Дженни Эйр.
Часть третья.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть третья. Глава I. (старая орфография)

Часть третья.

ГЛАВА I.

Весело и шумно в Торнфильдском Замке среди модных гостей, и уже ничто не напоминает первых трех месяцев тишины, однообразия и одинокого затворничества под сто пустынной кровлей. Все печальные и грустные чувства, казалось, забыты однажды навсегда; мрак исчез, и весь дом повсюду переполнялся движением и жизнью от ранняго утра до поздней ночи. В галерее толкотня и суматоха, и во всех передних комнатах поминутно встречаешь какую-нибудь смазливую горничную, или щеголя-каммердинера, занятого исполнением господских приказаний.

Кухня, будет, корридор и галереи наполнены суетливыми и пестрыми толпами; парадные залы, оживленные веселым говором, смолкали на несколько часов тогда-только, как голубое небо и благодатное сияние весенняго солнца вызывали гостей на поэтическия прогулки вокруг замка. Дурная погода и проливные дожди всего менее могли препятствовать джентльменским удовольствиям и забавам, которые становились еще разнообразнее и живее в эти ненастные дни.

Раз, в один бурный вечер, гости и хозяин, для перемены обыкновенных удовольствий, задумали "играть в шарады" - в такую игру, о которой до той поры никогда я не слыхала. Все предварительные распоряжения имели, в моих глазах, смысл непостижимых иероглифов. Началось тем, что слуги зажгли в столовой целые десятки восковых свечь, вытащили оттуда все столы и переставили стулья полукругом, прямо против гостиной. Между-тем как мистер Рочестер и другие джентльмены дирижировали этим превращением, леди бегали по комнатам взад и вперед, и звонили своих горничных. Пригласили мистрисс Ферфакс, чтоб отобрать от нея подробные сведения о фамильном гардеробе древняго замка, и вслед за-тем, под её руководством, стаи горничных принесли из столетних кладовых третьяго этажа огромные узлы платьев, шалей, разноцветных драпри, парчовых юбок с фижмами и без фижм, атласных клоков, черных мантилий, и проч., и проч.; все это перерыли и осмотрели с большим старанием, и отобранные статьи фантастического туалета были отнесены в общий дамский будуар, устроенный на этот раз в гостиной.

Между-тем мистер Рочестер сзывал дам вокруг себя, и выбирал тех, которые должны были принадлежать к его партии. "Мисс Ингрем, конечно, будет со мной", сказал он, и потом назвал двух мисс Эстон и мистрисс Дент. Я стояла подле, так-как мистрисс Дент попросила меня прикрепить браслет на её руке: мистер Рочестер взглянул на меня.

-- Не хотите ли играть и вы? спросил он.

-- Нет, сэр, покорно благодарю.

К-счастию, он не настаивал, и позволил мне спокойно воротиться на свое обыкновенное место. Он и его гости скрылись теперь в гостиной за опущенным занавесом; все другие члены, в главе которых остался полковник Дент, заняли свои места на стульях. Кто-то из джентльменов, кажется, мистер Эстон, обнаружил желание, чтоб и меня включили в число действующих лиц: но леди Ингрем наморщила чело, и отрицательно кивнула головой.

-- Нет, сказала гордая баронесса ингремского парка: - она слишком-глупа для такой игры.

Через несколько минут раздался звонок, и занавес поднялся: в гостиной, среди сцены, выставилась дюжая фигура сэра Джорджа Линна, окутанного в белую простыню: перед ним, на столе, лежала открытая книга, и подле него стояла Эмма Эстон, в длинном плаще мистера Рочестера, с другою книгою в своих руках. Кто-то, не быв видимым, весело начал звонить в колокол, и тогда Адель - хотевшая непременно иметь роль в партии мистера Рочестера - бойко выступила вперед, разбрасывая но сторонам цветы из плетёной корзинки, прикрытой розовым платком. Затем, величественно выступила мисс Ингрем, одетая в белом, с длинною вуалью на голове и с розовым венком вокруг своего чела: подле нея был мистер Рочестер, и оба они подошли к столу, где рисовался сэр Джордж Линн. Они преклонили колена, между-тем-как мистрисс Дент и Луиза Эстон, одетые также в белом, заняли свои места позади них. Последовала церемония, сопровождаемая безмолвными жестами, в которых не трудно было угадать пантомиму английского венчального обряда. После окончания этой сцены, зрители о чем-то пошептались между-собою минуты две, и потом полковник Дент, отвечая за всех, сказал громким голосом:

-- Невеста!

Мистер Рочестер поклонился, и занавес опустили.

Прошло довольно времени, прежде чем занавес поднялся опять, обнаружив на этот раз более многосложную и весьма тщательно-выработанную сцену. Гостиная, должно заметить, возвышалась над столовой двумя ступенями, и теперь, в углублении, шага на два от последней ступени, появился огромный мраморный бассейн, в котором я угадала одно из украшений оранжереи, где стоял он, наполненный золотыми рыбами и окруженный экзотическими растениями - нужно было, без всякого сомнения, употребить значительные усилия, чтоб перенести его из сада, через двор, и поставить в гостиной.

Подле этого бассейна, на широком ковре, сидел мистер Рочестер с тюрбаном вокруг головы, и окутанный кашмировыми шалями. Его черные глаза, смуглая кожа и выразительные черты в совершенстве соответствовали этому костюму, и он мог быть моделью восточного эмира. Скоро показалась на сцене мисс Ингрем, одетая также в восточный костюм: малиновый шарф, наподобие кушака, живописно перетягивал её гибкую талию; вышитый платок красовался на её голове, стянутый бантами около висков; её роскошные лебединые плечи были обнажены, и на одном из них грациозно висело коромысло с водоносом. Вся её фигура и черты лица представляли воображению какую-нибудь израильскую принцессу времен патриархальных, и такова без-сомнения была роль, которую она играла в этой сцене.

Она подошла к бассейну и наклонилась, как-будто для-того, чтоб наполнить свой водонос; затем, коромысло опять приняло прежнее положение на её плече. Мистер Рочестер встал, подошел к ней и предложил какую-то просьбу. - "Девица поспешно опустила свой водонос, и дала ему пить". Тогда, из под-полы своего платья, он вынул ящик, открыл его и показал великолепные браслеты и серьги; изумление и радость яркими чертами выразились на лице девицы. Он стал на колена, и положил сокровище у её ног; её взоры и жесты обличали сомнение, недоверие, восторг; он прикрепил браслеты к её рукам, и привесил серьги к её ушам. То были - Элиазар и Ревекка: недоставало только верблюдов для полноты патриархальной сцены.

Зрители опять сгруппировались между-собой, потолковали о чем-то в-полголоса, но, казалось, не могли согласиться в своих мнениях насчет какого-то слова или слога, изображаемого шарадой. Тогда полковник Дент, говоривший один за всех, потребовал "целой картины", и немедленно занавес опять был опущен.

Когда подняли его в третий раз, мы могли видеть только часть гостиной; остальное пространство было закрыто ширмами из какой-то темной и грубой материи. Мраморного бассейна уже не было, и на его месте стоял досчатый стол и кухонный стул, восковые свечи были потушены, и вся сцена освещалась тусклым светом из грязного фонаря.

Среди этой сцены одиноко сидел человек со всеми признаками отчаяния и злобы: его сжатые кулаки лежали, на коленах, глаза неподвижно были устремлены на землю. Я опять узнала мистера Рочестера, хотя на этот раз угадать его было довольно-трудно. Его сюртук был спущен с одного плеча, как-будто разорванный при упорной битве; волосы были взъерошены, и во всех чертах лица выражалось страшное отчаяние. Когда он двинулся с места, цепи зазвучали, и зрители увидели оковы на его руках.

невеста, последняя - well, колодезь. Обе эти части порознь относятся к первым двум сценам, а все слово - к последней. В этом заключено остроумие шарады. Примечание переводчика.}! воскликнул полковник Дент, и этими словами была разгадана шарада.

Через несколько минут, действующия лица переоделись в свои обыкновенные костюмы и вошли в столовую. Мистер Рочестер вел под руку мисс Ингрем: она поздравляла его с успешным окончанием игры.

-- Знаете ли, говорила она: - что из трех ролей, вы всего более мне нравились в последней сцене.

-- Нет ли еще остатков сажи на моем лице? спрашивал он, оборачиваясь к ней.

-- Нет, к великому несчастью! Вы не можете представить, как идут к вашей физиономии эти разбойничьи румяны!

-- Стало-быть вы не шутя любите героев большой дороги?

-- Английский разбойник весьма немногим уступает итальянскому бандиту, а этот может отдать преимущество только левантскому пирату.

-- Но кто-бы ни был я, прошу вас помнить, мисс Ингрем, что вы - моя жена. Мы обвенчались с вами не дальше как за час, в присутствии многочисленных свидетелей.

Мисс Ингрем засмеялась, и яркая краска выступила на её лице.

-- Теперь, полковник, ваша очередь, сказал мистер Рочестер, обращаясь к мистеру Денту.

Когда другая партия отправилась в гостиную, мистер Рочестер и его спутницы заняли порожния места. Мисс Ингрем была по правую руку своего кавалера; другия зрительницы заняли стулья подле них по обеим сторонам. Теперь я перестала наблюдать актеров, и уже не следила с прежним участием за поднятием занавеса: все мое внимание было поглощено одними зрителями, и мои глаза, еще так недавно обращенные на малиновое драпри, были теперь прикованы к полукругу стульев. Какую шараду выдумал полковник Дент и его партия, какое выбрали они слово, и как исполняли свои роли, ничего не помню; но за-то еще я вижу и теперь коисультацию, следовавшую за каждой сценой: вижу, как мистер Рочестер обращается к мисс Ингрем, и как мисс Ингрем склоняет к нему свою голову, так-что гагатовые кудри почти касаются его плеча и волнуются по его щекам: еще я слышу их взаимный шопот, и припоминаю выразительные взгляды, которые ойи бросали друг на друга.

Уже сказано, как я начала любить мистера Рочестера. Я не могла не любить его теперь именно-потому, что он совсем перестал замечать мое существование, потому-что я проводила целые часы в его присутствии, между-тем-как он никогда не обращал своих взоров в мою сторону, потому-что видела я, как все его внимание было поглощено одною знатною леди, которая с гордым презрением проходила мимо меня, как-будто боясь прикоснуться ко мне споим платьем, и если когда повелительный её взор случайно падал на мое лицо, она мгновенно спешила удалить его, как-будто от предмета слишком низкого для её наблюдений. Не могла я не любить, потому-что знала почти наверное, что он скоро женится на этой самой леди; и она ежедневно, безчисленными признаками, обнаруживала свою гордую уверенность в его видах на нее. Каждый час была я свидетельницею, как мистер Рочестер любезничал с своей невестой, и хотя его взгляды выражали иной раз видимую безпечность, но и при этой безпечности, они могли быть неотразимо-привлекательны для будущей его подруги.

При этих обстоятельствах, ни что не могло охладить и поколебать моей любви, хотя было отчего приходить в отчаяние каждый день, и, пожалуй, каждый час. Быть-может, читатель, вы подумаете, что я ревновала, если только женщина, в моем положении, имеет право ревновать к такой леди, как мисс Ингрем. Но я не ревновала, и этим словом отнюдь нельзя объяснить моих тогдашних страданий. Мисс Ингрем, в моих глазах, была слишком-низка и ничтожна для возбуждения серьёзного чувства, похожого на ревность. Читатель без-сомнения найдет это очень-странным; и о я знаю, что говорю. Мисс Ингрем была блистательна, великолепна, цвет и краса джентльменского круга; но душа в ней была крайне-бедна, и сердце безплодно по своей природе: ничто не расцветало произвольно, само-собою, на этой жалкой почве, и усилиями воспитания могли быть вырощены на ней плоды неестественные, незрелые, готовые завянуть при первых порывах нравственной бури. Не было в ней ничего такого, чтобы непосредственно исходило из глубины её собственного духа, как зрелый и вполне законченный факт, выработанный в горниле размышления: она бросала пыль в глаза звучными фразами из книг, повторяла на-обум чужия слова, нередко наполненные забавными противоречиями; но никогда и ни на что она не могла представить своих собственных мнений. Говорить, и только говорить без-умолка и без толка, о чем бы то ни было и как бы то ни было - вот в чем, казалось, по её мнению, заключалась вся тайна быть любезной. Слушали ее, или нет, убеждались или нет её пустыми фразами - это другой, чуть ли не посторонний вопрос, о котором она ни мало не заботилась. При первом знакомстве, она могла, по-крайней-мере на несколько часов, разгонять скуку в своем собеседнике: но прислушиваясь к ней сегодня и завгра, не мудрено было прийдти к безошибочному заключению, что не было в этой женщине никакой души, и что, на плечах её, вместо головы, держался прекрасный шарик, набитый воздухом, способным производить искусственные звуки. Словом, мисс Ингрем не мыслила никогда, как человек, и едва-ли даже подозревала в себе способность мыслить. Почти то же должно сказать и о сердце этой девицы. При отсутствии ума, изощренного проявлениями самостоятельной и оригинальной мысли, чувство мисс Ингрем получило одностороннее направление, ограниченное мелкими наслаждениями светской жизни. Любовь, в строгом и благороднейшем смысле этого слова, как потребность высокой нравственной натуры, не существовала для мисс Ингрем; но взамен этого чувства, в ней был развит до последних крайностей инстинкт чувственной страсти, слишком-ясно выражавшийся в безграничном, пламенном желании выйдти замуж, и нет никакого сомнения, что замужство было первою и последнею целью её жизни. К этой единственной цели, теперь, как и всегда, были устремлены все её желания и мысли. Чувства симпатии, нежности, сострадания, участия, были неизвестны мисс Ингрем. Между-прочим она без всякой причины возненавидела Адель, и даже не считала нужным скрывать этой ненависти. Случалось, что резвая девочка подбегала к ней с каким-нибудь вопросом: мисс Ингрем толкала ее, бранила, высылала из комнаты, и почти всегда называла ее не иначе, как глупой куклой. Другие глаза, так же как мои, наблюдали эти обнаружения в характере мисс Ингрем - наблюдали внимательно, тщательно и прозорливо. Да, будущий жених, сам мистер Рочестер безпрестанно следил за своей невестой, знал и видел все её недостатки, и я была убеждена в душе, что он не мог питать к ней истинной страсти.

И однакожь я видела, что мистер Рочестер намерен жениться на мисс Ингрем. Зачем и для-чего: что ему делать с женщиной без души и без сердца, с женщиной, у которой, после её замужства, уже не останется никакой цели в жизни? Мой разсудок не мог приискать успокоительных ответов на эти и подобные вопросы, и сердце, мое жестоко страдало за будущую судьбу мистера Рочестера. Были, вероятно, родовые, фамильные причины, неизбежно определявшия этот брак; но я знала и чувствовала, что Рочестер не мог отдать ей своего сердца, и что она, в свою очередь, не заслуживала этого сокровища. Эта, и одна только эта мысль, разстраивала покой, моей души и поддерживала мучительную лихорадку в страждущей груди.

обоих. Будь она добра и благородна в истинном значении этого слова; будь она женщина с энергией и чувством, я однажды навсегда выдержала бы страшную борьбу с двумя лютыми тигрицами нравственной природы - с отчаяньем и ревностью; мое сердце, нет сомнения, было бы разорвано на части; но я удивлялась бы ей во глубине души, вполне сознавая её превосходство над собою, и потом, успокоилась бы на всю свою жизнь. И чем больше было бы её нравственное превосходство, тем глубже было бы мое удивление, и тем прочнее могло бы утвердиться спокойствие моей жизни. Но не так происходили все эти дела. Мисс Ингрем ежеминутно выдумывала сильные эффекты, чтоб сразить сердце своего жениха, и ежеминутно делала пребезсмысленные промахи, воображая в то же время, что метко идет к цели, и не сомневаясь в окончательной победе. Быть постоянною свидетельницею всех этих проделок, значило для меня - испытывать безпрерывное раздражение и самое мучительное принуждение.

И когда она все дальше и дальше отступала от своей цели, я видела очень-хорошо, как можно было бы на её месте увенчать свои желания совершеннейшим успехом. Стрелы, безпрестанно отпрядывавшия от его груди и безвредно падавшия при его ногах, могли бы, при других обстоятельствах, пронзить его гордое сердце, пробудить любовь и нежность на его сардоническом лице; но и без этого искусственного вооружения, было бы легко, на месте мисс Ингрем, одержать спокойную и прочную победу.

-- Почему бы не иметь ей на него сильнейшого влияния, когда она, но своему положению, поставлена с ним на такой короткой ноге? спрашивала я сама-себя. - Без-сомнения, нет в её груди истинной страсти к этому человеку. Если бы она побила его искренно, душевно, не-кчему было бы ей расточать, с таким упорством, свои жеманные улыбки, бросать безпрестанно свои зажигательные взоры, выдумывать грациозные ужимки, одна другой неестественнее, вычурнее, приторнее. Мне кажется, его сердце могло бы вернее принадлежать ей, если бы она просто сидела подле него, говорила мало и смотрела на него еще меньше. Прошло то время, когда я сама видела на его лице выражение нежное, исполненное глубокого чувства; но тогда оно возникло само-собою, без всяких посторонних усилий, вычурных, жеманных, странных: мне стоило только отвечать на его вопросы просто и ясно, без гримас, без притязаний на любезность, и его физиономия прояснялась больше и больше, становилась нежнее и нежнее, и взоры его искрились истинною страстью. Но ничего подобного нельзя подметить, когда любезничает с ним мисс Ингрем, вооруженная всеми запасами натянутого остроумия и кокетства: мистер Рочестер холоден, как гранит, и ничто не обнаруживает в нем волнения страсти. Чем же и как будет она прельщать его в супружеской жизни? Ничем, конечно, и никак: равнодушие заступит место прежнего кокетства, и жизнь для обоих сделается тяжким бременем; а между-тем, я убеждена в душе, что супруга мистера Рочестера, при других обстоятельствах, была бы счастливейшею женщиною в мире.

Я еще ничего не сказала в осуждение женитьбы по разсчету и фамильным связям. Сначала я была крайне изумлена, когда открыла намерение мистера Рочестера: я считала его человеком, неспособным увлекаться ничтожными и пошлыми побуждениями при выборе жены; но чем больше я всматривалась в положение, воспитание и образ жизни действующих лиц, тем меньше чувствовала охоты осуждать и бранить мистера Рочестера и мисс Ингрем за то, что они, в решительном случае своей жизни, поступают сообразно с идеями, внушенными им с самого детства. Что делать? Уж верно всем им суждено идти по пробитой колее и, вероятно, были у них свои разсчеты и соображения, непостижимые для бедной девушки, воспитанной вне джентльменского круга. Правда, мне казалось, если бы я была джентльменом, таким же как мистер Рочестер, я вступила бы в брак не иначе, как по влечению собственного сердца; но самая простота этого плана и очевидность выгод, представлявшихся в супружеской жизни с любимою женой, убеждали меня в существовании особых побуждений, неизбежно разрушавших ли естественные начала и внушения здравого смысла: иначе, думала я, все поступали бы сообразно с этими правилами.

Но, в других отношениях, так же как и в этом, я была снисходительна к мистеру Рочестеру и забыла все его недостатки, которые при первом знакомстве бросились мне в глаза. Прежде я старалась изучить все стороны его характера - ставила в параллель добро и зло, замечаемое в нем, чтобы, на основании их относительного веса, определить правильный суд об этой загадочной натуре. Теперь, напротив, я не видела зла, и суд мой был пристрастный, односторонний. Отталкивающий сарказм, грубость и колкость, едва выносимые при первом знакомстве, были теперь, в моих глазах, похожи на острые приправы в отборном блюде: присутствие их казалось едким, нередко горьким на вкус, но их отсутствие непременно испортило бы все блюдо. Было, однакожь, по-временам в его глазах какое-то неопределенное выражение, не то грустное, не то мрачное и злобное, но во всяком случае неуловимое для посторонних наблюдении, и эта скользкая черта обыкновенно бросала меня в дрожь, как-будто я бродила на поверхности волкана, и земля уже разверзалась под моими ногами. Но вместо - того, чтобы бежать от этих странных взоров, я, напротив, старалась угадать их таинственное выражение, и на этот раз от души завидовала мисс Ингрем, которая, когда-нибудь, среди семейной жизни, заглянет на досуге в эту непостижимую бездну и будет иметь полную возможность измерить её глубину.

Между - тем пока я думала только о мистере Рочестере и будущей его невесте - пока я видела только их, слышала только их разговор, и следила только за их движениями, разгадывая смысл каждой мины и каждого жеста - все прочие гости были заняты своими собственными интересами и удовольствиями. Достопочтенные вдовицы, леди Линн и баронесса Ингрем, продолжали между гобою торжественную беседу, кивая по-временам друг другу своими двумя тюрбанами, или, поднимая свои четыре руки в изъявление таинственности, изумления или ужаса, смотря по направлению, какое могли принимать их сплетни и пустая болтовня. Добрая мистрисс Дент разговаривала с кроткою мистрисс Эстон, и обе иногда обращались ко мне с ласковой улыбкой или словом. Сэр Джордж Линн, полковник Дент и мистер Эстон, разсуждали о политике и о судебных делах в Милдькотском-Уезде. Лорд Ингрем любезничал с Эммой Эстон; Луиза играла и пела в угоду и наслаждение Генриха Линна, а Мери Ингрем вслушивалась в красноречивые любезности его братца, Фредерика Линна. Иногда все почтенное собрание смолкало на минуту, чтобы обратить внимание на главных действующих лиц, потому-что все же, наконец, мистер Рочестер и неразлучная его спутница, мисс Ингрем, были жизнью и душою всего общества. Если он выходил из комнаты не больше как на час, скука весьма-заметным образом начинала тяготеть над его гостями, и как-скоро он возвращался, беседа джентльменов и леди принимала вдруг оживленный характер.

Но всего более оказался чувствительным недостаток этого оживляющого влияния, когда мистер Рочестер уехал однажды в Миллькот по своим делам, не надеясь воротиться домой до поздняго вечера. День был мокрый и холодный: гости, для препровождения времени, собирались сначала прогуляться в цыганский табор, расположившийся в соседней деревне; но теперь никто не думал приводить в исполнение этот план. Некоторые джентльмены отправились в конюшни; другие, помоложе, вместе с молодыми леди, играли на бильйарде в бильйардной комнате. Вдовствующия леди, Ингрем и Линн, искали утешения в спокойной игре в карты. Бланка Ингрем, отвергнув, гордым молчанием, покушения мистрисс Дент и мистрисс Эстон вступить с нею в разговор, съиграла, с видимой небрежностью, несколько арий на фортепьяно, и потом, взяв из библиотеки какой-то роман, уселась на софу и приготовилась провести в фантастическом мире скучные часы разлуки с возлюбленным своего сердца. Весь дом безмолвствовал, скучал, и только изредка, веселый говор игроков на бильйарде прерывал всеобщее внимание.

Уже смеркалось и часы пробили урочный срок приготовления к обеду, как-вдруг маленькая Адель, вскарабкавшаяся подле меня на окно в гостиной, закричала:

-- Voilà monsieur Rochester qui revient!

Я повернулась, и в ту же минуту мисс Ингрем быстро вскочила с своего места. Другия дамы тоже оставили свои разнообразные занятия, потому-что услышали стук колес и лошадиных копыт. К дому подъезжал постшез.

-- Что за идея приехать назад в этом экипаже? сказала мисс Ингрем. - Он выехал верхом на своем Мицраиме; перед ним Лоцман бежал впереди: куда же девал он собаку и коня?

Говоря это, она придвинула к окну свою высокую фигуру и широкое платье на такое близкое разстояние, что я должна была перегнуться назад в самый угол, рискуя переломить спину: в своей нетерпеливой запальчивости мисс Ингрем сначала не заметила меня, но теперь, когда её взор невольно встретился с моим, она вздернула губу и поспешно отошла к другому окну. Постшез остановился у ворот; кучер позвонил и у подъезда очутился какой-то джентльмен в дорожном костюме; но то был не мистер Рочестер: то был высокий, дюжий господин, незнакомый никому.

-- Это нестерпимо! воскликнула мисс Ингрем. - Кто тебе велел взобраться на окно, несносная обезьяна (титул Адели), и делать фальшивые тревоги?

И она бросила на меня гневный и грозный взгляд, как-будто я провинилась перед ней.

В корридоре послышался смутный, но довольно-громкий говор, и вслед затем, в гостиной показался незнакомец. Он учтиво поклонился леди Ингрем, вероятно, принимая ее за старшую даму.

обществе, если позволите. Мы давно приятели с мистером Рочестером.

Его обращение и манеры обличали джентльменския привычки; его произношение показалось мне не совсем иностранным, однакожь и не английским; по возрасту, он мог быть ровесником мистера Рочестера, быть-может старше или моложе одним годом; цвет лица был у него желто-бледный, иначе он мог бы показаться красавцем, по-крайней-мере, с первого взгляда. При дальнейшем исследовании, проглядывали в его лице не совсем-приятные признаки: его черты были правильны, но слишком-аляповаты; глаза были круглые и большие, но сквозь них виднелась какая-то будничная, праздная жизнь - так, по-крайней-мере, мне показалось.

Обеденный звонок разсеял все это общество: леди и джентльмены пошли одеваться к столу; Адель и я удалились в комнату мистрисс Ферфакс. Я увидела незнакомца во второй раз уже после обеда, когда все гости опять собрались в гостиной. Тут он, казалось, был совершенно в своей сфере; но его физиономия еще больше не понравилась мне, потому-что на ней не было ни малейших следов одушевленной жизни. Его глаз блуждал, не останавливаясь положительно ни на каком предмете, и это придавало ему чрезвычайно-странное выражение, какого до той поры еще не случалось мне видеть. Был он, повидимому, прекрасный и весьма любезный человек, но я почувствовала к нему непреодолимое отвращение. В этой гладкой, лоснящейся коже на его овальном лице не было заметно никакой энергии, никакой нравственной силы; его орлиный нос и маленький веселый рот, не могли обозначать твердости характера, и ясно, что по этому низкому, ровному лбу никогда не пробегали тени глубоких мыслей.

Когда я сидела в своем обыкновенном углу и смотрела на него при свете жирандолей на каминной полке, он занимал большие кресла подле камина и безпрестанно придвигался к огню; я сравнивала его с мистером Рочестером, и результат моих наблюдений был тот, что между ними не могло быть ни малейшого сходства: гладкий гусак и гордый сокол больше похожи друг на друга, чем эти два человека, принадлежавшие, по-видимому, к совершенно-различным породам. И, однакож, он говорил о мистере Рочестере, как о своем старинном друге: интересная дружба, поразительно подтверждающая старинную аксиому, что "les exlrèmcs se louchent!"

Два или три джентльмена сидели подле него, и до меня доносились по-временам отрывочные звуки их речей. Сначала я не могла составить определенного смысла из этих отрывков, потому-что разговор Луизы Эстон и Мери Ингрем, сидевших ко мне ближе, заглушал эту интересную беседу и нередко развлекал мое внимание. Эти девицы разсуждали о незнакомце, и обе называли его прекрасным молодым человеком. Луиза выразилась между-прочим, что он "премилое созданье", и что она "обожает его". Мери уверяла с своей стороны, что его "маленький ротик и безподобный нос" были идеалами совершенства в своем роде.

Но в эту минуту, к моему великому удивлению, мистер Генрих Линн позвал обеих девиц на другую сторону комнаты, чтоб условиться на-счет каких-то пунктов относительно отсроченного визита в цыганский табор.

Теперь ничто мне не мешало сосредоточить все свое внимание на мужской группе перед камином, и скоро я узнала, что имя незнакомца - мистер Месон. Из дальнейшей беседы объяснилось, что мистер Месон только-что воротился в Англию из какой-то весьма-жаркой страны, где жил он очень-долго, и это, без-сомнения, было причиной, отчего лицо его получило желтый цвет, и отчего теперь сидел он в теплом сюртуке и едва мог согреться подле разведенного огня. Скоро слова - Ямайка, Кингстон, испанский город, показали мне, что резиденцией мистера Месона была Вест-Индия, где, по его словам, он первый раз имел честь познакомиться с мистером Рочестсромь. Он говорил, что приятель его терпеть не мог знойных степей, ураганов и дождливой осени в этой стороне. Эти последния обстоятельства были для меня совсем неожиданною новостью. Я знала, что мистер Рочестер путешествовал и очень-много: так, по-крайней-мере, говорила мистрисс Ферфакс, но до-сих-пор мне казалось, что все его странствования ограничивались только европейским континентом, и теперь в первый раз приходилось мне слышать, что он далеко углублялся и в другия части света.

Неожиданное обстоятельство, совсем другого рода, прервало нить моих размышлений о похождениях мистера Рочестера. Мистер Месон, продолжавший дрожать в своем теплом сюртуке, попросил, чтоб принесли новых углей в камин, так - как прежний огонь уже перегорел и начал покрываться пеплом. Лакей, исполнивший это приказание, остановился, при выходе из гостиной, подле стула мистера Бетона и сказал что-то тихим голосом. Я могла только разслышать: - "старуха... довольно безобразная... безпокойная".

-- Скажи, что ее вытолкают в шею, если она не вздумает убраться по доброй воле, проговорил уездный судья.

И, обращаясь к дамам, полковник Дент продолжал громким голосом:

-- Милостивые государыни, все вы были намерены отправиться в цыганский табор для таинственных совещаний; но вот один субъект, из породы мистических бабушек, стоит в эту минуту в корридоре и вызывается раскрыть перед вами книгу судеб. Угодно вам ее видеть?

-- Как это можно, полковник! величественно возразила леди Ингрем. - Не-ужь-то вы будете поощрять такой низкий обман? Прикажите ее прогнать без дальнейших церемоний - вот и все!

-- Но это невозможно, миледи, сказал лакей: - мы никак не могли уговорить ее идти назад: мистрисс Ферфакс хлопочет и теперь, как бы выпроводить ее из дому; но цыганка уселась на стуле подле камина, и говорит, что не тронется с места до-тех-пор, пока ее не позовут к господам.

-- Она хочет, сударыня, рассказать судьбу благородной публике, и объявляет, что она и может, и хочет, и должна это сделать.

-- Какова она собой? спросили девицы Бетон в один голос.

-- Пребезобразная старушонка, почти такая же черная, как ворона.

-- Почему же знать, чорт-побери! возгласил Фредерик Линн: - может - быть она и в-самом-деле колдунья.

-- Позвать колдунью, чем скорее, тем лучше, перебил Фредерик. - Очень жалко пропустить такой курьёзный случай.

-- Что с вами, дети? воскликнула леди Линн. - Зачем напрашиваться на всякия приключения, такия, может - быть, которые в-состоянии разстроить наше общее веселье.

-- Я с своей стороны никак не могу изъявить своего согласия на такое безразсудное дело, величественно провозгласила баронесса ингремского парка.

-- Будто бы, маман? раздался надменный голос Бланки, круто повернувшейся назад на фортопьянном табурете. До этой минуты она сидела безмолвно, переворачивая листы музыкальной тетради, и прислушиваясь, вероятно, к противоположным толкам на-счет вещей цыганки. Голос матери вывел ее из задумчивости и заставил предложить свое собственное мнение. - Объявляю вам, вдовствующая баронесса: что вы можете и должны изъявить свое согласие, если вам угодно. Я непременно хочу знать и слышать свою судьбу, следовательно... Самуил, позови колдунью!

-- Я помню и знаю наперед, что вы намерены сказать; вспомните и вы, баронесса, что у меня есть своя собственная воля. - Самуил, живей!

-- Живей - живей - живей! вскричала вся молодежь, и джентльмены, и леди. - Пусть немедленно войдет цыганка. Как это весело!

Но лакей продолжал стоять на пороге.

-- Может-быть мне нужно предварить, что это ужасно-грубая женщина, сказал он.

Восторг ожидания немедленно одушевил всю публику, и остроумные шутки сыпались со всех сторон. Лакей вошел опять.

-- Теперь она не хочет идти, сказал он. - Цыганка говорит, что ей нечего делать с целым стадом - это её слова. Она требует, чтобы отвели для нея особую комнату, и тогда особы, желающия знать свою судьбу, могут являться к ней поодиначке.

-- Ты видишь, Бланка, что старуха начинает увертываться, заметила леди Ингрем. - Будь осторожна, мой ангел, или, всего лучше...

-- Пусть введут ее в библиотеку! сказала мисс Ингрем повелительным тоном. - Я, в свою очередь, ни мало не расположена слушать ее в присутствии всего стада: колдунья будет принадлежать мне одной, по-крайней-мере на несколько минут. - Есть ли огонь в библиотеке?

-- Молчать, болван! Делай, что тебе приказано.

Самуил исчез. Таинственность, ожидание, одушевление еще раз возрасли теперь до самой высокой степени.

-- Цыганка готова, сказал лакей, появившийся опять перед нетерпеливой публикой. - Она желает знать, кто приидет к ней прежде других.

-- Не мешает наперед осведомиться, что это за женщина. сказал полковник Дент: - и эту обязанность беру я на себя. - Можешь сказать, Самуил, что идет джентльмен.

-- Цыганка говорит, сэр, что ей нечего делать с джентльменами, и они могут избавит себя от труда делать ей визиты. Она говорит также, прибавил Самуил, с трудом удерживаясь от улыбки: - что и пожилые леди могут не безпокоиться: она желает иметь дело только с молодыми, и притом по-одиначке с каждой.

-- Да у ней, чорт-побери, вкус очень-недурной! воскликнул Генрих Линн.

Мисс Ингрем торжественно встала с своего места, и еще торжественнее пошла по зале.

-- Я иду вперед! сказала она таким тоном, который, по её разсчетам, должен был сделать честь её геройской неустрашимости.

в библиотеку.

Шумный говор замолк. Леди Ингрем, вероятно, разсчитала, что в подобном случае всего приличнее всплеснуть руками, и возвести очи к потолку. Мисс Мери объявила, что в ней никак бы не достало духа отважиться на такой подвиг. Эмма и Луиза Эстон смеялись в-втихомолку, но заметно было, что лица их выражали испуг.

Время тянулось очень-медленно, и прошло около пятнадцати минут, когда, наконец, отворилась дверь из библиотеки, и мисс Ингрем снова появилась в гостиной.

Что жь теперь? Будет она смеяться? Обратит все в шутку? Все глаза встретили ее с видом раздражительного любопытства, но она взглянула на всех холодно и угрюмо: в ней не было заметно ни малейших проблесков веселости; она торопливо села на свое место, не говоря ни слова.

-- Ну, Бланка? сказал лорд Ингрем.

-- Что вы думали? что вы чувствовали? Точно ли она угадывает судьбу? спрашивали девицы Эстон.

-- Оставьте меня в покое, messieurs et mesdames, если вам угодно, отвечала мисс Ингрем: - По всему видно, что органы любознательности и легкомыслия раздражаются у нас слишком-легко: все вы, не исключая моей доброй маман, поверили с первого раза, что в здешнем доме завелась колдунья, у которой - страшная дружба с чертями и выходцами с того света. Чего вы хотите? Я видела обыкновенную цыганку, побродягу; её ремесло - гадать по рукам и предсказывать, за деньги, всякой вздор, какой только подвернется под язык. Моя прихоть удовлетворена, и теперь, мистер Эстон, вы сделаете очень-хорошо, если примите на себя труд прогнать старушонку со двора.

Мисс Ингрем взяла книгу, облокотилась на ручку кресел, и, таким-образом, уклонилась от дальнейших объяснений. Я наблюдала ее около получаса: во все это время она ни разу не перевернула страницы; её лицо омрачалось больше и больше, и наконец не трудно было подметит на нем слишком определенное выражение огорчения и досады. По всей вероятности она слышала вещи, не слишком-лестные для её самолюбия, и я была убеждена, что, несмотря на притворное равнодушие, она приписывала необыкновенную и, конечно, незаслуженную важность открытиям цыганки.

Между-тем Мери Ингрем, Эмма и Луиза Эстон, объявили на-отрез, что оне не могут идти по-одиначке, и желают отправиться все вместе. Вновь открылись переговоры через расторопного слугу, и после нескольких переходов взад и вперед, Самуил объявил, что непреклонная Сивилла согласилась, наконец, принять общий визит робких девиц.

вбежали в отворенную дверь и разсеялись по гостиной.

-- Ну, ужь как хотите, это не то, что простая старуха! кричали оне одна за другой: - Она рассказала нам такия чудные вещи! Все она знает, решительно все!

На дальнейшие разспросы все девицы объявили единодушно и единогласно, что цыганка рассказала им с мельчайшими подробностями, что оне делали и говорили в своем детстве; описала книги и вещицы, украшавшия их будуары в родительском доме, портфёйли и различные подарки, полученные ими от родных и знакомых. С таким же единодушием утверждали оне, что цыганка угадала их тайные мысли, и каждой из них прошептала на ухо имя особы, любимой больше всего на свете, и, в-заключение, открыла, в чем состоят главнейшия желания и мечты их жизни.

Джентльмены требовали и просили, чтобы девицы объяснились несколько подробнее насчет последних двух пунктов; но им отвечали двусмысленными ужимками, односложными восклицаниями и разнообразными жестами, которыми, вероятно, немногим уяснилась сущность дела. Дамы между-тем, обмахиваясь веерами, изъявляли сожаление, что их предварительные советы не пошли в прок, и что цыганка всем по-пустому вскружила головы; старшие джентльмены смеялись и острили; младшие спешили наперерыв предложить свои услуги взволнованным красавицам.

Среди этого шума, когда мои глаза и уши были заняты разнообразными толками о загадочной сивилле, в комнату опять вошел Самуил.

Последовало молчание: дамы и девицы переглянулись с некоторым изумлением друг на друга.

-- Кого жь она разумеет? величественно спросила леди Ингрем, окидывая взором благородную публику.

-- Конечно не вас, маман, с нетерпением возразила Бланка. - Ступай, Самуил, скажи этой старушонке, что ремесло ее не стоит гроша, и что она видит не дальше своего носа. Мы все были у нея, и никто больше не нуждается в её болтовне.

Лакей ушел, но минуты через две воротился опять и подошел прямо ко мне.

-- О, да, я пойду непременно, отвечала я, к великой досаде мисс Ингрем, не предполагавшей этой развязки.

В-самом-деле, любопытство мое было возбуждено в высшей степени, и я обрадовалась приглашению Сивиллы. Выходя из дверей, я слышала сардонический хохот мисс Бланки Ингрем.

-- Если вам угодно, мисс, сказал Самуил: - я буду ждать вас в корридоре: вы можете меня позвать, если, сверх чаяния, старуха вас испугает.

-- Нет, Самуил, ты можешь воротиться в кухню: я нисколько не боюсь.