, не говоря ни слова, как безмолвная Индиянка. Я начала первая разговор:

-- Елена, зачем пришла ты к девчонке, которую теперь все считают лгуньей?

-- Как все? Это несправедливо, Дженни. Не более восьмидесяти особ были свидетелями вашего несчастья, тогда-как сотни мильйонов не знают даже о существовании ловудской школы.

-- Какая мне нужда до этих мильйонов? Весь мой мир состоит только из восьмидесяти особ, и эти особы презирают меня.

-- Ты ошибаешься, Дженни. Никто здесь, по всей вероятности, не чувствует к тебе никакого отвращения, и я уверена, что девицы жалеют тебя.

-- Как могут оне жалеть после того, что слышали от мистера Броккельгерста?

-- Но мистер Броккельгерст еще не Бог знает что. Здесь его не очень любят, да он и не старается чем-нибудь заслужить детскую любовь. Совсем другое дело, если бы он обошелся с тобой, как с своей фавориткой: тогда, нет сомнения, нашлись бы у тебя враги, скрытные или явные; но теперь совсем напротив: большая часть девиц принимают в тебе истинное участие. Думать надобно, что день или два, классные дамы и девицы будут смотреть на тебя с некоторою холодностью; но будь уверена, дружеския чувства глубоко скрыты в их сердцах, и если ты по-прежнему станешь вести себя хорошо, общая привязанность к тебе даже увеличится после этого несчастия. И притом, Дженни...

-- Что такое, Елена? Договаривай, пожалуйста, сказала я, взяв её руку. Она пристально посмотрела мне в глаза и продолжала таким-образом:

-- Еслиб, в-самом-деле, мир тебя ненавидел и считал преступною - какая нужда? Будь только покойна твоя совесть, и ты никак не в-праве жаловаться на судьбу. Истинное счастие включено в нас самих.

-- Нет, Елена, совесть моя чиста и покойна; но этого мало для меня, Я соглашусь скорее умереть, чем жить одинокой среди особ, которые меня не любят. Послушай: для-того, чтоб заслужить любовь твою, или мисс Темпель, я не задумавши согласилась бы переломить себе руку, или подставить свою грудь под копыто лошади, или...

-- Перестань, Дженни! Ты слишком-высоко думаешь о люби своих ближних и чрезмерная пылкость увлекает тебя. Верховная рука, создавшая твою бренную плоть и оживившая ее безсмертною душою, окружила тебя такими силами, которым нет ничего соответствующого в наружном мире. Кроме этой земли, населенной бренными существами, есть другой невидимый мир и особое царство духов блаженных: этот мир повсюду окружает нас, и эти духи наблюдают все наши поступки, потому-что им поручено всемогущей властью охранять и берчь вверенных им людей. Пусть презрение и стыд сопутствуют нам на пути кратковременной жизни, пусть даже ненависть и злоба провожают нас в могилу - ангелы небесные видят наши страдания и готовы засвидетельствовать нашу невинность перед Богом. Должно всегда иметь в виду, что земля есть ни что иное, как юдоль плача и скорбей, и что истинное наше отечество на небесах, где милосердый Отец увенчает наши страдания достойною наградой. Зачем же давать волю отчаянию и тоске., как-скоро нам известно, что жизнь коротка, и что за пределами могилы ожидает нас вечная слава? Я знаю, ты невинна и, в моих глазах, не имеют ни малейшого значения те ужасные клеветы, которые, по-видимому, с таким наслаждением повторял перед нами мистер Броккельгерст: пусть страдает за них совесть твоей тётушки, но не позволяй самой-себе увлекаться пустыми призраками. Твой верховный судья не мистер Броккельгерст, и не ему ты обязана окончательным отчетом в делах своей жизни.

Я не отвечала. Елена успокоила меня, но не знаю как и отчего, в этом спокойствии заключалась значительная доля невыразимой грусти. Я чувствовала при этих словах странное впечатление ужаса, не понимая его источника, и когда она, по окончании речи, огласила воздух сухим кашлем, я забыла на минуту свою собственную грусть и увлеклась невольным участием к ней самой.

Облокотившись головою на плечо Елены, я обвилась руками вокруг её шеи, и она поспешила заключить меня в свои объятия. Недолго сидели мы в таком положении, потому-что пришла другая особа и остановилась подле нас. Луч месяца, пробившийся через окно, ярко осветил её фигуру, и мы обе, в одно и то же время, узнали в ней мисс Темпель.

-- Я пришла за вами, Дженни Эйр, сказала мисс Темпель, пойдемте в мою комнату; и вы, Елена Бернс, если хотите, можете также идти с нами.

По темным лестницам и галереям, мы пробрались, следуя за директрисой, в спокойную и уютную комнату, где горел в камине яркий огонь. Мисс Темпель и Елена Бернс сели на креслах, стоявших по обеим сторонам камина, а я должна была остановиться перед директрисой.

-- Ну, друг мой, все ли теперь кончено? сказала мисс Темпель, всматриваясь в мое лицо. - Довольно ли ты наплакалась?

-- Отчего же?

-- На меня взвели ужасное обвинение, мисс Темпель, и с этих пор все будут меня презирать.

-- Напрасно ты так думаешь, Дженни; мы будем судить о тебе по твоим поступкам, и я буду тебя любить, если ты станешь себя вести как доброе и послушное дитя.

-- Может ли это быть, мисс Темпель?

-- Очень может быть, отвечала директриса, обнимая меня. - Теперь скажи мне, что это за лэди, которую мистер Броккельгерст называл твоею благодетельницею?

-- Это мистрисс Рид, жена моего дяди. Дядюшка, перед своею смертью, поручил меня её покровительству и надзору.

-- Разве она не по своей воле приняла тебя в семейство?

-- Нет, мисс, этого она никогда не сделала бы по своей воле; но служанки мне часто говорили, что дядюшка перед смертью заставил ее дать обещание, что она всегда будет держать меня в своем доме и воспитывать наравне с своими детьми.

-- Хорошо, Дженни, ты знаешь, или, но-крайней-мере, я скажу тебе: "подсудимый, когда его обвиняют, имеет право защищаться и представлять доказательства своей невинности". На тебя взведено обвинение в неблагодарности и в том, будто ты получила привычку лгать: оправдайся, если можешь, я буду тебя слушать. Говори все, что удержала твоя память; но не прибавляй и не выдумывай ничего.

Я решилась, в глубине души, быть как-можно умереннее и точнее в своем рассказе и, подумав несколько минут, чтоб привести в порядок свои мысли, рассказала ей всю историю своего печального детства. Речь моя полилась из моих уст стройным и плавным потоком, где не было заметно ни малейших следов закоренелой ненависти или злости. Поэтому, простая моя повесть сама-собою получила характер достоверности, и я имела удовольствие заметить, что мисс Темпель совершенно верила моим словам. Присутствие кроткой подруги также много содействовало, к тому, что я в совершенстве владела собою иудерживалась от чрезмерной пылкости, свойственной моему характеру: я живо припоминала все советы Елены Бернс и сердце мое очистилось от всякой желчи. Действующия лица моей повести, мистрисс Рид, её дочери и сын, обрисовались каждое с своими привычками и правами, и для посторонняго слушателя не могло быть никаких сомнений, что все эти характеры верны природе и, что содержание моей печальной драмы взято из действительной жизни.

В-продолжение рассказа я упомянула также о мистере Лойде, как о враче, навестившем меня после болезненного припадка потому-что никогда не могла я забыть страшного эпизода красной комнаты, и мисс Темпель должна была услышать, как мистрисс Рид, презирая все мои просьбы, оставила меня одну, в ночное время, в заколдованной спальне, куда, без крайней нужды, не смели даже входить её слуги. В этом месте рассказа сердце мое еще раз облилось кровью, и судорожный трепет пробежал по всем моим членам.

Я кончила. Мисс Темпель безмолвно смотрела на меня несколько минут и потом сказала:

-- Я знакома отчасти с мистером Лойдом и постараюсь написать к нему на этих днях. Если ответ его подтвердит твой рассказ, даю слово, что ты будешь публично оправдана от всяких обвинений. В моих глазах ты уже оправдалась

С этими словами она поцаловала меня и крепко прижала и своей груди. Мне было приятно в этом положении стоять перед ней, и я, с детскою наивностью, любовалась её лицомь, платьем, её прекрасными кудрями и проницательными черными глазами. Не переменяя позы, мисс Темпель обратилась теперь к Елене Бернс:

-- Как ты чувствуешь себя, Елена? Унялся ли твой кашель?

-- Не совсем.

-- А боль в груди?

-- Немного лучше.

Мисс Темпель встала, взяла её руку, ощупала пульс и потом, испустив невольный вздох, воротилась опять на свое место. Минут пять о чем-то она думала и потом вдруг, вставая с места, сказала веселым тоном:

-- Я и забыла, что вы у меня гостьи нынешний вечер: надобно вас угостить.

-- Варвара, я еще не пила чаю: принеси поднос и чашки для этих девиц.

Поднос и чашки были принесены, и я без церемонии принялась любоваться блестящим фарфором, поставленным на маленьком круглом столике подле камина. Какое чудное благоухание распространялось по всей комнате от этого напитка, редкого в нашей школе! Не менее соблазняли меня лакомые пирожки, поданные к чаю, потому-что я начинала уже чувствовать голод; но, к-несчастью, их было принесено слишкомъ0мало для трех особ. Это заметила и мисс Темпель.

-- Варвара, потрудись еще принести пирожков, сказала она.

Горничная отправилась и через минуту воротилась с ответом:

-- Сударыня, мистрисс Гарден велела сказать, что она прислала вам обыкновенную порцию.

Мистрисс Гарден, должно заметить, была ключница, достойное орудие мистера Броккельгерста, женщина скупая и жадная до последних пределов совершенства в своем роде.

-- Ну, делать нечего, Варвара: мы поголодаем в угоду мистрисс Гарден. Ступай на свое место.

И когда горничная ушла, мисс Темпель прибавила с улыбкой:

-- К-счастью, на этот раз мы можем обойдтись и без мистрисс Гарден.

Пригласив нас к столу, она поставила перед нами чашки с чаем и отдала в полное наше распоряжение миниатюрную порцию чайных пирожков. Затем она встала, отперла коммод, и вынув какую-то пачку, развернула перед нашими глазами прекрасную тминную коврижку.

-- Я хотела разделить ее между вами, когда вы отправитесь домой; но так-как нас оставили без пирожков, то ужь вы покушаете здесь.

И она щедрою рукою резать принялась для нас лакомую коврижку.

свой давнишний голод. Когда отпили чай, и поднос был убран со стола, она опять пригласила нас к камину, и мы уселись по обеим её сторонам. Разговор теперь происходил исключительно между мисс Темпель и Еленой Бернс, и я впервые поняла, какое наслаждение быть свидетельницею такой беседы.

Они говорили о предметах, сколько интересных, столько же совершенно-новых для меня: о временах и лицах давно-прошедших, о народах исчезнувших с лица земли, о тайнах природы, открытых, или еще, загадочных для любознательности человека, и, наконец, о книгах, иностранных и отечественных. Как много оне читали, и Боже мой, какой страшный запас сведений обнаружила при этом случае подруга моя, Елена Бернс. Французские писатели были ей известны столько же, как и английские, и она трепетала от восторга, разсуждая об относительном значении обеих литератур. Но изумление мое достигло до крайней степени, когда мисс Темпель спросила Елену, помнит ли она латинский язык, которому училась у своего отца.

-- Начинаю забывать, отвечала Елена: - хотя чтение римских поэтов издетства было для меня величайшим наслаждением. При теперешних занятиях редко выберется свободный час, когда я могу посвятить древним классикам.

И, однакожь, когда мисс Темпель подала ей Виргилия, она прочла и объяснила целую страницу Энеиды, не встретив по-видимому ни малейших затруднении. Еще не успела она кончить это чтение, как раздался звонок, возвестивший о времени молитвы на сон грядущий: медлить было невозможно, мисс Темпель обняла нас, прижала к своей груди, и сказала на прощаньи:

-- Благослови вас Бог, милые дети.

на целый день прикажет приколоть к её плечу дюжину дурацких значков "за неопрятность".

-- Мои вещи действительно в ужасном безпорядке, пробормотала мне Елена тихим голосом: - я хотела убрать их, да забыла.

В-самом-деле, на другой день поутру, мисс Скатчерд написала огромными буквами на лоскутке оберточной бумаги слова "неряха", и привесила этат ярлык на плечо Елены Бернс, Она носила его до вечера терпеливо, без всякого ропота и с редким самоотвержением, считая себя достойною этого наказания.

справок, воспитанница Дженни Эйр оказывается невинною в низких проступках, опрометчиво-взведенных на нее тою лэди, где она жила. После этого торжественного объявления, классные дамы поочередно подошли ко мне, подали руки, поцаловали меня, и говор удовольствия пробежал через все ряды моих товарищей,

Избавленная таким-образом от незаслуженного позора, я с этой поры принялась работать с новым усердием, решившись во что бы ни стало пробить себе дорогу через трудности школьной жизни. Я работала из всех сил, и успех вполне соответствовал моим ожиданиям: память моя, от природы довольно-слабая, укреплялась от постоянных упражнений, разсудок созревал и становился основательнее, все способности совершенствовались быстро. Через несколько недель перевели меня и высший клас, и не прошло еще двух месяцев, как мне позволили учиться рисованью и французскому языку. В один" тот же день я выучила все формы глагола "être" и нарисовала первый свой эскиз. Отправляясь в постель, я уснула сладким сном и всю ночь мечтала о будущей славе.

"лучше обед из трав, приправленный любовью, чем откормленный вол и ненависть внутри дома".

Ни за какие блага в свете я не променяла бы теперь ловудскую школу с её постоянными лишениями на великолепный Гетсгед с его ежедневною роскошью.