Дженни Эйр.
Часть вторая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть вторая. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Надежда на спокойную жизнь, основанная на моем первом появлении в Торнфильде, отнюдь не была обманута моим дальнейшим знакомством с новым местом и его жителями. Мистрис. в-самом-деле, оказалась ласковой и доброй старушкой с посредственным образованием и ограниченным умом. Моя ученица была резвая и живая девочка, избалованная и, отчасти, испорченная своим первоначальным воспитанием; но так-как поручили ее моему полному надзору, и никто не вмешивался в мои педагогические планы, то она весьма-скоро забыла свои детские капризы и шалости и сделалась послушным ребенком. Больших способностей в ней не оказалось: она не имела в своем характере таких особенностей, которые могли бы сколько-нибудь ставить ее выше обыкновенных детей; но за-то не было в её натуре недостатков, свойственных другим избалованным детям. В короткое время она оказала весьма-заметные успехи, и получила ко мне живую, хотя быть-может не совсем-глубокую привязанность; я в свою очередь полюбила ее за веселую болтовню, за усилие мне нравиться и за простоту её невинного сердца. При таком ходе дел, мы обе оставались вполне-довольными друг другом.

Этот педагогический отзыв, без-сомнения, найдут весьма-холодным или, по-крайней-мере, равнодушным, те особы, которые любят свысока распространяться относительно великих обязанностей, принимаемых на себя воспитателями юношества; но у меня нет ни малейшей охоты корчить или становиться на ходули для небывалого самоотвержения педагогов: я говорю правду, и отнюдь не намерена писать панегириков ни чадолюбивым родителям, ни прекрасным детям, ни, всего менее, себе-самой. Я заботилась, сколько могла, о воспитании своей ученицы, и любила ее как послушную девочку, внимательную к моим урокам и советам; точно так же любила я мистрисс Ферфакс за её услужливость, доброту и за то удовольствие, которое она доставляла мне своим обществом.

Случалось по-временам, и очень-часто, выходила я за ворота старинного замка и гуляла одна по окрестным полям; случалось также, в ту пору как Адель играла с нянькой, а мистрисс Ферфакс приготовляла в кладовой варенье, я забиралась на чердак и оттуда на кровлю, чтоб опять полюбоваться природой и окрестными видами. Пусть бранит меня кто хочет, но, говоря откровенно, я была недовольна своей незатейливой судьбой; и в эту минуту одиноких наблюдений недовольство мое принимало обширные размеры. Мои мысли и желания стремились далеко за эту ограниченную сферу пустынного и безплодного прозябания в покинутом замке - стремились в тот шумный, исполненный жизни и движения человеческий мир, о котором я столько слышала и читала, но которого никогда не видала собственными глазами. Я желала для себя большей опытности в жизни, большого знакомства с подобными себе людьми и гораздо-более разнообразных предметов для своих наблюдений. Я уважала и ценила добрую сторону в мистрисс Ферфакс и все, что было хорошого в моей ученице; но, тем не менее, я верила в существование других, более человечественных и благороднейших отношений, и мне хотелось подтвердить эту веру собственным наглядным опытом.

Кто будет осуждать меня? Многие, без-сомнения; и многие, по своим понятиям, будут правы, потому-что я точно была недовольна своим скромным положением в торнфильдском замке. Что жь мне делать? Безпокойство, или, если угодно, неугомонная живость была в моей натуре, и составляла существенную основу моего характера. Случалось очень-часто, я страдала невыразимо, и тогда моим единственным утешением было - ходить взад и вперед по корридору третьяго этажа, среди общого безмолвия и мрака. Умственный взор мой охотно останавливался на ярких видениях и образах идеальной жизни, и внутреннее мое ухо с жадностью прислушивалось к бесконечной повести, созданной и безпрестанно рассказываемой моим воспламененным воображением.

Часто, в этих уединенных прогулках, я слышала смех Грации Пуль, тот же неистовый, ужасный, неестественный смех, который поразил меня сначала. По-временам также я слышала её эксцентрический ропот, еще более-странный и дикий, чем её хохот. Иной раз она была совершенно-спокойна; но выходили такие дни, когда я никаким-образом не могла объяснить себе её бешеных звуков. Иногда я видала ее: она выходила из своей комнаты с чашкой, блюдом или подносом в руках, отправлялась в кухню, и через несколько минут опять возвращалась на свое место, не говоря по большей части ни одного слова. Этим, вовсе нероманическим появлением, решительно обезоруживалось любопытство, возбужденное её изъустными странностями: она была самая обыкновенная, дюжинная женщина, не представлявшая никакого интереса для глаз посторонняго наблюдателя. Я обнаруживала некоторые попытки вступить с нею в разговор; но Грация Пуль отделывалась обыкновенно односложными ответами, из которых невозможно было вывести сколько-нибудь удовлетворительного заключения.

Другие члены домашней прислуги: кучер Джон и его жена, Лия - горничная и Софи француженка-нянька - были вообще люди смирные и добрые, но не замечательные ни в каком отношении. С нянькой я обыкновенно говорила по-французски, и повременам разспрашивала ее о том городе, где она родилась; но во всех этих случаях Софи отделывалась неопределенными и сбивчивыми ответами, подавлявшими всякое желание продолжать с нею разговор.

Октябрь, ноябрь и декабрь прошли быстро. Однажды, перед обедом, в январе, мистрисс Ферфакс просила меня дать отдых Адели, по-случаю её простуды, и как сама Адель подкрепляла эту просьбу с таким усердием, которое живо мне напомнило всю прелесть этих случайных рекреаций в моем детском возрасте, то я охотно согласилась подарить ей этот праздник. Был прекрасный, тихий, хотя очень-холодный день; я очень утомилась за своими утренними занятиями в библиотеке, а мистрисс Ферфакс между-тем кстати изготовила письмо, которое нужно было отнести на почту. Надев салоп и шляпку, я вызвалась отнести это послание в соседнюю деревню, разсчитывая, что прогулка в две мили будет для меня и приятна, и полезна. Когда ученица моя заняла место на своем маленьком стуле, подле камина, в комнате мистрисс Ферфакс, я принесла для её забавы лучшую восковую куклу, поцаловала и ушла.

-- Revenez bientôt, ша bonne amie, ma chère mademoiselle Jeannette, кричала мне Адель, когда я выходила из дверей. - Я дала ей обещание воротиться как-можно-скорее.

По зимней дороге, в тихую, но весьма-холодную погоду, я бежала почти бегом до-тех-пор, пока не согрелась; но потом, остановившись на минуту перевести дух, я пошла медленно и с наслаждением анализировала чувство удовольствия, овладевшее мною в этот час и в этом месте. На церковных часах прогудело три, когда я проходила мимо колокольни; очарование этой поры заключалось в наступающем мраке и в постепенном ослаблении действия солнечных лучей. Я прошла около мили от Торнфильда, и находилась теперь в просеке, замечательной дикими розами в летнее время, ежевикой и орехами осенью; но зимнее очарование этого места заключалось в его совершеннейшей пустынности и торжественном спокойствии обнаженных дерев. Колебание воздуха не производило здесь ни малейшого звука, потому-что не было между этими кустами ни остролистника, ни сосен, вечно-зеленых, а голый боярышник и ореховые деревья были столько же неподвижны и безмолвны, как белые камни, пересекавшие середину дороги. Вдали, на широком пространстве, по обеим сторонам, виднелись только снежные поля, где по-временам перепархивали запоздалые птицы, спешившия укрыться в своих теплых гнездах.

Эта просека продолжалась вплоть до самой деревни, куда я шла с письмом мистрисс Ферфакс. Пройдя половину пути, я присела на круглом камне, который служил указателем дороги в поле. Подобрав салоп вокруг себя, и запрятав руки в муфту, я нисколько не чувствовала холода, хотя начинало морозить очень-сильно, что, между-прочим, показывал небольшой ручей, образовавшийся от недавней оттепели и теперь покрывшийся льдом. Я смотрела с своего места на Торнфильд, на его серые бойницы и леса, обращенные на запад. В этом положении пробыла я до-тех-пор, пока солнце не скрылось за деревьями, и не бросило из-за них своих последних багровых лучей. Тогда я обратилась на восток.

Прямо передо мной, над высоким холмом, выплывал на безоблачное небо месяц, еще бледный как облако, но уже освещавший спокойное село, полу-скрытое между деревьями, над которыми высоко поднимался голубой дым, выходивший из труб деревенских хижин. Несмотря на милю разстояния от деревни, я, однакож, ясно могла слышать смутный гул, обличавший проявление жизни. Ухо мое различало также журчание потоков, протекавших в незнакомых для меня долинах, которыми была окружена эта деревня. Ничем более не нарушалась торжественная тишина этого спокойного вечера.

Скоро, однакож, грубый и довольно-резкий шум, обличивший вместе конский топот и звон металла, нарушил это безмолвие природы и совсем уничтожил легкие, едва-слышные переливы ручейков и смутного говора людей. Так, на картине, твердая масса какой-нибудь скалы, или грубые пни большого дуба, совершенно изглаживают эффект воздушной лазури с её бирюзовым отливом от солнечных лучей.

Шум становился яснее и яснее; конь приближался, хотя извилины лесистой дороги еще скрывали его от моих глаз. Я только-что оставила свой камень, и остановилась на краю узкой дороги, в намерении переждать близкую, неминуемую встречу. В те дни была я молода, и пылкое воображение, пользуясь удобным случаем, не преминуло представить моему умственному взору фантастические ряды светлых и темных картин: сказочные воспоминания детских лет соединились теперь с игривыми и живыми мечтами зрелой юности. Заслышав коня, приближавшагося медленным и ровным шагом, я вдруг припомнила целый ряд волшебных сказок, где, в гигантских размерах, обрисовался передо мной дух Северной-Англии, по имени Гитраш, который, в форме лошади, мула или огромной собаки, обозревает пустынные дороги, и встречается иной раз с запоздалыми путешественниками, точь-в-точь как этот конь, подходивший ко мне.

Был он уже очень-близко, хотя все-еще невидим для глаз; но вдруг, в дополнение к конскому топоту, я услышала шорох в ближайшем кустарнике, и вслед за-тем, из-за густого орешника проскользнула огромная пестрая собака, сделавшаяся теперь предметом моего исключительного внимания. Длинная шерсть, огромная голова, львиная осанка, в совершенстве олицетворяли в ней сказочного Гитраша в том виде, как повествовала о нем красноречивая нянька Бесси. Уже я ожидала, что он бросит на меня свой страшный, сверх-естественный взор; но, сверх чаяния, собака прошла мимо, ласково виляя длинным хвостом, как-будто в ознаменование дружеской встречи. Затем появился высокий, статный конь, и на хребте его - всадник со всеми принадлежностями человеческой фигуры. Этим видением рушилось волшебное очарование. Гитраш всегда путешествует один, в сопровождении иной раз подвластных ему духов, которые, однакож, в английских сказках, не принимают человеческого образа. Нет, это не Гитраш; это был просто путешественник, проезжавший, вероятно, в Миллькот. Он молча проехал мимо, и я пошла своей дорогой. Но сделав несколько шагов, я обернулась, привлеченная странным грохотом, какъбудто от падения тяжелого тела. За мною ясно послышался раздосадованный голос: - "Ну, какого чорта теперь делать!" Конь и всадник барахтались на земле; они оба потеряли равновесие и упали, проезжая через замерзшую лужу. Собака, припрыгивая, воротилась назад, и увидя своего хозяина в затруднительном положении, принялась лаять во всю пасть, разсчитывая, вероятно, призвать кого-нибудь на выручку. Обнюхав потом низверженлого всадника и лошадь, она опрометью бросилась ко мне, и больше, конечно, ей нечего было делать, потому-что никто, кроме меня, не мог явиться на её призыв. Я смело подошла к путешественнику, который между-тем старался высвободить из стремян свои логи. Его движения были столько правильны, ловки и сильны, что очевидно он не мог слишком ушибиться; однакожь, я спросила его:

-- Не ушиблись ли вы, милостивый государь?

Он бормотал про себя какие-то энергическия фразы, и я не дождалась от него положительного ответа.

-- Что я могу для вас сделать, сэр? спросила я опять.

-- Станьте подальше, если вам угодно, или вовсе убирайтесь прочь, отвечал он, вставая сперва на колена, а потом на ноги.

приглашение удалиться прочь, я, однакожь, хотела видеть, чем кончится это приключение. Через несколько минут лошадь благополучно поднялась на ноги, и собака замолчала, повинуясь строгому приказанию хозяина. Путешественник между-тем, нагнувшись, ощупал свои ноги и колени, как-бы желая удостовериться, не повреждены ли его кости. Вероятно чувствовал он довольно-сильную боль, потому-что прихрамывая, подошел к камню и сел. Это был тот же камень, на котором я делана свои наблюдения незадолго перед тем.

Желая, во что бы ни стало, оказать какую-нибудь помощь, и принять деятельное участие в этом приключении, я опять подошла к сердитому джентльмену.

-- Если вы ушиблись, сэр, и нуждаетесь в посторонней помощи, я могу послать к вам кого-нибудь из Торнфильда, или из этой деревни.

-- Ничего не нужно; благодарю; кости не переломлены.

ускользали от моих наблюдений, и я заметила только, что при среднем росте, была у него весьма-широкая грудь. Черты его смуглого лица были суровы и угрюмы; в глазах еще искрился сильный гнев; он перешел за юношеский возраст, но еще не достиг степенной середины: ему могло быть около тридцати лет. При некоторой застенчивости, я не чувствовала ни малейшого страха, когда стояла перед ним. Будь он прекрасным молодым человеком с героической физиономией, я не осмелилась бы разспрашивать его против воли, и никак не решилась бы навязываться с услугами, которых от меня не требовали. Едва-ли когда удавалось мне видеть прекрасных юношей, и ни разу я не говорила с ними во всю свою жизнь. Я любила теоретически и всей душою уважала красоту, изящество, любезность; по еслиб пришлось мне встретить эти свойства воплощенными в мужской фигуре, я, без-сомнения, не могла бы чувствовать к ним ни малейшей симпатии, и, руководимая тайным инстинктом, бежала бы от них, как от огня, от молнии, от всего, что поражает своим блеском.

Еслиб этот самый незнакомец улыбнулся или вздумал шутить, когда я вступила с ним в разговор, еслиб даже он отказался от моих услуг с благодарностью и веселым тоном, я немедленно пошла бы своей дорогой, не думая возобновлять своих разспросов; но так-как путешественник был угрюм, сердит и довольно-груб, то я совершенно овладела своими чувствами, и продолжала стоять перед ним, когда он еще раз махнул рукою, рекомендуя мне убираться прочь.

-- Нет, милостивый государь, сказала я решительным тоном: - я не могу оставить вас в такой поздний час и в таком уединенном месте. Позвольте по-крайней-мере помочь вам сесть на лошадь.

-- Мне кажется, вам самой следует теперь быть дома, если только есть у вас дом в этом околотке, сказал сердитый джентльмен. - Откуда вы идете?

-- Вон из-под этого пригорка, отвечала я, указывая на Торнфильдский-Замок. - Я вовсе не боюсь гулять в позднюю пору, если только светит луна. Если хотите, я с удовольствием сбегаю для вас в эту деревню: я иду туда с письмом.

-- Вы живете под этим пригорком, стало-быть в этом большом Доме с бойницами?

-- Точно так.

-- Господина Рочестера.

-- Знаете ли вы г. Рочестера?

-- Нет: я никогда не видала его.

-- Стало-быть он не живет в своем доме?

-- Не можете ли вы сказать, где он теперь?

-- Не могу.

-- Вы, разумеется, не служанка в этом доме? Вы... если...

Он остановился и бросил проницательный взгляд на мой костюм, чрезвычайно-простой и незатейливый: на мне был мериносовый салоп и черная бобровая шапочка; все это могло принадлежать горничной знатной леди. Путешественник очевидно затруднялся в своих догадках: я помогла ему.

-- А, гувернантка! повторил он: - совсем забыл! Гувернантка!

И он опять бросил пытливый взгляд на мой костюм. Минуты через две он поднялся на ноги; но при этом движении, на лице его выразилась мучительная боль.

-- Извольте.

-- Нет, сэр.

-- Ну, так потрудитесь поймать за узду мою лошадь, и приведите ее ко мне: ведь вы не боитесь?

Напротив, я очень боялась лошадей; но теперь, когда приказано, я решилась повиноваться. Положив свою муфту на камень, я тихонько подошла к высокому коню и старалась схватить узду; но животное, так же как его хозяин, было в сердитом расположении духа и никак не позволяло мне подойдти к своей голове. Употребляя безполезные усилия, я в то же время смертельно была напугана грозным топотом его передних ног. Путешественник расхохотался.

-- Я вижу, сказал он: - гора никогда не подойдет к Магомету, и все что вы можете сделать, так - пособить самому Магомету взобраться на гору. Пожалуйте сюда, мисс гувернантка.

-- Извините, продолжал путешественник: - если необходимость заставит меня без церемонии воспользоваться вашими услугами. Говоря это, он положил на мое плечо свою тяжелую руку, и, облокотившись таким-образом, поковылял к своему коню. Раз ухватившись за узду, он немедленно овладел им и вспрыгнул на седло, делая при этом страшные гримасы, обличавшия его внутренния страдания. Все это время собака суетилась около него.

-- Теперь, сказал он, принимая спокойный вид и перестав закусывать свою нижнюю губу: - теперь потрудитесь подать мой хлыстик: он лежит вон там, под кустом.

Я отъискала и подала.

-- Благодарю вас, мисс гувернантка. Спешите теперь с своим письмом и возвращайтесь домой как-можно-скорее.

Я подняла муфту и пошла своей дорогой, раздумывая о приключении, конечно, весьма-неважном и без всяких романических обстановок; но происшествие это, однакож, наложило печать резкой перемены по-крайней-мере на один час моей однообразной жизни. Человек просил моей помощи, необходимой для него в критическую минуту, и я оказала ему эту помощь. Пусть ничтожен этот факт сам-по-себе и с высшей точки зрения; но все же он действительный факт, видоизменивший на одно мгновение мое страдательное бытие, которым столько я скучала. Новое лицо было теперь то же, что новая картина, введенная в галерею моей памяти, и оно нисколько не походило на все другия картины, хранившияся там: во-первых, это было лицо мужчины; во-вторых, лицо смуглое, суровое, выразительное. Еще я видела его своим умственным взором, когда пришла в деревню и отдала письмо в почтовую контору; я видела его и на возвратном пути домой, спускаясь с высоких холмов. Подойдя к большому камню, я приостановилась на минуту, оглянулась кругом и прислушивалась в смутной надежде, что может-быть опять копыта лошади зазвучат на безмолвной дороге, и всадник в чорном плаще, с ньюфаундлендской собакой, явится перед моим изумленным взором; но я видела только плакучую иву, освещенную бледным лучом месяца, - и слышала только слабое дуновение ветра, жужжавшого между деревьями вокруг Торнфильда. Взор мой, обращенный в ту сторону, встретился с огнем, горевшим на окне: это мне напомнило поздний час ночи, и я ускорила свои шаги.

Я возвращалась неохотно и с каким-то болезненным замиранием сердца. Перешагнуть через ворота Торнфильдского-Замка, значило - опять воротиться к однообразной жизни: пройдти безмолвный корридор, спуститься по темной лестнице, отъискать свою уединенную маленькую комнату, встретиться потом с доброй старушкой и провести длинный зимний вечер с нею, и только с нею, это значило - окончательно загасить слабое впечатление, произведенное прогулкой, и опять опутать свои способности сетью однообразного и слишком-спокойного бытия. Нет сомнения, что эта жизнь, скромная и тихая, имела свои неоспоримые преимущества; но теперь они потеряли для меня всякую цену. Сердце мое стремилось в эту пору к бурям кочевой, неизвестной жизни, сопряженной с безчисленными опасностями; для меня нужен был горький опыт, способный заставить меня желать опять этого безмятежного спокойствия, среди которого изнывал мой дух. Представьте человека, просидевшого неподвижно недели три "в спокойных вольтеровских креслах": не естественно ли ему желать прогулки, чтоб подышать чистым воздухом и привести в правильный порядок задержанное кровообращение? Застой в способностях требовал сильного нравственного толчка, способного оживить деятельность моей духовной природы.

насильственно отрывались от этого мрачного дома, разделенного, как мне казалось, на многочисленные ряды запустелых келлий и перегородок, и еще раз хотелось мне взглянуть на безпредельное небо, на этот голубой океан, где торжественно, не стесняемая облаками, плавала луна, которая теперь, выскользнув из-за холмов, как-будто прямо смотрела на меня с высоты величественного горизонта. И опять я залюбовалась на это скромное светило ночи, и на эти трепетно-мерцавшия звезды, переполнившия благоговейным трепетом мою душу. Но... ничтожные обстоятельства низводят нас на землю: как-скоро в, корридоре пробили часы, я отворотилась от луны и звезд, отворила дверь и вошла.

В корридоре, сверх чаяния, было очень-светло. В обыкновенное время он освещался висевшею на стене бронзовою лампой; но теперь яркий свет задавал и ее и нижния ступени дубовой лестницы. Это красное зарево распространялось из большой столовой, отворенной на обе половники дверей; огонь, пылавший за экраном, озарял мраморный очаг и медные проволоки решетки, бросая в то же время яркий отблеск на пурпуровые драпри и полированную мебель. При этом блеске я различила группу людей подле камина и услышала смешанные веселые голоса, между которыми заливался перекатной трелью голосок Адели; но вдруг дверь затворилась, и я не могла долее продолжать своих наблюдений.

Я поспешила в комнату мистрисс Ферфакс, где опять нашла яркий огонь, разведенный в камине; но за-то не было тут ни свечи, ни мистрисс Ферфакс. Вместо обыкновенных предметов, я, с приятным изумлением, увидела на ковре перед решеткой большую пеструю нбюфаундленскую собаку, точь-в-точь похожую на волшебного Гитраша, встреченного мною на перепутьи. Собака растянулась перед камином с большим комфортом и смотрела на огонь. Нисколько не сомневаясь, что умный и расторопный пес принадлежал моему незнакомцу, я вспомнила его кличку и, выступив вперед, закричала: "Лоцман!" Собака весело вскочила на ноги и, подбежав ко мне, принялась меня обнюхивать. Отвечая на мои ласки, она залаяла, завиляла хвостом, наконец, в довершение эффекта, перекувыркнулась и растянулась у моих мог. Это служило очевиднейшим признаком, что Лоцман угадал во мне свою дорожную знакомку; но все это отнюдь не объясняло, как он очутился здесь, одинокий, в комнате мйетрисс Ферфакс. Чтоб объяснить это явление, я позвонила, и на мой призыв прибежала Лия.

-- Откуда взялась эта собака?

-- Она прибежала с барином?

-- С мистером Рочестером: он только-что изволил приехать.

-- Да, и мисс Адель тоже: они в большой столовой, а Джон уехал в город за доктором. Мистер Рочестер упал на дороге с лошади и повредил себе йогу.

-- Лошадь упала недалеко отсюда, в просеке перед деревней?

-- Хорошо; потрудись принести мне свечу.

Исполнив это приказание, Лия воротилась в сопровождении мистрисс Ферфакс, которая вполне подтвердила её слова, прибавив, что доктор Картер уже приехал и осматривает теперь ногу мистера Рочестера. Затем она выбежала опять, чтоб распорядиться на-счет чайной церемонии, а я пошла наверх скинуть дорожное платье.