Дженни Эйр.
Часть вторая.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть вторая. Глава I. (старая орфография)

Часть вторая.

ГЛАВА I.

Новая часть в романе соответствует, некоторым-образом, новому акту в драме. Поднимаю перед вами занавес, читатель, и вы должны теперь вообразить себя в Миллькоте, в небольшой комнате городской гостинницы, где есть и ковер, и мебель, и орнаменты известного сорта на каминной полке, и картины на стенах, обклеенных цветной бумагой. Одна из этих картин изображает Георга-Третьяго, другая - принца валийского, третья - какую-то знаменитую историческую битву из времен королевы Елисаветы. Все это видите вы при свете потолочной лампы и при ярком блеске огня, разведенного в камине. Здесь, подле этого камина, сижу я в дорожном капоте и в дорожной шляпе - сижу и отогреваю свои окоченелые члены после шестнадцати-часовой езды в сырую октябрьскую погоду. Я выехала из Лоутона в четыре часа по полудни, а на городских часах в Миллькоте пробило восемь, когда наш дилижанс остановился подле ворот гостинницы Георга.

Но при этом наружном комфорте нет спокойствия в моей душе. Мне казалось, что кто-нибудь встретит меня при выходе из дилижанса, произнесет мое имя и укажет на карету, назначенную отсюда для путешествия моего в Торнфильд. Ничего не бывало: на вопрос мой, не спрашивал ли кто-нибудь девицу Эйр, половой дал отрицательный ответ, и я машинально пошла за ним в одну из трактирных комнат. Здесь я ожидаю, волнуемая страхом и сомнениями разного рода.

Странное ощущение прокрадывается в молодую неопытную душу, как-скоро чувствуешь себя одинокою в целом мире, оторванною от всяких внешних связей, без возможности воротиться назад, на прежнее покинутое пепелище; и без твердой уверенности благополучно добраться до новой пристани житейских отношений. Очарование таинственного приключения услаждает это чувство, гордость воспламеняет его, между-тем - страх неизвестности и томит и сжимает сердце. Просидев около получаса, я опомнилась и позвонила. Явился слуга. - Есть ли здесь в окрестностях местечко Торнфильд?

-- Не могу знать, сударыня.

-- Ступай, спроси кого-нибудь.

Слуга исчез, и через минуту воротился назад с ответом:

-- Ваше имя - мисс Эйр, сударыня?

-- Да.

-- Не угодно ли сойдти вниз: вас ожидают.

Я взяла муфту, зонтик, и вышла в галлерею, где ожидал меня какой-то человек. На улице, подле отворенных ворот гостинницы, стояла повозка, запряженная в одну лошадь.

-- Не это ли ваш багаж, сударыня? спросил незнакомец, указывая на мой сундук.

-- Да.

Не сказав больше ни одного слова, он взял на плеча мою поклажу и пошел к воротам. Затем, по его приглашению, я села в кибитку на приготовленное место.

-- Далеко ли до Торнфильда? спросила я, прежде-чем он успел меня закрыть.

-- Миль шесть будет, сударыня.

-- Скоро ли мы доедем?

-- Часа в полтора.

Я была очень-рада, что путешествие мое приближалось к концу.

-- Мистрисс Ферфакс, думала я: - не слишком щеголяет своим экипажем и кучер её одет очень-скромно: значит, нечего разсчитывать на пышность в её доме. Тем лучше: мое детство проведено между богачами, и они рано приучили меня к несчастиям жизни. По всей вероятности, мистрисс Ферфакс живет одна с маленькой девочкой, моей будущей воспитанницей: без-сомнения, мы уживемся и поладим, если характер её не очень-сварлив: я по-крайней-мере употреблю для этого все зависящия от меня средства. Жаль только, что, в иных обстоятельствах, при всей доброй воле, никак нельзя ручаться за успех. В ловудском институте меня все любили, и от чистого сердца желали мне добра; по мистрисс Рид, несмотря на мою услужливость и детския ласки, всегда преследовала меня с непонятным ожесточением. Что если, в свою очередь, и мистрисс Ферфакс будет сколько-нибудь похожа на неумолимую мистрисс Рид? Но тут, правда, еще не велика беда: меня никто не принудит насильно оставаться в чужом доме, и, пожалуй, даже при первой неудаче я могу опять объявить о себе в газетах. Любопытно знать, однакож, далеко ли мы уехали?

Я раздвинула занавес и оглянулась назад: Миллькот был уже за нами, и я могла судить по многочисленности огней, что этот город гораздо-обширнее Лоутона. Теперь ехали мы по открытому полю; но в некоторых, местах еще разбросаны были одинокия хижины и постоялые дворы, примыкавшие к предместьям промышленого города. Все здесь, по моим наблюдениям, имело характер, противоположный Ловуду: больше движения, народонаселения, шума и гораздо-меньше живописных и романических видов.

В туманную ночь, по грязной дороге, лошадь наша медленно и вяло переступала с ноги на ногу, и полтора часа, предсказанные кучером, уже протянулись до двух часов слишком. Наконец кучер повернулся на козлах и сказал:

-- Вот, сударыня, мы уж недалеко от Торнфильда.

Мы проехали мимо церкви, и вскоре перед нашими глазами, на высоком холме, открылся ряд огней, свидетельствовавших о приближении деревни или усадьбы. На часах колокольни прогудела четверть. Минут через десять кучер спрыгнул с козел и отворял ворота, которые опять захлопнулись сами-собою, когда мы отъехали на некоторое разстояние по гладкой песчаной дороге. Немного погодя, мы очутились перед фасадом высокого господского дома; огонь светился только из одного окна, прикрытого гардиной. Служанка, с фонарем в руках, отворила ворота, мы въехали на широкий двор, и я поспешила выйдти из кибитки.

-- Не угодно ли вам идти за мною, сударыня? сказала служанка.

Она провела меня через темную обширную галлерею в комнату, освещенную ярким огнем камина и свечей. Этот двойной свет сначала ослепил мои глаза, привыкшие к темноте; но потом, когда мало-по-малу мне можно было различать предметы, зрению моему представилась приятная, романтическая картина.

Небольшая, уютная комната; круглый столик подле веселого камина, старомодные кресла с высокой спинкой, и в них - скромная, до невероятности опрятная леди во вдовьем чепце, в чорном шелковом платье и белом, как снег, переднике: такою именно воображала и мистрисс Ферфакс, только в-действительности оказывалась она еще простодушнее и скромнее. Она сидела за шитьем, склонив голову на свою работу, и подле нея, свернувшись в клубок, мурлыкал чорный кот: все это дополнило прекрасный идеал домашняго комфорта. Лучшей обстановки не могло и быть для новой гувернантки, которую, при других обстоятельствах, могли озадачить великолепием и пышностью в джентльменском доме. Лишь-только вошла я в комнату, старушка поспешила оставить работу, и встретила меня с ласковым видом.

-- Как вы себя чувствуете, моя милая? Я боюсь, в дороге было вам очень-скучно: Джон вероятно тащился шагом. Не холодно ли вам? погрейтесь у камина.

-- Мистрисс Ферфакс, если не ошибаюсь? сказала я.

-- Так-точно, к вашим услугам. Садитесь, пожалуйста.

Она усадила меня в кресла и принялась снимать с меня шаль и развязывать ленты моей шляпы. Я просила не безпокоиться так-много.

-- О, помилуйте, какое тут безпокойство; да у вас руки, кажется, совсем окоченели. Лия, приготовь глинтвейна и два-три буттерброта: вот ключи от кладовой.

Она вынула из кармана огромную связку ключей и передала их служанке.

-- Ну, моя милая, теперь поближе подойдите к камину, продолжала мистрисс Ферфакс: - Ваши вещи привезены, я полагаю?

-- Да, мистрисс Ферфакс.

-- Я прикажу их внести в комнату, сказала мистрисс Ферфакс, выходя в коридор.

-- Она принимает меня как гостью, думала я, потому-что совсем не ожидала такой радушной встречи. Нет, с гувернантками, сколько я слышала, обходятся свысока и без всяких церемоний; здесь, напротив, смотрят на меня как на родственницу. Впрочем, заранее радоваться нельзя.

По возвращении в комнату, мистрисс Ферфакс собственными руками убрала со стола шитье и несколько книг, чтобы приготовить место для подноса, принесенного служанкой. Затем она подала мне глинтвенн, и принялась угощать меня с самым искренним радушием. При таком совершенно неожиданном внимании к моей особе, я пришла сначала в крайнее замешательство и не знала что делать; видя, однакожь, что мистрисс Ферфакс считает свое обхождение естественным и приличным, я решилась в свою очередь спокойно пользоваться её учтивостями.

-- Что вы сказали, моя милая? Повторите, пожалуйста, ваш вопрос: я немного глуха на одно ухо, возразила старушка, придвигаясь ко мне ближе.

Я повторила вопрос яснее и громче.

-- Мисс Ферфакс? То есть, вы разумеете, я полагаю, мисс Варенс? Варенс - фамилия вашей будущей ученицы.

-- Стало-быть, она не дочь вам?

-- О нет: у меня не было детей.

Мне хотелось, продолжая разспросы, узнать, в каких связях была с нею мисс Варенс; но я припомнила, что на первый раз было бы неучтиво распространяться об этом предмете. Притом все это впоследствии могло объясниться само-собою.

-- Я очень-рада, что вы приехали, наконец, сказала мистрисс Ферфакс, усаживаясь против меня, и взяв свою кошку на колени. - Вдвоем теперь, надеюсь, будет нам очень-весело. Жизнь в этом месте, сказать правду, всегда имеет свои прелести; потому-что, видите ли, Торнфильд - прекрасный старый замок, хотя его почти совсем забросили с некоторых пор. Во всем околотке не съищется местоположения приятнее Торнфильда; но все же, согласитесь сами, в зимнюю пору очень-скучно жить одной. Я говорю - одной, потому-что Лия, спора нет, прекрасная девушка; Джон и его жена - тоже очень-хорошие люди; но ведь, знаете, они только слуги, и нельзя быть с ними на короткой ноге: благоразумие требует держать их в почтительном отдалении, иначе, пожалуй, потеряешь над ними всякую власть. Прошлую зиму - вы, я думаю, помните, зима была очень-суровая: безпрестанно лил проливной дождь, и снега почти не было вовсе - прошлую зиму, говорю я, от ноября до февраля, не было здесь ни одной души, кроме разве мясника да почталиона, изредка приезжавшого с письмами из города. Одна-одинёхонька сидела я в эти длинные вечера и, признаться, чуть не умерла со скуки. Иной раз, правда, я заставляла Лию читать книги; но это занятие ей не нравилось и, случалось, книга невольно выпадала из её рук. Весной и летом, когда дни такие длинные, было мне гораздо-веселее, и притом, в начале этой осени, приехала сюда маленькая Адель Варенс с своею нянькой: резвая девочка вдруг оживила весь этот дом, а с вами, разумеется, будет еще веселее. Я очень-рада.

Простодушный рассказ старушки понравился мне как-нельзя больше. Я пододвинула к ней сбой стул, и выразила искреннее желание, чтоб ей было весело в моем обществе.

-- Теперь, однакожь, я не буду вас дольше удерживать, продолжала мистрисс Ферфакс: - пробило двенадцать часов; вы целый день были в дороге и, разумеется, устали. Если отогрелись ваши ноги, я провожу вас в спальню. Я велела приготовить для вас комнату подле моей: покойчик небольшой, но я разсудила, что в нем будет вам гораздо-удобнее, чем в огромных передних залах: мебель там очень-хорошая, но какая вам нужда до нея? Мне, по-крайней-мере, всегда очень-скучно в больших комнатах, и я ни разу не спала в них.

Я поблагодарила старушку за её разсудительный выбор и без церемонии обнаружила желание удалиться в приготовленную спальню, так-как в-самом-деле путешествие меня чрезвычайно утомило. Мистрисс Ферфакс взяла свечу, и я последовала за ней. Сперва пошла она посмотреть, заперта ли наружная дверь в коридор, и затем, вынув огромный ключь из замка, повела меня наверх. Ступени и перила были из дубового дерева; высокое лестничное окно прикрывалось венецианским ставнем: все это, в связи с длинной галлереей, в которую выходили двери спален, имело вид какого-то странного готического устройства в старинном вкусе и располагало к печальным мыслям о пустынном одиночестве, в этом безлюдном, заброшенном пространстве. Я была очень-рада, когда добралась наконец до своей комнаты, опрятной и уютной.

Как-скоро мистрисс Ферфакс пожелала мне спокойной ночи, и я заперла за нею дверь, тяжелое впечатление, произведенное длинными переходами по лестницам и галлереям, мало-по-малу исчезло, и я живо представила, что теперь, после томительной усталости и душевных безпокойств, благополучно достигла я, наконец, безопасной пристани. В порыве инстинктивной благодарности, я стала на колени перед своею постелью и помолилась с величайшим усердием. Нет теперь, думала я, терний и волчцов на пути моей жизни, и я доверчиво смотрела в отдаленную будущность. Усталая и вполне довольная собой, я заснула скоро и крепко: когда я проснулась, был уже ясный день.

Утреннее солнце приветливо проглядывало через голубые ситцевые занавесы окон, освещая красивые стены и прекрасный ковер на полу; вся комната приняла такой игривый, веселый вид, что я невольно залюбовалась, особенно когда припомнила для контраста голые доски и грязную штукатурку своей прежней квартиры в Ловуде. Наружная обстановка, кто что ни говори, производит могущественное впечатление на молодую душу: я убедилась, что наступила для меня новая эпоха жизни, исполненная радостей и надежд. Могли, конечно, встретиться свои огорчения и печали; но где и когда их не было на пути человеческой жизни? Впрочем, трудно мне отдать отчет, какие мысли волновали мою душу в это достопамятное утро: знаю только, что все способности мои действовали быстро и живо, возбужденные новою сценой.

Я встала и постаралась одеться с особенной заботливостью. Все статьи моего туалета были очень-просты, но безъукоризненны во всех возможных отношениях. Инстинкт опрятности всегда развит был во мне до значительной степени совершенства: я дорожила своей наружностью, и желала, сколько позволяли средства, производить возможно-выгоднейшее впечатление на окружающих меня особ. Иногда я очень-жалела, что не суждено мне сделаться красавицей: мне хотелось бы иметь розовые щеки, прямой нос, красивые маленькия губки, высокий рост, величественную осанку, и я считала для себя большим несчастием, что была бледна, мала и с неправильными чертами лица. Отчего же возникали в моей душе такия сожаления! Мне трудно было и самой отдать отчет в этих чувствах, но была, без-сомнения, основательная, логическая причина. Если мужчине естественно желать быть и умным, и ученым, что мудреного, если девушка, в свою очередь, желает отличаться красотою, которая считается первым благом в цвете её молодости?.. Как бы то ни было, когда я расчесала свои волосы, надела черное платье и прикрыла свои плеча белою косынкой, мне показалось, что в этом костюме я могу, с некоторым комфортом, явиться перед мистрисс Ферфакс, и что новая моя воспитанница не найдет, по-крайней-мере, страшною свою гувернантку. Отворив окно в комнате и, убедившись, что все оставляю в порядке на своем туалетном столике, я вышла за дверь довольно нерешительным и робким шагом.

Пройдя длинную галлерею, я спустилась, по ступеням дубовой лестницы, в обширный коридор и приостановилась на минуту, чтобы собраться с духом. На стенах, по обеим сторонам, висели картины, и я заметила между-прочим портрет угрюмого мужчины в латах, и портрет какой-то леди с напудренной головой. Бронзовая лампа, висевшая на потолке, и большие стенные часы в эбэновом, почерневшем от времени, футляре, сделались также предметом моего наивного любопытства. Все казалось мне величественным, грандиозным, роскошным, и все имело для меня в ту пору озадачивающий вид. Стеклянная дверь в коридоре была отворена: я вышла и остановилась на крыльце. Было прекрасное осеннее утро; солнце озаряло своим блеском ближайшия рощи и зеленые поля: я вышла на лужайку и принялась разсматривать фасад джентльменского дома. Это было трех-этажное здание, в размерах не исполинских, но довольно-значительных для помещичьей усадьбы; бойницы вокруг кровли придавали ему живописный вид. Серый его фасад, под карнизом, загромождался вороньими гнездами, откуда теперь каркающие жильцы отправились на охоту, перелетая через лужайку на соседния нивы. Далее виднелись холмы, не так высокие и утесистые, как в Ловуде, отделенном этими баррьерами от живущого мира, но все же довольно-уединенные и пустынные для усадьбы, расположенной в таком близком разстоянии от шумного и промышленого города. На одном из этих холмов разбросаны были крестьянския хижины, отделенные одна от другой высокими деревьями; между ними и господским домом возвышалась старинная церковь готической архитектуры.

Еще я продолжала любоваться этой спокойной и приятной перспективой, с жадностью вдыхая в себя свежий утренний воздух, и разсматривая обширное здание, назначенное в настоящую пору местопребыванием для одной старушки, как-вдруг появилась на крыльце мистрисс Ферфакс в своем утреннем наряде.

-- Как! вы уже встали? сказала она. - Вы, я вижу, ранняя птичка.

Я подошла к ней: мы поцаловались и пожали друг другу руки.

-- Все, что я видела до-сих-пор, мне очень нравится.

-- Да, местоположение прекрасное, подтвердила старушка: - боюсь только, со-временем все придет в безпорядок, если мистер Рочестер не задумает остаться здесь навсегда. Не мешало бы ему по-крайней-мере приезжать в Торнфильд как-можно чаще: большие домы и поместья необходимо требуют присутствия самого владельца.

-- Мистер Рочестер! невольно сказала я. - Кто же это?

-- Как кто? Торнфильдский помещик, отвечала мистрисс Ферфакс спокойным тоном. - Неужели вы не знали, что его зовут мистер Рочестер.

Конечно я не знала и ни разу не слыхала о нем до настоящей минуты; но старушка соображала в простоте сердечной, что существование мистера Рочестера есть факт всеобщий и несомненный, о котором мне следовало догадаться по инстинкту.

-- А мне казалось до-сих-пор, продолжала я: - что Торнфильд принадлежит вам, мистрисс Ферфакс.

-- Мне? Что за идея, Бог с вами! Как это могло прийдти вам в голову? Я только управительница, или, пожалуй, ключница, если хотите, ни больше, ни меньше. Я, правда, состою с Рочестерами в отдаленном родстве с матерней стороны, или по-крайней-мере, покойный муж мой был их родственником: он, видите ли, был пастором этой деревушки, расположенной на холме перед господским домом, и старинная церковь принадлежала ему. Матушка настоящого мистера Рочестера происходила из фамилии Ферфаксов, и приходилась двоюродной сестрой моему мужу; но я не имею никаких притязаний на эту родственную связь, и это для меня все-равно, что ничего. Я управляю домом, как обыкновенная ключница, смотрю за людьми, и больше ничего.,

-- Кто же эта маленькая девочка, моя ученица?

-- Она воспитанница мистера Рочестера, владельца этой усадьбы. Он поручил мне приискать для нея гувернантку, и мой выбор нал на вас. Он кажется намерен дать ей воспитание, как своей дочери. Сюда приехала она с своею нянькой, или "bonne", как она ее называет.

Таким-образом загадка объяснилась очень-просто: добрая и ласковая старушка была в такой же зависимости, как и я, без притязаний на роль знатной дамы. Это, однакожь, нисколько не унизило ее в моих глазах и не уменьшило моей привязанности к ней. Равенство между ею и мною утверждалось теперь на взаимных отношениях: не было с её стороны унизительной снисходительности к бедной девушке, и гувернантка в свою очередь не могла оскорбить ключницу фамилиарным обращением.

Между-тем как я размышляла об этом открытии, на лужайку выбежала маленькая девочка, в сопровождении своей няньки. Я взглянула на свою воспитанницу, которая, казалось, на первый раз не обратила на меня никакого внимания: она повидимому была еще совершенным ребенком семи или восьми лет, с бледными щечками и густыми волосами, которые падали прекрасными локонами на её миниатюрное лицо.

-- С добрым утром, мисс Адель! сказала мистрисс Ферфакс. - Подойди сюда и поговори с этой леди: она будет тебя учить разным наукам, и ты co-временем должна будешь, под её руководством, сделаться умною девицею.

В два прыжка мисс Адель очутилась перед нами.

-- C'est là ma gouvernante? сказала она, обращаясь к своей няньке, и указывая на меня. Нянька отвечала:

-- Разве оне иностранки? спросила я, изумленная тем, что слышу в этом месте звуки французского языка.

-- Нянька - француженка, и мисс Адель тоже, я полагаю, родилась во Франции, откуда едва-ли когда выезжала она. Обе оне приехали в Англию за полгода перед этим. Мисс Адель сперва не могла выговорить ни одного английского звука: теперь она болтает кое-как, только я дурно ее понимаю, потому что она безпрестанно вставляет французския слова. Но вы, разумеется, без труда поймете её разговор.

К-счастию, я училась по-французски у природной француженки, и в продолжение своего пребывания в институте весьма-часто разговаривала с мадам Пьеро на её языке; притом, в последния семь лет, у меня было постоянным правилом - каждый день выучивать по-французски наизусть по нескольку строк. При этой постоянной практике, я достигла в своем произношении до значительной степени правильности в иностранном языке, и надеялась теперь бегло говорить с мисс Аделью. Вскоре мы с ней познакомились, и когда пришли в столовую пить чай, я сказала ей несколько фраз на её языке. Мисс Адель отвечала сперва нерешительно и робко; но потом минут через десять, всмотревшись пристально в черты моего лица, она сделалась смелее и начала болтать без-умолку, не дожидаясь уж от меня вопросов.

-- Ах, как это хорошо! вскричала мисс Адель. - Да вы по-французски говорите отлично, так же как мистер Рочестер; теперь и я, и Софи, будем с вами разговаривать о чем хотим. Софи будет очень-рада: ее здесь никто не понимает, потому-что, видите ли, мадам Ферфакс - Англичанка с головы до ног. Вы еще не познакомились с мадмуазель Софи: она - моя нянька. Мы ехали с нею по морю, на большом корабле, и на нем была труба, которая дымилась - ох, как она дымилась! Я была больна, Софи тоже, и мистер Рочестер тоже. Он всю дорогу лежал на софе в хорошенькой комнате, а Софи и я лежали на маленьких постелях в другой комнате. Один раз, поверите ли, я чуть не свалилась, мадмуазель... а как вас зовут, мадмуазель?

-- Aire? Ах, как это мудрено: я не могу выговорить. Ну, так вот видите ли в чем дело: корабль наш остановился поутру, на разсвете, в большом городе - ужасный город с черными домами, где все курилось и дымилось, и где не было никакого сходства с тем маленьким городком, откуда мы выехали. Мистер Рочестер перенес меня на руках через доску и поставил на твердую землю, а там пришла Софи: мы сели в карету и скоро подъехали к чудесному, прекрасному дому, который, если не ошибаюсь, называли там гостинницей. Славный дом эта гостинница, не то что Торнфильд! Мы простояли там целую неделю: Софи и я выходили каждый день гулять на большую зеленую площадь, обсаженную деревьями - парком ее называют. Там было множество детей, кроме меня, и по самой середине - широкий пруд с чудесными птичками, которых я кормила крошками своей булки.

-- Хорошо ли вы понимаете эту неугомонную болтунью? спросила мистрисс Ферфакс.

-- Я понимаю ее очень-хорошо, потому-что привыкла к беглому разговору мадам Пьеро.

-- Потрудитесь спросить ее на-счет её родителей, продолжала старушка: - любопытно знать: помнит ли она их?

-- Я очень-долго жила там с маменькой; но она, сказали мне, отправилась на небеса, к Святой Деве. Маменька учила меня танцовать, петь и произносить стихи. К нам приходили почти каждый день нарядные господа и дамы: я танцовала перед ними, сидела на их коленях и пела. Я очень люблю петь. Хотите, я спою вам чудесную песню?

Так-как завтрак был ужь окончен, я позволила ей показать опыт своего музыкального искусства. Адель оставила свой стул и без церемонии взгромоздилась на мои колени; затем, сложив на груди свои маленькия ручки, подняла глаза к потолку и запела печальную арию из какой-то оперы. Это была песнь женщины, покинутой своим другом: она оплакивает его неверность, жалуется на свою судьбу; но вооружаясь гордостью, приказывает служанке подать брильйянты, наряжается в лучшее платье, решается в тот же вечер идти на бал и показать безжалостному изменнику, как мало она его уважает.

Сюжет очень-странный для детской музыки! Вероятно детския уста служили в свое время безсознательным орудием для выражения ревности и любви в присутствии той особы, к которой непосредственно могла относиться подобная жалоба оскорбленного женского сердца: так по-крайней-мере казалось в ту пору. Адель пропела арию звучным и приятным голосом с наивностью, свойственною её возрасту. Окончив этот опыт, она спрыгнула с моих колен и сказала:

-- Теперь хотите ли, мадмуазель, я стану декламировать вам стихи?

"La Ligue des Rats". Она продекламировала ее с правильною интонациею, приличными жестами и с такою выразительностью, которая могла считаться необыкновенною редкостью для детского возраста. Все это обнаруживало некоторую заботливость при первоначальном воспитании Адели.

-- Кто тебя учил декламации, Адель? спросила я: - не маменька ли?

-- Да, маменька, и она произносила наперед сама вот так: - Qu'avez vous donc? lui dit un de ces rats; parlez!" Потом она поднимала мою руку и напоминала, где и как повысить или понизить голос. Хотите ли теперь, я буду для вас танцевать?

-- Нет, после когда-нибудь. С кем жила ты, Адель, после того, как маменька твоя отправилась к Святой Деве?

-- С мадам Фредерик и её мужем: она взяла меня к себе, но почти ничего не делала для меня. Мадам Фредерик кажется бедная женщина, и дом её был совсем не такой, как у маменьки. Я недолго жила у нея: мистер Рочестер спросил, не хочу ли я жить с ним вместе и отправиться в Англию? Я отвечала: очень хочу, и вот мы оставили маленький городок и приехали сюда. Я знала мистера Рочестера еще прежде чем познакомилась с мадам Фредерик: он был всегда очень-добр ко мне, и носил мне чудесные игрушки: но теперь, как вы видите, мистер Рочестер не сдержал своего слова: он привез меня в Англию, а сам тотчас же уехал назад. Я никогда его не вижу.

остался только один ящик, в котором, как я увидела, были собраны элементарные книги, и несколько томов по изящной словесности: стихотворения, путевые записки, биографии, повести и десяток отборных романов безъукоризненного нравственного содержания. Этого, по его предположению, было довольно для частного употребления гувернантки; и действительно, подобная библиотека, на первый раз, представляла для меня обильную жатву умственных и эстетических наслаждений. Здесь также стояли фортепьяно, совершенно-новое и прекрасного тона, рисовальный станок и два глобуса.

Моя воспитанница оказалась послушною и скромною, хотя без особенной ревности к наукам, чего и нельзя было требовать от маленькой девочки, не приученной к правильным занятиям. Я увидела, что на первый раз было бы безразсудно отягощать ее большим уроком; поэтому, заставив ее немного поучиться, рассказала ей несколько забавных историй и отослала ее к няньке. Оставшись одна, я решилась нарисовать до обеда несколько эскизов для своей ученицы.

Когда я пошла наверх за своим портфелем и карандашами, на дороге остановил меня голос мистрисс Ферфакс:

-- Ваши утренние часы кончились, я полагаю, сказала она.

-- Да, на первый раз я не решилась утомлять свою воспитанницу.

Я вошла в комнату, откуда слышался голос мистрисс Ферфакс. То была огромная пышная зала с пурпуровыми занавесами и креслами, с турецкими коврами и большими зеркалами во всех простенках. Потолок и стены были расписаны великолепно. Мистрисс Ферфакс чистила хрустальные пурпуровые вазы, стоявшия на буфеге.

-- Какая чудесная комната! воскликнула я, оглядываясь кругом. До этой поры никогда и нигде я не видала подобной роскоши.

-- Да, это столовая. Я только-что отворила окно, чтобы продуло немного свежим воздухом: вы не можете представить, как скоро распространяется сырость в больших комнатах, если в них не живут. Вот эта гостиная сделалась настоящим погребом.

Она указала на смежную сводообразную комнату, отделенную от столовой малиновыми занавесами. Войдя туда по двум широким ступеням, я вообразила себя перенесенною в чертог волшебницы: так ослепились мои глаза, непривыкшие к изъисканному блеску аристократических домов. Гостиная и за ней маленький будуар, были устланы белыми как снег коврами, на которых рисовались блистательные гирлянды цветов. Диваны и пышные малиновые оттоманы представляли поразительный и самый приятный контраст с изящными орнаментами на бледном мраморном камине. К довершению очарования, исполинския зеркала в простенках между окнами, отражали всю эту волшебную смесь огня и снега.

-- Мудреного тут нет ничего, мисс Эйр. - Мистер Рочестер приезжает очень-редко, но всегда нечаянно и неожиданно. Я заметила, что ему крайне-неприятно, когда тут вдруг поднимается возня и перестановка после его приезда, и поэтому, для избежания дальнейших хлопот, заранее решилась содержать в готовности все эти жилые покои.

-- Не-уже-ли мистер Рочестер такой привязчивый и взыскательный джентльмен?

-- Нет, этого о нем сказать нельзя. Он вообще привык везде и всегда жить джентльменом и требует, чтоб все сообразовалось с его желаниями.

-- Любите ли вы его? Любят ли вообще мистера Рочестера?

-- Но любите ли вы его, мистрисс Ферфакс? Заслуживает ли он уважения сам-по-себе, как человек?

-- Я не имею никаких причин желать зла мистеру Рочестеру. Вообще все фермеры находят его помещиком правдивым и щедрым; впрочем он никогда не жил долго с ними.

-- Нет ли в нем каких-нибудь особенностей? Мне хотелось бы знать, какой у него характер.

-- Ничего, характер неукоризненный, я полагаю, и никто на него не жаловался. Немного он странен, но это никому не мешает. Он много путешествовал, много видел, и вероятно, много испытал. Вообще он умный человек, только я никогда много с ним не говорила.

-- Не знаю право, что вам на это отвечать. Повидимому не замечается в нем никаких странностей; но это вы чувствуете, когда с ним говорите. Наверное никак не угадаешь, доволен он или нет, шутит или сердится. Трудно вообще понять мистера Рочестера: - я по-крайней-мере его нисколько не понимаю; но это ничего: он очень-добрый джентльмен.

Вот и все, что я разведала от мистрисс Ферфакс о её и моем господине. Есть люди, никак не способные к изображению характеров, или к наблюдению, над существенными свойствами в лицах и предметах, и добрая старушка очевидно принадлежала к этому разряду: вопросы мои только путали ее, но не пробуждали в ней мыслительной силы. Рочестер был в глазах её ни больше ни меньше, как мистер Рочестер - помещик, джентльмен, и только. В дальнейшия исследования она никогда не входила, и очевидно была изумлена моим желанием составить об его личности более определенное понятие.

По выходе из столовой, она вызвалась показать мне все принадлежности джентльменского дома, и я долго ходила с ней вверху и внизу, удивлялась почти на каждом шагу, потому-что все было прекрасно, и содержалось в стройном порядке. Залы в бел-этаже были великолепны в полном смысле этого слова, и даже комнаты третьяго этажа, низенькия и темные, были интересны по своему старинному стилю. Мебель, присвоенная парадным залам, переменялась время-от-времени, сообразно требованиям моды, и вся выносилась в эти низенькие покои.. Здесь стояли шкафы и кровати, бывшие в употреблении больше чем за сто лет; сундуки из дубового или орехового дерева с причудливыми изваяниями и фигурами в прадедовском вкусе; старинные стулья, узенькие и с высокими спинками; вычурные скамейки с подушками, на которых еще виднелись следы полуистертого шитья, где некогда бродили нежные пальчики, сделавшиеся могильным прахом для двух последующих поколений. Все эти остатки сообщили третьему этажу торнфильдского замка вид почтенной древности, времен давно-исчезнувших из памяти людей. Мне понравилось это молчание, мрак и эта идея - хранить останки прадедовской моды; но ни за какие блага в мире не согласилась бы я провести ночь на этих широких и тяжелых постелях с их старинными английскими занавесами, на которых, с разными вычурными затеями, представлены изображения странных цветов, странных птиц и еще более-странных человеческих фигур.

-- В этих комнатах спят слуги? спросила я.

верить в домовых.

-- Так я и думаю. Разве в-самом-деле тут не бывает привидений?

-- Не слыхать и не видать, отвечала мистрисс Ферфакс улыбаясь.

-- Но вероятно в здешнем околотке носятся предания о фантастических привидениях, более или менее-страшных для воображения черни?

-- Не думаю, и мне еще не удавалось слышать здесь никакого рассказа в этом роде. А говорят вообще, что все эти Рочестеры были в свое время довольно-буйное племя.

-- На крышу: не угодно ли вам полюбоваться видами оттуда?

Я пошла за нею по узкой лестнице на чердак, и оттуда, через потаенную дверь, мы обе пробрались на кровлю замка. Теперь стояла я в-уровень с колонией ворон и грачей, и могла видеть их гнезда. Облокотившись на бойницы и опустив голову вниз, я обозревала нивы и дороги, разстилавшияся вдали наподобие скатерти, светлый и бархатный луг, опоясывавший со всех сторон серый фундамент дома; поле, широкое как парк, испещренное по местам старинным строевым лесом; рощу с увядающими листьями и украшенную гладко-вычищенными дорожками; церковь на краю деревни; спокойные холмы, озаренные осенним солнцем; весь горизонт, окаймленный лазурным небом с бирюзовым отливом. Не было ни одной необыкновенной черты в этой сцене, но все вместе имело очаровательный вид. Возвращаясь назад через потаенную дверь, я едва могла разглядывать ступени лестницы: чердак казался теперь грязным и мрачным как погреб, в-сравнении с голубым небесным сводом, которым я любовалась на кровле старинного замка.

Мистрисс Ферфакс остановилась на минуту позади, чтоб запереть потаенную дверь; а я между-тем ощупью нашла выход из чердака и спустилась вниз по узкой лестнице в длинную галлерею, отделяющую передния и задния комнаты от третьяго этажа. Через бледный просвет узкого готического окошка, я видела по обеим сторонам небольшие запертые двери, охраняемые как-будто невидимым присутствием фамильного духа.

Продолжая медленно подвигаться вперед по этим мрачным переходам, где, повидимому, вечно было суждено царствовать могильному спокойствию, я вдруг услышала... смех, дикий, пронзительный, резкий, без малейших признаков выражения веселости. Я остановилась: странный звук прекратился только на минуту, и затем раздался опять еще пронзительнее, резче, оглушительнее. Громкое эхо раздалось и перекатилось по всему мрачному пространству, переходя из одной комнаты в другую; но я без труда могла бы указать на дверь, откуда выходил первоначальный звук.

-- Вероятно кто-нибудь из служанок, отвечала старушка: - может-быть Грация Пуль?

-- Да хорошо ли вы слышали? спросила я опять.

-- Очень-хорошо: я часто ее слышу. Она сидит за работой в какой-нибудь из этих комнат, и с ней, вероятно, Лия. Оне вдвоем шумят безпрестанно.

Смех повторился опять и окончился на этот раз каким-то странным рычаньем.

Сказать правду, я вовсе не ожидала, чтоб какая-нибудь Грация явилась с ответом, потому-что смех был до-того трагичен и сверхъестествен, что едва-ли мог выходить из груди человека в нормальном его состоянии. Еслиб привелось мне услышать его первый раз одной, в глухую полночь, я, мне кажется, обмерла бы от страха. Последствия однакож показали, что это самое обыкновенное выражение веселья в торнфильдском замке.

Ближайшая дверь отворилась, и вышла служанка - женщина лет тридцати-пяти, толстая, рыжая, с лицом без всякого странного выражения. Не могло быть явления более пошлого и и менее романического.

-- Не шуми так, Грация! сказала мистрисс Ферфакс спокойным тоном: - помни, что тебе сказано.

Грация сделала реверанс, и, не сказав ни слова, воротилась на свое место.

новую ученицу?

Разговор, своротивший таким-образом на мисс Адель, продолжался до-тех-пор, пока мы добрались до светлых и веселых комнат. Здесь, на пороге, перед стеклянной дверью, встретила нас Адель:

-- Mesdames, vous êtes servies! вскричала она, подбегая к нам: - J'ai bien faim, moi!

В-самом-деле, обед был готов и подан в комнате мистрисс Ферфакс.