Дженни Эйр.
Часть вторая.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть вторая. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

В следующие дни видела я мистера Рочестера очень-редко. По-утрам занимался он делами; к-вечеру, обыкновенно, съезжались к нему джентльмены из Миллькота и оставались с ним обедать. Оправившись от болезни, он-сам начал выезжать верхом, часто обедал в гостях и возвращался домой очень-поздно.

В этот промежуток даже Адель редко показывалась ему на глаза, и все мое знакомство с ним ограничивалось случайными встречами в корридоре, на лестнице или в галлерее, где он проходил мимо меня, сохраняя гордый и холодный вид, и едва признавая мое присутствие джентльменским поклоном или улыбкой. Такое высокомерное обращение уже не оскорбляло меня, так-как я видела, что странности господина Рочестера не имели прямого отношения к моему пребыванию в его доме.

Однажды, во время обеда, когда было много гостей, ему вдруг вздумалось прислать за моим портфёйлем, вероятно, для-того чтобы показать мои рисунки. Джентльмены в тот день уехали ранее обыкновенного: им нужно было поспеть на митинг в Миллькот; но так-как вечер был сырой и холодный, то мистер Рочестер разсудил остаться дома, поручив донести себе о подробностях митинга. Лишь-только гости выехали со двора, он позвонил и вскоре служанка пришла в нашу комнату с известием, что мне и Адели приказано идти вниз. Я убрала волосы своей ученицы, поправила её платье и, убедившись потом в безукоризненной опрятности собственного наряда, поспешила исполнить приказание мистера Рочестера. Адель уже давно безпокоилась насчет обещанного petit coffre, который, по непостижимым для нея причинам, до-сих-пор не был привезен из города; но вот, наконец, когда теперь вошли мы в столовую, надежды её осуществились в полной мере. На круглом столике, подле зеркала, стояла маленькая картонка: Адель угадала ее по инстинкту.

-- Ma boite! ma boîte! вскричала она, подбегая к картонке.

-- Да, твоя "boîte", ты не ошиблась, достойная дочь Парижа: убирайся с ним в угол и наслаждайся, сколько душе угодно, сказал басистый, довольно-саркастический голос мистера Рочестера, выходивший из глубины огромного кресла подле камина. - Смотри только, продолжал он: - не надоедай мне своими анатомическими подробностями и бесконечными замечаниями о своих игрушках: tiens-toi tranquille, enfant, comprends-tu?

Адель, повидимому не нуждалась в дальнейших советах: она уже взгромоздилась на софу с своим сокровищем и деятельно принялась развязывать снурки, которыми была опутана крышка картонки. Отстранив наконец это препятствие и, сняв верхнюю клеенку, она не могла удержаться от восклицания:

-- Oh, ciel! Que c'est beau! - Затем опять наивное дитя погрузилось в свои восторженные созерцания.

-- Где же мисс Эйр? спросил мистер Рочестер, приподнимаясь в своих креслах и обратив глаза на дверь, подле которой я стояла. - А, вы здесь! подойдите сюда и садитесь.

Говоря это, он придвинул стул к своим креслам.

-- Я терпеть не могу болтовню детей, продолжал он: - для старого холостяка не могут быть приятны их наивные восторги, и для меня несносно провести целый вечер tête-à-tête с глупым ребенком. Зачем же вы отодвигаете этот стул, мисс Эйр? Пусть он стоит, как я его поставил, и вы садитесь, как приказано... чорт-побери, всегда я забываю, эти вежливые церемонии, придуманные для потехи взрослых детей. Извините, мисс гувернантка. Всего труднее для меня корчить учтивого кавалера с добрыми старушками, такими на-пример, как мистрисс Ферфакс, моя возлюбленная родственница в девяносто-девятом колене. Надобно однакож призвать ее.

Он позвонил и через несколько минут явилась старушка с рабочей корзинкой в руке.

-- Здравствуйте, мистрисс Ферфакс! Я призвал вас собственно для благотворительной цели: я запретил Адели болтать о подарках, но угомонить, ее слишком-трудно: будьте, пожалуйста, её собеседницей и слушательницей: это будет великодушнейшим подвигом с вашей стороны.

Адель между-тем уже спешила завербовать старушку в свое полное распоряжение. Она усадила ее на софу и в-минуту наполнила её колени фарфором, слоновою костью и восковыми изделиями своего драгоценного ящика; при этом объяснения разного сорта мелкой дробью посыпались из её маленького ротика на ломанном английском языке с обильной примесью французских слов и оборотов.

-- Ну, теперь выполнена главнейшая роль доброго хозяина, продолжал мистер Рочестер: - пусть мои гости резвятся и забавляют друг друга, а я в праве позаботиться о собственных удовольствиях. Мисс Эйр, придвиньте еще немного свой стул: в этом положении мне неловко смотреть на нас, не переменяя своей позы в спокойных креслах, а безпокоиться я не намерен ни для кого на свете.

Мне хотелось остаться несколько в тени, но я принуждена была исполнить приказание. Мистер Рочестер командовал таким-образом, что подчиненные повиновались ему безпрекословно.

Мы были, как я сказала, в столовой. Люстра, зажженная для обеда, наполняла комнату праздничным светом; большой огонь, разведенный в камине, отражался ярким блеском на богатых пурпуровых занавесах перед окнами и дверьми. Все было тихо и спокойно, и только изредка болтовня Адели, да перепадающия капли зимняго дождя, нарушали общее молчание.

Мистер Рочестер, сидевший в вольтеровских креслах, обитых кашмиром, казался теперь далеко не таким джентльменом, как я видела его прежде: суровость исчезла с его лица, и физиономия не выражала прежней угрюмости. На губах его скользила улыбка; глаза его сверкали оживленным блеском, который, как сперва мне показалось, был, вероятно следствием вина. Вообще был он в после-обеденном расположении духа: разговорчив, весел и даже расположён к откровенности; при всем том, по всей его фигуре невольно распространялась какая-то джентльменская величавость, близкая к высокомерию. Он облокотился своей массивной головой на мягкую спинку кресел, и яркий огонь люстры и камина отражался на гранитных чертах его лица и сверкал в его больших, чорных, можно даже сказать, в его прекрасных глазах, в которых, на этот раз, искрилось что-то похожее на выражение нежного чувства.

Минуты две смотрел он на огонь, между-тем как я продолжала наблюдать его физиономию. Уловив мой взор, брошенный на его лицо, он вдруг сказал:

-- Вы наблюдаете меня, мисс Эйр: не правда ли, я прекрасный мужчина?

Подумав немного, я, вероятно, отделалась бы каким-нибудь общим вежливым комплиментом, какого, быть-может, он и ожидал; но обязанная вдруг отвечать на этот неожиданный вопрос, я сказала простодушно:

-- Нет, милостивый государь.

когда ваши глазки, отрываясь от моего лица, опускаются на ковер, и руки ваши выставляются вперед; но ответ ваш через-чур оригинален, мисс гувернантка: что вы под ним разумеете?

-- Извините, сэр: я была слишком-откровенна. Нелегко отвечать определительно и ясно, как-скоро дело идет на-счет наружности, чьей бы то ни было. У каждого свой вкус, и красота, вы понимаете, слишком-условная вещь. Притом, в моих глазах, красота не имеет большой важности. Так бы, конечно, мне следовало отвечать вам, если бы я имела время подумать.

-- И этот ответ никуда не годится. Красота не имеет в её глазах большой важности! Другими словами: желая подсластить горькую пилюлю, вы вздумали теперь просверлить мое ухо перочинным ножичком: это в порядке вещей для ловудской институтки.

-- Я не имела намерения оскорбить вас, милостивый государь.

-- Еще бы! кто жь вам сказал, что я оскорбляюсь? Продолжайте: какие недостатки вы открыли во мне, мисс Эйр? Все мои члены и черты лица такия же, я полагаю, как у всякого другого мужчины?

-- Мистер Рочестер, позвольте мне взять назад свой прежний ответ, необдуманный и слишком-простодушный. Я просто сделала ошибку.

-- Как институтка. Так я и думаю, и вы обязаны исправиться. Разбирайте меня по частям и, прежде всего, нравится ли вам мой лоб?

Он приподнял чорные пряди волос, лежавшия на его челе, и обнаружил довольно-прочную массу интеллектуальных органов; но в то же время я заметила в этих чертах совершенное отсутствие симпатии и чувствительности.

-- Ну, мисс Эйр, не находите ли вы меня дураком?

-- О, совсем нет, милостивый государь. Будет, может-быть, грубо и нескромно с моей стороны; но я желала бы, в свою очередь, спросить: были ли вы когда-нибудь филантропом?

-- Вот как! Опять перочинный ножичек в больное ухо, и даже тогда, когда ей хотелось погладит меня по голове! Это награда за мою откровенность, зато, что я имел глупость объявить, будто не люблю общества детей и старух. Нет, молодая девушка, я никогда не принадлежал к числу горячих филантропов; но у меня тем не менее найдете вы порядочный запас совестливости.

И он указал на широкую линию в верхней части головы, где, по предположению некоторых физиологов, выражается очевидными признаками эта способность.

-- Притом, мисс Эйр, в-старину был порядочный запас нежности в моем сердце. В ваши лета считали меня чувствительным молодым человеком, и я принимал самое искреннее участие в несчастных, лишенных крова и насущного хлеба; но судьба с той поры колотила меня спереди и сзади, изломала мой организм, исковеркала, перемолола, и вот я теперь ни больше, ни меньше как каучуковый шар, жосткий и непроницаемый со всех сторон, кроме разве одной, весьма-небольшой трещины, куда, пожалуй, со временем проберется опять атмосфера чувствительности и нежной симпатии. Проберется или нет, мисс Эйр?

-- Что, сэр?

-- Атмосфера чувствительности.

-- Я вас не понимаю.

-- Зачем же вы так безтолковы? Я хочу знать: возможно ли для моей натуры превратиться вновь в массу плоти и крови из каучукового шара? Остается ли для меня надежда на такое превращение?

"Решительно он пьян, подумала я, не зная, что отвечать на такой странный вопрос. - Ну, как мне объяснить, способен ли он к каким-то фантастическим превращениям?"

-- Вы, кажется, в большом замешательстве, мисс Эйр, и не знаете, как сладить с трудной задачей. Ничего, однакож, это к вам идет. Вы далеко не красавица, также как и я не красивый мужчина; но в эту минуту вы довольно-миловидны. Притом эта поза удобнее для меня и приличнее для вас: ваши глаза оторвались от моей физиономии и разбирают теперь узорчатые фигуры на ковре: продолжайте! Видите ли, мисс Эйр: я хочу сегодня быть общительным и разговорчивым.

С этими словами он встал с кресел и остановился подле камина, облокотившись на мраморную полку: в этой позе в совершенстве обрисовалась вся его фигура, и особенно грудь, необыкновенно-широкая, почти несоразмерная с длиною прочих членов. Многие, без-сомнения, могли бы найдти его положительно-безобразным мужчиной, но в его осанке было столько безсознательной гордости, и взоры его выражали такое равнодушие к впечатлению, которое мог он произвести своею наружностью, что, при взгляде на него, пропадала всякая охота судить о недостатках его фигуры.

-- Я хочу сегодня быть общительным и разговорчивым, повторил мистер Рочестер энергическим тоном: - и для этого собственно я послал за вами, мисс гувернантка. Камин и свечи, так же как Лоцман и эти особы (он указал на старушку и мою воспитанницу) не могли составить для меня приличной компании. Лоцман не умеет говорить; Адель болтает глупо; мистрисс Ферфакс - предобрейшая леди, но скучна до крайности, не в обиду будь ей сказано. Вы, напротив, в-состоянии разогнать мою хандру, если только захотите. Вы резко бросились мне в глаза еще в первый вечер, как я вас пригласил. С той поры я почти забыл вас, мисс Эйр: другия мысли, другия дела выбросили вас из моей головы; но сегодня, как видите, я вспомнил вас и призвал. Я намерен провести приятный и комфортный вечер: забыть все, что наводит скуку и припомнить, что может нравиться. Вы, однакожь, начинаете надоедать своей застенчивостью: я хочу вас слушать, и, следовательно, вы должны говорить..

Но вместо-того, чтоб говорить, я улыбнулась, и едва-ли он мог прочесть в этой улыбке выражение любезности или покорности.

-- Говорите! повторил мистер Рочестер.

-- О чем вам угодно: предоставляю в полное ваше распоряжение и выбор сюжета, и точку зрения, с какой будете судить о нем.

Я сидела и молчала. "Если он хочет", думала я: "заставить меня болтать для его потехи, я докажу ему, что он ошибается."

-- Что жь? У вас нет языка, мисс Эйр?

Я продолжала молчать. Он наклонился немного в мою сторону и впился в меня своими проницательными глазами.

-- Вы упрямы, мисс Эйр, и обидчивы. Немудрено: впрочем, в порядке вещей, если вы теперь сердиты на меня; я выразил свое требование в нелепой, почти дерзкой форме. Прошу извинить, мисс Эйр. Объявляю вам однажды навсегда: я не намерен обходиться с вами, как с низшими или подвластными мне особами... то-есть, мне позволительно удержать за собою только то превосходство, которое дают мне перед вами двадцать лет старшинства и сотня годов опытности. Это будет законным, et j'у liens, mademoiselle, как сказала бы Адель. В силу этого единственного превосходства, я желаю и даже настоятельно требую, мисс Эйр, чтоб вы приняли на себя труд разогнать оживленной беседой мрачные думы, которые ужь начинают душить мою грудь.

Таким-образом мистер Рочестер благоволил спуститься с высоты своего величия, и почти извинился передо мною. Я не могла оставаться равнодушною к такому снисхождению.

-- Я готова от всей души забавлять вас, милостивый государь, но мне трудно, при моих обстоятельствах, приискать приличный предмет для разговора. Почему я знаю, что особенно может для вас казаться интересным? Потрудитесь сами предлагать мне вопросы, а я постараюсь отвечать, как съумею.

-- В таком случае, во-первых: согласны ли вы, что я имею некоторое право быть требовательным, может-быть даже взыскательным по-временам, в-следствие означенных условий? Согласны ли вы, что я довольно-стар, и могу быть вашим отцом, что я много видел, много испытал, приходил в соприкосновение с людьми разных сословий и разных наций, объехал почти половину земного шара, между-тем как вы жили в одном доме и были знакомы только с одной породою людей? Этот возраст и эта опытность, которых вы не имеете, дают ли мне право требовать от вас, неопытной девушки, некоторых услуг?

-- Думайте и делайте, что вам угодно, мистер Рочестер.

-- Это не значит, прямо отвечать на мой вопрос. Вы продолжаете, с некоторою раздражительностью, уклоняться от предмета.

-- Я никак не думаю, сэр, что вы имеете право командовать мною единственно потому, что вы знаете меня, и потому еще, что вы объехали половину шара: ваше притязание на превосходство, в том и другом случае, должно основываться на употреблении, которое вы сделали из своего времени и опытности.

-- Гм! Бойко сказано; но я не счел бы за нужное распространяться на-счет этих условий, если бы они мешали моему делу: со-временем быть-может вы узнаете, что я не совсем-дурно воспользовался своим временем. Однакожь, оставляя в стороне этот пустой вопрос о превосходстве, вы непременно должны согласиться, мисс Эйр, что я имею право предлагать вам свои требования и что вы, в свою очередь, обязаны не обижаться моим повелительным тоном.

Я улыбнулась, думая про себя, что этот повелительный тон, в-отношении ко мне, основывается исключительно на тридцати фунтах моего годового жалованья.

-- Улыбка очень-хороша, мисс Эйр; но покаместь она ничего не объясняет. Говорите!

-- Я думала, сэр, что такому джентльмену, как вы, нет никакой надобности знать, обижается ли его тоном бедная девушка, которой платят жалованье за исполнение приказаний.

-- Неужто вы получаете жалованье, мисс Эйр?

-- Тридцать фунтов в год.

-- Вообразите: эта статья никогда не приходила мне в голову. Прекрасно: основываясь теперь на этом коммерческом пункте, согласны ли вы смотреть сквозь пальцы на мои самовластные требования?

-- Нет, милостивый государь, это основание тут не идет в разсчет. Я согласна, если хотите, но именно-потому, что говоря со мной, вы не имели в виду коммерческой статьи: мне нравится, что джентльмен, подобный вам, интересуется знать, с каким расположением духа подвластные ему особы переносят свою зависимость.

-- Прекрасно. В таком случае, в обращении с вами, согласны ли вы освободить меня от множества условных форм и выражений, не думая объяснять такое опущение дерзостью или наглостью с моей стороны?

-- Я нисколько не сомневаюсь, милостивый государь, что во мне достанет уменья отличить несоблюдение светских условий вежливости от преднамеренной дерзости: в первом случае мне будет даже приятно видеть в вас простое и безцеремонное обращение; во втором - вы меня извините: благородный человек не переносит дерзостей ни за какую плату.

-- Ну, есть на свете многия, так-называемые благородные особы, из которых за деньги можно кое-что сделать... вы не знаете таких особ, тем лучше. Однакожь, во всяком случае, я умственно пожимаю вашу руку за ваш ответ: мне нравится и способ выражения и сущность вашей речи. Мысль свою выразили вы искренно, чистосердечно, без холодности и приторного, глупого жеманства, которым нередко в модном свете отплачивается благородная откровенность. Из трех тысччь английских гувернанток, я убежден, не более трех дали бы мне ответ, подобный вашему; но я отнюдь не намерен льстить вам, мисс Эйр: если вы, по своему характеру и чувствам, не принадлежите к глупой массе, надобно за это благодарить природу, а не вас, потому-что вы тут, с своей стороны, не употребляли никаких усилий. Да еще в добавок, я, может-быть, слишком-скор и опрометчив в своих окончательных заключениях: почему я знаю в-самом-деле, что вы лучше ваших сестер? При некоторых совершенствах, вы можете иметь пропасть недостатков, совершенно-неизвестных для меня.

и он отвечал как-будто на мои слова:

-- Да, да, вы правы, мисс Эйр: есть и у меня своего рода недостатки, я это знаю и не намерен скрывать их. Богу известно, что я не имею никакого права быть слишком-строгим в-отношении к другим: длинный ряд пройденных годов сообщил моей деятельности довольно-печальный колорит, и с моей стороны было бы непростительною дерзостью осуждать своих ближних, или смеяться над ними. Само-собою разумеется, я, как и многие другие в моем положении, могу сваливать вину на несчастные обстоятельства, на злую судьбу; но все это вздор, с высшей нравственной точки зрения. С двадцати лет от роду я попал, или правильнее, толкнули меня на тесную и грязную дорогу жизни, и с той поры я никогда уже не мог обратиться на истинный путь. Без этих обстоятельств, я был бы может-статься другим человеком, быть-может столько же добрым, как и вы, хотя конечно, благоразумнее вас и опытнее в тысячу раз. Я завидую от всего сердца безмятежному спокойствию вашей души, вашей чистой совести, завидую вашей незапачканной памяти. Молодая девушка - память не оскверненная никаким пятном, не забрызганная безнравственной грязью, должна быть для человека во всякое время его жизни безценным сокровищем, неисчерпаемым источником наслаждений; так ли я думаю, мисс Эйр.

-- Какая была у вас память в восьмнадцать лет, мистер Рочестер?

-- Чиста, ясна, прозрачна, как светлый ручей, и не было в ней ни малейших признаков будущей порчи. В восьмнадцать лет был я вашим ровесником, мисс Эйр, ровесником по душе и чувствам. Природа назначила мне быть добрым человеком в полном смысле этого слова и, однакож, вы видите, я далеко не таков, каким следовало мне быть по назначению природы... Вы хотите сказать, что вы этого не видите: по-крайней-мере я прочел эту мысль в ваших глазах - кстати, будьте осторожны: я отлично понимаю немой язык, и орган зрения, в иных случаях, для меня - открытая книга. Ну да, вы угадали, я никогда не был отъявленным негодяем, и вы не станете подозревать во мне гадких свойств или привычек; но во всяком случае, извиняясь обстоятельствами, я должен себя причислить к разряду тех пошлыхь грешников, которые проматывают лучшия блага своей жизни в пустых мелочах и заблуждениях, где постепенно угасают светлые мысли и чувства. Вы удивляетесь, что я вздумал откровенно признаваться перед вами? Знайте, что еще не раз, в-продолжение жизни, вы будете иметь невольный случаи сделаться поверенною чужих тайн: ваши знакомые, так же как я, инстинктивно откроют, что вы способны принимать искреннее участие в своих ближних и снисходительно смотреть на их недостатки. Не рассказывая ничего о себе, вы слушаете других, так же как теперь меня, с тою врожденною симпатией, которая составляет основную и, вместе, благороднейшую черту вашего характера.

-- Как вы это знаете? Как вы могли это угадать, сэр?

-- Я знаю это очень-хорошо, и потому продолжаю свою исповедь с такою же искренностию, с какою записывал бы свои мысли в памятной книжке. Вы хотели сказать, что мне надлежало в свое время поставить себя выше неприязненных обстоятельств, выше слепой судьбы: ваша правда, и я не стану оспаривать вашу мысль; но тем не менее вы видите, что я не возвысился над обстоятельствами. Как-скоро начались преследования судьбы, у меня не достало духа оставаться хладнокровным: я пришел в отчаяние, и мало-по-малу упал очень-низко. Теперь, когда какой-нибудь глупец начинает возбуждать мое негодование своими пошлыми и отвратительными выходками, я не имею утешения думать, что сам я лучше его, и совесть принуждает меня сознаться, что мы оба - одного поля ягоды. Я крайне жалею, что не устоял против судьбы; но... что прошло, того не воротит никакая человеческая сила. Заблуждение и потом угрызение совести - самая мучительная отрава жизни, мисс Эйр.

-- Раскаяние, говорят, становится противоядием в этих случаях.

-- Раскаяние, и особенно исправление, или, если хотите, нравственное перерождение. И у меня вероятно достало бы сил для этого перерождения, еслиб... но к-чему об этом думать мне, разбитому безжалостными ударами судьбы? Притом, с той поры как счастие сделалось для меня невозможным однажды навсегда, я хочу и даже имею право наслаждаться остальною жизнию, и буду наслаждаться, во что бы ни стало.

-- И эти наслаждения будут опять куплены ценою безнравственности?

-- Зачем? Я могу устроить для себя удовольствия свежия и чистые, как дикий мед, который собирает пчела на поверхности грязной лужи.

-- Но вкус этого меда будет гадкий, отвратительный, милостивый государь.

-- Почему жь вы знаете? Вы не могли этого изведать собственным опытом. Какой у вас серьёзный, торжественный вид! И однакожь во всем этом вы смыслите не больше, чем голова этого болвана (он указал на статуэтку, поставленную на каминной полке)! Вы не имеете никакого права читать мне нравоучения, молодая девушка; вы едва только успели перешагнуть за порог жизни, и никто еще не посвящал вас в её заветные тайны.

-- Я только привела себе на память ваши слова, мистер Рочестер: вы сказали, что заблуждения влекут за собою угрызение совести - самую мучительную отраву жизни.

-- Кто жь говорит о заблуждении теперь? Мысль, промелькнувшая в моей голове, отнюдь не была заблуждением: это скорее - вдохновение, внезапно-осенившее разбитую грудь. Вот он, этот таинственный образ, опять и опять! И это - не демон, уверяю вас: на нем по-крайней-мере я вижу отражение ангела света. Почему же этот прекрасный гость не найдет теперь доступа к моему сердцу?

-- Будьте осторожны, сэр: я не думаю, чтобы это был истинный ангел.

-- Еще раз: почему вы это знаете? Какой инстинкт помогает вам находить различие между абадонною бездны, и светоносным вестником свыше, между искусителем и спасительным руководителем на пути жизни?

образ или фантом возмущает покой вашей души.

-- Не правда: он является для меня прекрасным вестником мира. А впрочем, какая вам нужда до этой отчаянной борьбы, которая иной раз совершается в глубине моего сердца. - Сюда, сюда, очаровательный странник!

Он говорил таким-образом, как-будто обращаясь к призраку, невидимому для посторонних глаз. Потом, сложив руки на груди, он как-будто заключил в свои объятия это таинственное существо.

-- Опять и опять таинственный пильгрим во глубине моей души! продолжал он, обращаясь ко мне. - Уже я начинаю чувствовать отраду, быстро распространяющуюся по всему организму.

заставили вас отступить от назначения природы, и теперь вы жалеете о своем несовершенстве; одно я понимаю: вы сказали, что иметь оскверненную память, значит носить в своем сердце невыразимую пытку. Мне кажется, что при некоторых усилиях с вашей стороны, может-быть довольно-трудных и постоянных, вы могли бы со-временем поправить то, что испорчено обстоятельствами: если вы, начиная с нынешняго дня, решитесь постепенно исправлять свои мысли и поступки, то, нет сомнения, в короткое время сформируется в вашей душе значительный запас воспоминаний, к которым впоследствии вы станете возвращаться с величайшим наслаждением.

-- Правильно обдумано; сказано верно, мисс Эйр. С этой-поры изменяются мои связи и планы.

-- К лучшему... также как золото лучше поддельной мишуры. Кажется вы сомневаетесь, мисс Эйр; но из моей души исчезли всякия сомнения: я знаю свою цель, знаю свои побуждения, и объявляю теперь, однажды навсегда, под нормой неизменного закона, что эта цель и эти побуждения - совершенно-правильны с нравственной точки зрения.

-- Как же это так, если для них необходим новый статут для того, чтоб придать им законную форму?

-- Это отзывается опасным планом, милостивый государь: можно видеть с первого взгляда; что при неслыханных правилах, будут допущены разные исключения, и вы станете употреблять во зло свои же разсчеты.

-- Таких исключений не будет никогда: клянусь в этом своими домашними пенатами.

-- Так же как и вы; что жь из этого?

-- Человеку, подверженному неизбежным слабостям, безразсудно присвоивать себе власть, которою безопасно могут пользоваться только совершеннейшия существа.

-- Какую власть?

-- Предписывать самому-себе неслыханный образ действия и называть совершенно-правильными свои побуждения и цели.

-- Дай Бог, чтоб это было истинным убеждением, сказала я, вставая с места. Очевидно, безразсудно было с моей стороны продолжать разговор, темный, фантастический, совершенно-непонятный для меня. Притом, странные восклицания и порывы моего собеседника наводили на меня какой-то невольный ужас, и я начинала сомневаться в собственной безопасности.

-- Куда же вы идете? спросил мистер Рочестер.

-- Ужь поздно: Адель должна спать.

-- Вы боитесь меня, потому-что я говорю, как сфинкс.

-- Самолюбие ваше боится, сделаться добычею этих загадок.

-- Это отчасти справедливо: я не имею ни малейшого желания наговорить вам каких-нибудь безсмыслиц.

-- Но я уверен, эти безсмыслицы имели бы характер совершеннейшого глубокомыслия при вашем спокойном и серьёзном способе выражения. Смеетесь ли вы когда-нибудь, мисс Эйр? Не трудитесь отвечать: я вижу, что вы смеетесь очень-редко; но вы могли бы смеяться весело и от чистого сердца: поверьте, эта степенность в вас не от природы, так же как во мне порочные привычки. Следы неестественной ловудской жизни еще ясно виднеются на всей вашей фигуре: я вижу их в вашем подавленном голосе, в сжатых членах и в миниатюрных чертах вашего лица. Вы боитесь в присутствии пожилого мужчины - вашего брата, отца, хозяина и все что хотите - боитесь улыбнуться слишком-весело, говорить слишком-вольно и делать слишком-быстрые жесты, но, со-временем, я надеюсь, вы приучитесь со мною быть естественною, и тогда, без-сомнения, ваши взоры и движения приобретут постепенно большую живость и разнообразие. Покамест вы теперь то же, что птичка в клетке; но сквозь эти железные прутья проглядывает по-временам взгляд смелый и самоуверенный, которому недостает только небесной лазури, чтоб выразиться в определенных формах орла. - Вы непременно хотите идти?

-- Пробило девять часов, мистер Рочестер.

движения Адели - вообще эта девочка, по многим причинам, весьма-интересный образчик для психологических исследований: это будет впоследствии вам объяснено - минут за десять перед этим, она вынула из своей коробки розовое шолковое платье, и посмотрели бы вы, каким восторгом озарилось это миниатюрное личико! Кокетство у нея в крови, в мозгу, в костях, в самых сокровенных изгибах её организма. - "Il faut que je l'iessaie, вскричала она: - et il l'instant même!" и в ту же минуту она вышмыгнула из комнаты. Теперь, без-сомнения, она возится с своею нянькой и минут через пять вбежит опять: мне предстоит удовольствие увидеть миниатюрный портрет Целины Варенс, в том виде, как она явилась в былые времена на паркете, перед глазами... но об этом не стоит говорить. Моим нежнейшим чувствам готовится неминуемый удар: это я заранее знаю. Посмотрим, однакож, оправдается ли это предчувствие.

Немного погодя, послышались в корридоре крошечные шаги Адели. Она вошла, преобразованная с ног до головы, как предсказал её опекун. Атласное розовое платьице сменило её прежний серый наряд; на голове её красовался венок из розовых бутончиков; её ноги, затянутые в толковые чулки, украсились белыми атласными башмачками.

-- Est-ce qüe ma robe ma bien? вскричала она, прыгая по комнате - et mes souliers et mes bas? Tenez, je crois que je yeux danser.

И, подобрав платьице, она пустилась вальсировать, приближаясь постепенно к мистеру Рочестеру. Затем, становясь на цыпочки перед его фигурой, она вдруг стала на колени у его ног, и воскликнула от полноты душевного восторга:

-- Monsieur, je vous remercie mille fois de votre bonté. - Быстро потом, поднявшись на ноги, она прибавила: - c'est comme cela que maman faisait, n'est-ce pas monsieur?

некоторые особы находили меня чрезвычайно-чувствительным и нежным. Весна моей жизни промчалась быстро, но от нея остался на моих руках этот французский нветочик, без которого я мог бы обойдтись! Его корень потерял для меня всякую цену с той поры, как я убедился, что плодотворность его зависела исключительно от золотого дождя: не могу любить я и этот отпрыск, особенно, когда нахожу его столько искусственным, как в настоящую минуту. Но мне необходимо его держать и лелеять, по-крайней-мере для того, чтоб искупить и загладить свои старые заблуждения одним добрым делом. Все это когда-нибудь я объясню вам. Спокойной ночи.