Дженни Эйр.
Часть третья.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть третья. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Все в библиотеке было тихо и спокойно при моем входе, и Сивилла - если только то была Сивилла - сидела довольно-уютно в больших креслах перед камином. На ней был красный плащ и черная шляпка, или лучше, широко-крылая цыганская шляпа, стянутая пестрым платком под самым подбородком. Потухшая свеча стояла на столе; цыганка склонилась над камином и, казалось, читала что-то в маленькой черной книге, похожей на молитвенник: она бормотала про себя невнятные слова, как обыкновенно делают старухи, и не думала прекращать своего занятия при моем входе: вероятно ей хотелось дочитать параграф.

Я остановилась на ковре, перед решоткой камина, и начала греть руки, так-как я несколько озябла в холодной гостиной. Ничто, в эту минуту, не нарушало обыкновенного спокойствия моей души, да и вид цыганки был вовсе не страшен. Она закрыла книгу и с медленною торжественностью подняла на меня свои глаза: широко-крылая шляпа отчасти затеняла её лицо, однакож я могла разглядеть, что это было довольно-странное лицо, смуглое и, в некоторых местах, совершенно-черное. Её волосы щетинились из-под белого банта, стягивавшого подбородок, и небрежно раскидывались по обеим сторонам её щек: вдруг она бросила на меня быстрый, смелый и решительный взгляд.

-- Ну, красная девица, и ты вздумала погадать насчет своей судьбы? спросила цыганка голосом, столько же решительным, как её взгляд, и таким же грубым, как черты её лица.

-- Я не желаю знать своей будущности; ты навязалась почти насильно с сволми услугами, по заранее говорю тебе, бабушка, что я ничуть не расположена верить в твое колдовство.

-- Это похоже на твое безстыдство, красная девица. Я поняла тебя при первом взгляде, и почуяла по твоим шагам, чего ждать от тебя.

-- Будто бы? У тебя быстрый слух, бабушка.

-- И быстрый глаз, и быстрый мозг.

-- Тем лучше: все это нужно для твоего ремесла.

-- И особенно, если приведется иметь дело с такими бойкими вострухами, как ты. Отчего же ты не дрожишь, красная девица?

-- Мне не холодно.

-- Отчего ты не бледнеешь?

-- Я не больна.

-- Отчего ты не обращаешься к моему искусству?

-- Я не глупа.

Старая хрычовка замямлила губами и скрыла злобную усмешку под своей шляпой. Потом она вынула из-под полы коротенькую черную трубку, положила на нее уголь, и начала курить. Просидев таким-образом несколько минут, она вдруг выпрямилась в своих креслах, бросила трубку, и устремив пристальный взгляд на огонь, сказала протяжным гоном:

-- Тебе холодно, красная девица, и больна ты, и глупа ты.

-- Докажи это, бабушка.

-- Изволь: за этим дело не станет. Тебе холодно, потому-что ты одна-одинёхонька на этом свете, и ничто не разжигает своим прикосновением огня, заключенного в твоей груди. Ты больна, потому-что лучшее чувство, высокое и самое приятное, какое-только дано человеку, отпрядывает прочь от твоего сердца. Ты глупа, потому-что не умеешь приманить к себе это чувство, и не делаешь ни шага вперед, когда оно идет к тебе навстречу.

Она опять приставила к губам свою коротенькую, черную трубку, и принялась курить с особенною жадностью.

-- Всякой женщине... да, почти так; но будет ли это справедливо относительно почти всякой женщины.

-- При моих обстоятельствах? конечно.

-- Да, именно так, при твоих обстоятельствах; но найди мне еще особу, обставленную так же, как ты.

-- Это ничуть не мудрено: есть тысячи женщин с моими обстоятельствами.

-- Не найдешь и одной - это я тебе говорю. Твои обстоятельства - единственны в своем роде, и ты сама этого не знаешь. Счастье у тебя под носом, и стоит только пошевелиться, чтобы захватить его в свои руки. Материалы подготовлены давно: недостает лишь уменья пользоваться ими. Случай немного помешал твоему делу; но случай пройдет, и тогда - хватай, лови, не мигай!

-- Я не понимаю загадок, и не имею ни малейшей охоты их отгадывать.

-- Но если ты хочешь иметь ясные ответы и советы, покажи мне свою ладонь.

-- И наперед, конечно, мне надобно посеребрить твою руку?

-- Разумеется.

Я подала шиллинг; старуха вынула из кармана старый чулок, повертела его и запрятала монету. Потом велела мне протянуть руку, и когда это было сделано, она пристально принялась разсматривать мою ладонь, склонив над нею свою голову.

-- Тонка, гладка, ровна, продолжала старуха: - нечего мне делать с рукой, на которой нет почти никаких линий. Да и то сказать: какого-чорта найдешь на ладони? Судьба написана не там.

-- Верю тебе, бабушка.

-- Нет, судьба написана на лице: на лбу, около глаз, в самых глазах, в линиях около рта. Становись на колени, и подними свою голову.

-- Я! теперь ты ближе подходишь к делу, сказала я, исполняя её приказ: - Я начинаю верить в твою проницательность, колдунья.

Я стала на колени в двух шагам от нея. Старуха поворочала кочергой уголья в камине, и с важностью села опять на своих креслах: яркий отблеск прямо падал на мое лицо, между-тем как сама-она оставалась в тени.

-- Желала бы я знать, с какими чувствами и надеждами ты пришла ко мне, красная девица, начала колдунья, пристально всмотревшись в черты моего лица: - Желала бы я знать, какие мысли бушуют в твоем мозгу, в ту пору, когда сидишь ты по целым часам в этой модной комнате, между-тем как леди и джентльмены порхают мимо тебя, подобно теням в волшебном фонаре. Нет, и не может быть никакой симпатии между тобой и этими людьми: в твоих глазах они ни больше и ни меньше, как тени человеческих фигур без всякого материального содержания. Еще раз: что ты думаешь и чувствуешь, красная девица, когда сидишь одиноко между этими людьми?

-- Скучаю обыкновенно, чувствую усталость, иногда дремлю; но весьма-редко становится мне грустно между ними.

-- Стало-быть, есть у тебя какие-нибудь тайные надежды, и воображение нашептывает тебе впереди приятные мечты: так или нет?

-- Совсем не так. Моя первая и последняя надежда - скопить немного денег из своего жалованья, завести пансион в каком-нибудь маленьком домике, и жить самой-по-себе, независимо от посторонних лиц.

-- Что жь мудреного? Ты могла узнать их от людей.

-- Слишком-много ты думаешь о своей проницательности, красная девица. Ну, положим и так... да, ужь если сказать правду: я знакома с одной служанкой в этом дому. Мистрисс Пуль...

При этом имени я вздрогнула и зашаталась.

-- Быть тут худу, быть тут худу! подумала я. - Черти в-самом-деле завелись в этом доме.

-- Не тревожься, красная девица, продолжала колдунья: - мистрисс Пуль - добрая, спокойная тварь, и притом, на нее можно совершенно положиться: она моя приятельница. Ну, так дело-то вот в чем: неужели, сидя на окне в той комнате, ты не думаешь ни о чем, кроме как о своей будущей школе? Неужели, в-самом-деле, ты не принимаешь никакого участия ни в одной из этих знатных особ, которые сидят на софах и стульях перед тобою? Неужели ни одно лицо, ни одна фигура, не интересует тебя, красная девица? Разве не следишь ты, по-крайней-мере, из любопытства, за движениями какой-нибудь из этих блестящих фигур?

-- Я охотно наблюдаю, все эти лица и все фигуры без исключения.

-- А разве никто из них не занимает тебя предпочтительно? Не случается ли тебе выбирать для своих наблюдений исключительно одну или две фигуры?

-- Случается, особенно когда я догадываюсь по движениям или взорам, что интересная пара располагается вести интересную беседу.

-- Какие же беседы тебе особенно нравятся?

-- О, на этот счет я не могу делать произвольного выбора: все эти. леди и джентльмены толкуют вечно об одном и том же, о любви и волокитстве, и у всех них впереди одна и та же цель - свадьба. Около этого предмета однообразно вертятся все их желания и мысли.

-- Но любишь ли ты сама этот однообразный предмет?

-- Он не имеет никакого значения в моих глазах, и я стараюсь о нем не думать.

-- Будто бы это так? Не-уже-ли в ту пору, как молодая леди, цветущая здоровьем и красотою, украшенная блистательными талантами, леди богатая и принадлежащая к самому высшему кругу, сидит и улыбается в глаза джентльмену, которого ты...

-- Что я?

--...Ты знаешь, и о котором, может-быть, имеешь хорошее мнение...

-- Я не знаю здешних джентльменов. Едва-ли мне случалось разменяться с каждым из них одним или двумя словами; чтожь касается до моего мнения о них, я знаю только, что некоторые, при своих почтенных летах, не слишком-тонки и не слишком-толсты; другие покамест еще очень-молоды и недурны собою; но, во всякох случае, нет мне ни малейшей надобности знать, с каким расположением духа они принимают улыбки и нежные взгляды молодых красавиц, которые их окружают.

-- Ты не знаешь здешних джентльменов? Ты не вступала с ними ни в какие разговоры? Не-уже-ли то же самое ты скажешь и о владельце этого замка?

-- Его нет дома.

-- Глубокомысленное замечание! Замысловатая увертка! Хозяин уехал в Миллькот сегодня поутру, и воротится назад сегодня вечером, или завтра; не-уже-ли это обстоятельство должно исключить его из списка твоих знакомых, и совсем изгладить из твоей памяти, как мертвеца, покончившого все отношения с земным миром?

-- Я говорила, что леди улыбаются в глаза джентльменам, и в последнее время, на глаза мистера Рочестера пролито столько сладких улыбок, одна другой нежнее и милее, что скоро, я думаю, оне перельются через край; разве ты этого не заметила?

-- Мистер Рочестер имеет полное право пользоваться обществом своих гостей!

-- Нечего распространяться о правах мистера Рочестера; но не-уже-ли ты никогда не замечала, что из всех пересудов и толков по супружеской части, мистер Рочестер, на этот раз, счастливее всех своих гостей? Разве не бросалось тебе в глаза, что с ним постоянно ведет нежную беседу прекрасная и милая леди?

-- Нетерпение и внимательность слушателя изощряет язык рассказчика.

Это замечание я высказала больше для самой-себя, чем для цыганки. Её странная речь, голос и манеры, начинали приводить меня в какое-то мечтательное состояние. Из её уст поминутно выходили неожиданные сентенции одна за другою, и я совсем запуталась в паутину этой мистификации. В-самом-деле, какой невидимый дух сидел подле меня изо-дня-в-день, подслушивал биение и трепет моего сердца, сторожил за тайными моими размышлениями?

-- Нетерпение и внимательность слушателя! повторила колдунья: - да, мистер Рочестер, по целым часам, склонял свое внимательное ухо к очаровательнейшим губкам, созданным как-будто нарочно для его настоящих и будущих наслаждений, а глаза мистера Рочестера всегда выражали самую искреннюю и восторженную благодарность: разве ты не замечала этого?

-- Благодарность? Нет, колдунья, кажется ты ошиблась: мне никогда не удавалось подметить такого выражения на его лице.

-- Подметить! Стало-быть ты всматривалась в его лицо: какое же выражение ты встречала на нем, если не благодарность?

Я не отвечала. - Ты видела на нем выражение любви: не так ли? И, заглядывая вперед, без-сомнения ты видела его женатым, и воображала, как будет он счастлив с своей невестой.

-- Гм! несовсем. Твое колдовство, на этот раз, попадает в-просак.

-- Ну, так какого же чорта ты видела?

-- До этого, бабушка, тебе нет никакого дела: я пришла спрашивать, а не делиться с тобою своими секретами. Скажи-ка лучше: правда ли, что мистер Рочестер скоро женится?

-- Правда. Он вступает в брак с прекрасною мисс Ингрем.

-- И скоро?

-- Должно-быть что так, и нет никакого сомнения, что оба они будут совершенно-счастливы, хотя кажется ты имеешь непростительную дерзость сомневаться в этом. Мистер Рочестер не может не любить такой прекрасной, благородной, умной, образованной леди, и, по всей вероятности, она также любит его... то-есть, не мистера Рочестера, а его деньги. Я знаю наверное, что мисс Ингрем влюблена до безумия в рочестерское поместье, его древний и богатый замок, хотя - прости меня Бог - не дальше как за час, я рассказала ей на этот счет такия вещи, от которых её губки вздернулись, и глаза приняли страшно - гневливое выражение. Ужь я-было и советовала ей приискивать, на всякой случай, другого женишка...

-- Послушай, бабушка: я пришла сюда вовсе не затем, чтоб слышать от тебя толки на-счст мистера Рочестера и его невесты. Я желаю знать свою собственную судьбу, и ты еще ничего не сказала.

-- Твоя судьба, покамест, остается под сомнением, потому-что в чертах твоего лица встречаю довольно-странные противоречия. Случай должен определить меру твоего счастья, это ужь я наверное знаю. Это было мне известно еще прежде, чем пришла я в этот замок. Случай и теперь работает усердно в твою пользу: от тебя зависит протянуть руку и устроить свою судьбу; но захочешь ли ты это сделать, неизвестно: я стараюсь, но мере своих средств, решить эту задачу. Стань опять на колена перед этой решеткой.

-- Изволь. Только пожалуйста не задерживай меня.

Я стала на колени. Облокотившись на ручку кресел, старуха вперила в меня свои глаза, и начала таким-образом:

-- Пламя сверкает в глазу, и глаз сияет как роса: много в нем нежности и чувства; он улыбается моей болтовне; он восприимчив. Впечатление скользит за впечатлением по гладкой его сфере, и он исполнен глубокой грусти, как-скоро нет на нем улыбки, безсознательная усталость слишком-заметно тяготеет на его ресницах: это означает меланхолию, развитую уединением и отчуждением от света. Вот он отворачивается от меня, не имея сил вынести дальнейших наблюдений: его насмешливый взор, по-видимому, отвергает истину открытий, уже сделанных, не признает в себе излишней чувствительности и печали: эта гордость и эта осторожность еще больше подтверждают мое мнение. Глаз вообще благоприятен.

по своей природе, никогда не. был он предназначен к вечному молчанию среди одинокой жизни: много будут говорить, и еще чаще смеяться, эти уста при дружеских, откровенных беседах. Вообще я нахожу, что и рот сопровождается признаками благоприятными.

-- Нигде я не вижу препятствий к счастливой судьбе, кроме разве в голове, и вот что говорит эта голова: "Я могу жить одиноко, сосредоточенная в себе-самой и вдали от всех полей, если только будут этого требовать обстоятельства и уважение к себе. Ни за какие блага в свете не продам я своей души. Есть во мне некоторое сокровище, рожденное вместе со мною, и оно останется при мне, если даже нужно будет отказаться от всех удовольствий света и внешних радостей жизни. Никто и никогда не купит этого сокровища ценою унижения нравственной природы". - Крепко сидит разсудок на этом челе, с уздой и возжами в своих руках, и не вырвутся из-под его власти бурные чувства, чтобы произвести опустошение в этом слабом организме. Пусть бушуют страсти, и воображение ярко рисует разнообразные виды обольщений: разсудок обуздает волю, и даст ей направление, сообразное с своими верховными определениями. Громко для моих ушей говорит этот лоб: - "сильные ветры, землетрясения, удары, могут проходить мимо меня: всегда и везде я буду следовать внушениям того внутренняго голоса, в котором вижу и слышу свою совесть, спокойную и чистую".

-- Хорошо говоришь ты, лоб: твои внушения будут исполнены. Давно составила я план для своей жизни, строгий и правильный, потому-что слышу в нем голос своей совести, вижу определения разсудка. Я знаю, как скоро проходит молодость, и цвет красоты невозвратно исчезает, если в чашу наслаждений примешиваются капли стыда или угрызений: не нужны мне жертвы, огорчения, печали, очарования разврата - мое сердце и вкусы созданы для наслаждений высших, благороднейших. Я хочу в других питать чувства благодарности и уважения к себе, но никогда не допущу себя до раскаяния и горьких слез: лето и осень моей жизни должны быть окружены наслаждениями тихими и спокойными, без примеси мучительных угрызений. Таковы мои правила, и никакая сила не заставит меня отступить от них ни на шаг... Но вот теперь я в каком-то странном чаду: мечты моей фантазии занеслись далеко, далеко, и я желала бы продлить эти минуты до бесконечности. - Встаньте, мисс Эйр, и оставьте меня: комедия кончена!

Где же была я? Сплю я или бодрствую? Во сне или на яву мечтаются мне эти грёзы? - Голос старухи изменился совершенно: её выговор, жесты, взгляды - все для меня знакомо, так же как мое собственное лицо в зеркальном стекле, как звук моего собственного языка. Я встала, но не могла и не хотела идти. Я оглянулась кругом, взяла кочергу, поворочала огонь в камине, и опять оглянулась: старуха нахлобучилась своей цыганской шляпой, и опять попросила оставить ее. Пламя вдруг осветило её протянутую руку: владея теперь всеми своими чувствами, я принялась наблюдать. Это ужь отнюдь не была изсохшая рука старой ведьмы: это был, напротив, округленный и гибкий член с белыми пальцами, и на одном из них я заметила кольцо с драгоценным камнем, то самое, которое и прежде видела, больше сотни раз. Лицо старухи уже не отворачивалось от меня; совсем напротив: она сняла свою шляпу, и сбросила платок с своей шеи.

-- Ну, Дженни, узнаёте ли вы меня? спросил ласковый голос, слишком мне знакомый.

-- Скажите только этот красный плащ, милостивый государь, и тогда...

-- Но тут пропасть узлов; помогите мне.

-- Разорвите их, вот и все.

-- Долой повязки! К-чорту шутовской наряд!..

И перед моими глазами стоял мистер Рочестер.

-- Что за странная идея, сэр!

-- Но выполнена недурно: как вы думаете?

-- Да, с этими леди вы вели себя отлично.

-- А с вами?

-- Со мной вы забыли роль цыганки.

-- Какую же роль играл я перед вами?

-- Объяснить довольно-трудно; но вам забавно было меня дурачить, и говоря непостижимые безсмыслицы, вы хотели и меня заставить отплатить вам тем же. Это едва-ли хорошо, сэр.

-- Вы прощаете меня, Дженни?

-- Надобно об этом подумать: теперь ничего не могу сказать. Если, подумав хорошенько, я найду, что вы еще не успели меня одурачить, я постараюсь извинить вас.

-- О, вы были слишком-осторожны, и не потерялись ни на одну минуту!

В-самом-деле, мистер Рочестер был прав, потому-что, говоря с ним как с фантастической цыганкой, я обдумывала каждое слово, и ничем не скомпрометировала себя: это было теперь для меня большим утешением. Правда, впрочем, что почти, с самого начала этого свидания, я подозревала здесь какую-нибудь мистификацию. Мне было известно, что цыганки и, так-называемые, колдуньи выражаются далеко не так, как эта фантастическая старуха под маской мужчины, и я могла, некоторым образом, заметить притворный глаз и усилие скрыть черты своего лица; но во всем этом я подозревала Грацию Пуль - эту живую загадку и ходячую тайну в джентльменском доме; мысль о мистере Рочестере мне и в голову не приходила.

-- Это улыбка самодовольствия, милостивый государь. Теперь кажется, с вашего позволения, я могу идти на свое место?

-- Нет, постойте: скажите мне наперед, что там поделывают эти дамы, в гостиной?

-- Разговаривают о цыганке, само-собою-разумеется.

-- Садитесь, пожалуйста, садитесь! - Ну, что жь они говорили обо мне?

-- Право, сэр, мне гораздо-лучше идти; теперь ужь около одиннадцати часов. - А кстати, знаете ли вы, мистер Рочестер, что, после вашей утренней отлучки, приехал сюда незнакомец, джентльмен?

-- Незнакомец! Кто бы это мог быть! Я не ожидал никого: он уехал назад?

-- Нет: он сказал, что давно знаком с вами, и что поэтому, он принимает смелость остановиться в вашем доме до вашего возвращения.

-- Что за дьявольщина! сказал ли он свою фамилию?

-- Фамилия его - Месон: он приехал из Вест-Индии, и был в последнее время в Ямайке, если не ошибаюсь.

Мистер Рочестер стоял подле меня. Когда я говорила, он судорожно взял мою руку, и улыбка замерла на его губах.

-- Месон!.. Вест-Индия!.. восклицал он как автомат, у которого искусственный язык мог произносить только одни эти слова. - Месон!.. Вест-Индия! - И повторив еще раза три эти звуки с разстановкой и каким - то страшным онемением, как-будто угрожал ему паралич, он побледнел Как мрамор; едва-ли сознавал он и сам, что делал.

-- Не больны ли вы, сэр? спросила я.

-- Дженни, я получил страшный удар... удар... ударь, Джении!

-- Облокотитесь на меня, сэр.

-- Дженни, вы уже раз предлагали мне свое плечо: дайте мне его опять.

-- Вот вам и плечо, и рука моя, сэр.

Он сел, и посадил меня подле себя. Взяв потом мою руку, и поглаживая ее всеми своими пальцами, он в то же время бросал на меня чрезвычайно-взволнованные взгляды.

-- Дженни, маленький мой друг! говорил он: - как бы я желал быть с вами на каком-нибудь спокойном, одиноком острову, куда не заходят люди, подобные этому ненавистному Месону! Опасности, тревоги, отвратительные воспоминания не могли бы тогда отравлять спокойствия моей души!

-- Что мне делать, сэр? Я готова пожертвовать жизнью для ваших услуг.

-- Дженни, если нужна будет помощь, я стану искать ее в ваших руках: обещаю вам это.

-- На первый раз, Дженни, принесите мне из столовой рюмку вина - там вероятно ужинают, и потом скажите мне, что делает Мссон среди этих гостей.

Я ушла. Гости, как сказал мистер Рочестер, ужинали в столовой; но никто не сидел за столом: ужин накрыт был на буфете, откуда каждый брал, что хотел; джентльмены и леди бродили и стояли с тарелками и рюмками в своих руках. Все были веселы и довольны: смех и дружный говор одушевляли беззаботную компанию. Мистер Месон стоял подле камина, веселый и довольный, так же как и все, разговаривая с полковником и мистрисс Дент. Не обращая ни на кого особенного внимания, я подошла к буфету, взяла бутылку с вином - и при этом случае имела удовольствие заметить, как мисс Ингрем наморщила чело и нахмурила брови, изумляясь вероятно моей дерзости - налила рюмку и воротилась в библиотеку.

Чрезмерная бледность исчезла с лица мистера Рочестера, и он был уже довольно-тверд и спокоен при моем входе. Он взял рюмку из моих рук.

-- Пусть это будет за ваше здоровье, мой ангел-хранитель! сказал он проглотив вино и отдавая рюмку. - Что они делают, Дженни?

-- Разговаривают и смеются, сэр.

-- И вы не заметили чего-нибудь похожого на серьезный и таинственный вид, как-будто распространилась между ними неожиданная и странная новость?

-- Совсем нет, сэр: все они веселы и разговорчивы до крайности.

-- А Месон?

-- Он смеется безпрестанно.

-- Что бы вы стали делать, Дженни, еслиб все эти господа сговорились наплевать мне в глаза?

-- Я бы выгнала их из комнаты, еслиб только достало моих сил.

Мистер Рочестер улыбнулся.

-- Но вообразите, что и иду к ним, и они принимают меня холодно, перешептываются между собою, смеются, и потом, один за другим оставляют меня все: что бы тогда вы стали делать? Согласились ли бы вы уйдти вместе с ними?

-- Нет, сэр: мне было бы гораздо-приятнее остаться с вами.

-- Чтоб утешать меня?

-- Да, чтоб утешить вас, если можно.

-- Но еслиб они прокляли вас за эту связь со мною?

-- Вероятно мне никогда не пришлось бы узнать об этом проклятии; а еслиб и узнала, то постаралась бы не обратить на него никакого внимания.

-- Сплетни не имеют в моих глазах никакого смысла, как-скоро идет дело об услугах друзьям.

вдвоем.

-- Извольте, сэр: сейчас я пойду.

Я исполнила его поручение так, как он этого желал. Гости, слишком-занятые своими разговорами, не заметили моего прихода. Я отъискала мистера Месона, проводила его в библиотеку и потом ушла к себе наверх.

-- Сюда, Месон, сюда: вот ваша комната.

Он говорил весело, и эти беззаботные звуки успокоили мое сердце. Скоро я уснула, крепким сном.