Дженни Эйр.
Часть третья.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть третья. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

Я забыла, против обыкновения, задернуть занавес постели и опустить стору перед окном. Ночь была тихая и ясная. Когда месяц, всплывший в своем течении на середину неба, бросил слои лучи сквозь окно моей комнаты, и осветил мое лицо, яркий его свет пробудил меня, и глаза мои упали прямо на этот величественный круг, белый как серебро, и прозрачный как кристалл. Я привстала и протянула руку, чтоб задернуть занавес: в эту минуту раздался крик...

Боже мой, какой ужасный крик!

Глубокая ночь с её торжественным безмолвием и безмятежным покоем, в буквальном смысле, разорвалась на-двое этим диким, острым, пронзительным звуком, пробежавшим с одного конца на другой по всему Торнфильдскому-Замку.

Мой пульс остановился, сердце замерло, протянутая рука окостенела. Крик замер в воздухе и больше не возобновлялся. Из какой груди, из какого горла вырвался он? Но чье бы ни было это горло, два раза сряду не повторит такого ужасного звука и андский гриф, устроивающий свое гнездо под облаками: грудь и горло должны долго отдыхать после таких исполинских усилий.

Крик раздался в третьем этаже и - я не ошибаюсь - прямо над моей спальней. Теперь я слышала борьбу, упорную и страшную, как можно было судить по ускоренным движениям и шуму. Через несколько минут, полу-задушенный голос три раза закричал:

-- Помогите! помогите! помогите! Не-уже-ли никто не приидет сюда?

Топот и возня продолжались с большим остервенением, и до моих ушей, через доски штукатурку, долетели новые крики:

-- Рочестер! Рочестер! Сюда, ради Бога!

Комнатная дверь отворилась, и кто-то опрометью побежал по галерее. Другие шаги послышались вверху над моей головой, возня усилилась, но вдруг что-то упало, и затем - смолкло все.

Я набросила капот на свои плеча и, несмотря на ужас, оцепенивший мои члены, вышла из своей комнаты. Все проснулось и засуетилось в джентльменском замке: смешанный говор, восклицания, ропот, раздавались в каждой комнате; отворялись дверь за дверью; выбегали фигура за фигурой, и через несколько минут, вся галерея наполнилась народом. Леди и джентльмены перепутались, смешались, и никто не думал воротиться в оставленные спальни.

-- Ах, что такое, что такое? - Кто ранен? - Кто убит? - Что случилось? - Подайте огня! - Пожар, что ли? - Где разбойники? - Куда нам бежать?

Эти и другия, более энергическия восклицания, вырывались из всех уст, раздавались со всех сторон. Но всем доме ни одной зажженной свечи, и только луч луны слабо освещал стены галереи. Леди и джентльмены, так же как их горничные и каммердинеры, бегали взад и вперед, толкали друг друга, всхлипывали, кричали, сердились, и, словом - суматоха была неописанная.

-- Куда запропастился Рочестер? кричала, полковник Дент. - Я не нашел его в спальной.

-- Здесь я, господа! Здесь я, mesdames! Успокойтесь, ради Бога! Кчему вы все переполошились?

Дверь в конце галереи отворилась, и мистер Рочестер показался со свечею в руках: он был в третьем этаже, вероятно в той комнате, где происходила страшная сцена. Одна леди бросилась прямо к нему на встречу, и схватила его руку: то была мисс Бланка Ингрем.

-- Что случилось? что случилось? говорите, ради Бога! восклицала мисс Ингрем: - что за страшная беда?

-- Но вы меня тормошите, душите меня! Дайте перевести дух! кричал мистер Рочестер, потому-что в эту же минуту бросились к нему на шею две девицы Эстон, а, в довершение, вдовствующия леди, окутанные белыми простынями, накинулись на него подобно двум кораблям с распущенными парусами.

"Много шума из-за ничего". Mesdames, отвяжитесь от меня, или, я сделаюсь опасен.

И в-самом-деле, он был опасен, потому-что из черных глаз его сыпались искры. Скоро однакожь он сделал над собой усилие и прибавил:

-- Служанку, изволите видеть, давил домовой - вот и все тут. Это - женщина полнокровная и крайне-раздражительная: ей привиделся мертвец, или что-то в роде этого, и она, с испуга, чуть не разорвала себе горло. Теперь вы мне сделаете величайшее одолжение, если уберетесь опять по своим местам. Джентльмены, будьте так добры, подайте благой пример своим дамам. Мисс Ингрем, вы всегда были неустрашимы и, следовательно, презирая пустой страх, пойдите прежде других в свою спальную. Эмма и Луиза, вам, как нежным голубкам, и не следовало оставлять своих теплых гнезд: ступайте с Богом, и воркуйте между собою. Вы, mesdames, продолжал он, обращаясь к вдовствующим леди: - наживете страшную горячку, если минутой больше простоите в этой холодной галерее. Спокойной ночи, всем вам, и приятных снов!

Таким-образом, призывая на помощь то умоляющий и ласковый, то повелительный и сердитый тон, мистер Рочестер успел наконец успокоить благородную публику, и через несколько минут все джентльмены и леди снова угомонились в своих опочивальнях. Я, с своей стороны, не дожидалась особых приказаний: никто не заметил, как я ушла назад, так же как прежде никто не обратил внимания, когда я выбралась из своей комнаты на эту общую суматоху.

Но вместо того, чтобы лечь в постель, я сбросила капот и начала одеваться в свое длинное платье. По всей вероятности, только я одна слышала шум, толкотню и слова, произнесенные над моей головой после ужасного крика, и я была совершенно убеждена, что отнюдь не сон служанки произвел всю эту суматоху в джентльменском доме: э то объяснение мистер Рочестер придумал только для-того, чтобы успокоить своих гостей. И так я оделась и приготовилась, на всякий случай, к дальнейшим приключениям. Долго сидела я подле открытого окна, смотрела на серебристые поля и рощи и дожидалась сама не знаю чего. За этим страшным криком и упорною борьбою, думала я, непременно должна последовать какая-нибудь развязка.

И однакожь, не случилось ничего. Шум, говор и движении замолкли постепенно, и через час, весь Торнфильдский-Замок снова погрузился в глубокий сон, как-будто ничем не нарушалось торжественное безмолвие ночи. Между-тем луна закатилась, и лучи её уже не освещали моей комнаты. Я решилась лечь в постель, не раздеваясь, и, оставив окно, добралась по ковру до своей кровати; но в-ту-пору как начала я снимать свои башмаки, осторожная рука прикоснулась к замку моей двери.

-- Кто там? спросила я.

-- Вы не спите, Дженни? проговорил знакомый и ожиданный голос.

-- Нет, сэр.

-- Одеты ли вы?

-- Да.

-- Потрудитесь же выйдти сюда... как-можно тише.

Я повиновалась. Мистер Рочестер стоял в галерее со свечою в руках.

-- Мне опять понадобились ваши услуги, Дженни: пойдемте со мной, но, пожалуйста, как-можно осторожнее.

Мои башмаки были очень-тонки, и я могла пробираться по ковру, как притаившаяся кошка. Пройдя галерею, он пошел но лестнице, и остановился в темном и низеньком коридоре третьяго этажа: я постоянно следовала за ним, и теперь стояла подле него.

-- Есть ли губка в вашей комнате, Дженни? спросил он шопотом.

-- Есть, сэр.

-- А спирт?

-- Есть и спирт.

Я сошла с лестницы, съискала в своей комнате губку и опять взошла наверх. Мистер Рочестер стоял на том же месте: в руке у него был ключь: подойдя к одной маленькой, черной двери, он отпер замок, остановился и сказал:

-- Вам не сделается дурно при виде крови?

-- Думаю, что нет, а впрочем не знаю.

Говоря это, я чувствовала дрожь, но ничего, похожого на слабость или робость, не было в моей груди.

-- Дайте мне вашу руку, сказал он.

Я исполнила его желание.

-- Рука не дрожит, и вам не холодно: надеюсь, вы не станете бояться.

Затем он повернул ключь и отворил дверь. Мы вошли, и я, с первого взгляда, увидела, что эта комната была мне знакома: мистрисс Ферфакс показывала мне ее, когда мы гуляли с нею по всему дому на другой день моего приезда в рочестерское поместье. Комната была обита шпалерами; но теперь шпалеры были содраны с одной стороны, и на месте их оказалась дверь, которая прежде была скрыта. Через эту дверь, отворенную настежь, проглядывал свет, озарявший внутренность другой, неизвестной мне, комнаты, и скоро я услышала оттуда дикий, огрызающийся звук, как-будто там дразнили собаку, готовую вцепиться в своего неприятеля. Мистер Рочестер, поставив свечу на стол, сказал мне: - "Подождите немного" и пошел вперед в этот внутренний апартамент. Дикий и довольно-громкий смех приветствовал его приход, и я еще раз должна была убедиться в присутствии ненавистной Грации Пуль на месте страшной сцены. Мистер Рочестер, не говоря ни слова, сделал какие-то распоряжения, вышел назад и запер за собою дверь.

-- Ну, Дженни, теперь пожалуйте сюда, сказал он.

Следуя его указанию, я перешла на другую сторону большой постели, которая своими задернутыми занавесами скрывала значительную часть этой комнаты. Подле кровати, в больших креслах, сидел мужчина в полном дневном костюме, кроме сюртука; его голова, с закрытыми глазами, облокотилась на спинку кресел, и он был неподвижен и спокоен. Когда мистер Рочестер осветил его бледное и, повидимому, совершенно безжизненное лицо, я узнала в нем таинственного незнакомца, мистера Месона: его шея, грудь и один рукав рубашки были измочены кровью.

-- Держите свечу, сказал мистер Рочестер, подавая ее мне. Затем он взял рукомойник с маленького стола, и сказал опять: - "Подержите это". - Я повиновалась. Он взял губку, окунул ее в воду, и начал тереть трупо-образное лицо. Потом, когда он приставил к его ноздрям пузырек с спиртом, мистер Месон очнулся, открыл глаза, пошевелил головою и простонал. Мистер Рочестер развязал воротник его рубашки, омыл кровь и перевязал плечо.

-- Велика ли опасность? пробормотал мистер Месон.

-- Что за вздор! Опасности нет никакой: царапина и больше ничего. Не будьте так слабодушны; жалкий человек! Сейчас я сам поеду за хирургом и, надеюсь, к-утру вам можно будет ехать. Дженни...

-- Что вам угодно, сэр?

-- Мне надобно вас оставить в этой комнате часа на два с этим джентльменом: отирайте кровь с его лица, и если, сверх чаяния, он опять упадет в обморок, вспрысните его водою и дайте ему понюхать спирту, точь-в-точь, как делал я. Заметьте притом хорошенько, что вы не должны говорить с ним ни под каким предлогом; а вы, Ричард, если вздумаете сами говорить с этой девушкой... смотрите, я не отвечаю за вашу жизнь.

Бедный человек простонал опять, и смотрел таким-образом, как-будто не смел пошевелиться: страх смерти, или, может-быть, другия опасения оковали его члены. Мистер Рочестер подал мне окровавленную губку, и я поспешила делать предписанные операции, так-как кровь снова заструилась на лице страдальца. Затем мистер Рочестер повторил еще: - "Помните хорошенько; ни пол-слова с этим человеком!" - и поспешно вышел из комнаты.

Странное чувство овладело много, когда ключ снова повернулся в замке, и шаги мистера Рочестера затихли в отдалении.

И вот я была в третьем этаже, в одной из мистических келлий, запертая вместе с умирающим человеком! Перед моими глазами и руками находилось зрелище, исполненное ужаса и крови; а между-тем не дальше как за перегородкой скрывалась гнусная убийца, оглашавшая по-временам все это пространство своим адским хохотом. Трудно ли ей прорваться через эту хрупкую дверь, дорезать свою жертву и вцепиться в меня своими зверскими когтями?

И однакожь, я должна была держаться на своем посте - должна сторожить это страшное, мертвенное лицо, эти посинелые уста, не смевшия открыться для произнесения слова, эти глаза, то сомкнутые, то блуждающия по комнате, или обращенные на меня с выражением дикого и мрачного ужаса. Я должна была опять и опять погружать свою руку в чашу с водой, окрашенной человеческою кровью, опять и опять вытирать эту запекшуюся кровь на помертвелых щеках. Но вот я подняла глаза, и при тусклом свете нагоревшей свечи, первый раз разглядела на стенах живописные изображения причудливой старины: то была целая разбойничья драма с безобразными, зверскими лицами, жаждущими человеческой крови, и между ними - фигура сатаны, подстрекающого, с злобною усмешкою, этих подвижников разврата и нечестия...

как вышел мистер Рочестер, она угомонилась и присмирела, как-будто околдованная, или, быть-может; утомленная своими адскими подвигами: но всю ночь, через длинные промежутки, я разслышала только три звука: шорох от шагов, скрип двери и мгновенное возобновление зверского хохота, сопровождаемого скрежетом зубов.

За-то собственные мысли тревожили и терзали меня без всякой пощады. Зачем и как воплотилось в этом чертоге страшное злодейство, против которого оказывались безсильными власть и распоряжения владельца? Что это за тайна, прорывавшаяся огнем и кровью, пожаром и резнею, в безмолвный час ночи? Что это за чудовищная тварь, замаскированная под образом и фигурой обыкновенной женщины, которой, однакожь, безнаказанно позволяют разъигрывать роль сатаны, способного на все возможные злодейства?

И каким-образом попался в её лапы этот человек, повидимому кроткий и спокойный, приехавший издалека повидаться с своим другом? Что заставило эту фурию вцепиться в него своими хищными когтями? Какой злой дух надоумил его - самого отправиться в эту часть дома, в глухой полночный час, между-тем-как он мог спокойно спать на своей постели? Я слышала собственными ушами, как мистер Рочестер назначил для него особенную комнату внизу: какой же демон заставил его взобраться в третий этаж? И отчего он в эту минуту тих и кроток как ягненок, не замечая повидимому непостижимого насилия, которое делают его воле? Зачем он, без всяких отговорок, согласился на странное приказание мистера Рочестера, да и зачем сам мистер Рочестер принудил его к упорному молчанию под опасением смерти? Его гость получил смертельную обиду, конечно, без всякой вины с своей стороны, и между-тем ему же страшнейшим образом запрещено говорить об этой обиде! Я видела собственными глазами, как незнакомец безусловно подчинился распоряжениям торнфильдского владельца: железная воля мистера Рочестера вполне господствовала над слабодушием Месона; это оказывалось для меня ясным, как день, из двух-трех слов, произнесённых между ними. Соображая эти обстоятельства, я, натурально могла прийдти к заключению, что и в прежних сношениях, один из них всегда повелевал, другой повиновался: чем же, в таком случае, объяснить ужас мистера Рочестера, когда услыхал он о приезде Месона? Отчего и как одно имя этого, повидимому вовсе нестрашного человека, которого притом он мог усмирить одним своим словом, поразило его будто громом и молнией, не дальше как за несколько часов?

О, да! я не могла забыть этого странного взгляда и этой смертной бледности на его лице, когда он говорил мне: - "Дженни, я получил страшный удар - удар - удар!" Не могла я забыть, как он шатался и рука его дрожала, когда он облокотился на мое плечо. Нет, тысячу раз нет! должны быть страшные причины, которые могли поразить таким-образом неустрашимого Ферфакса-Рочестера!

-- Скоро ли он приидет? Боже мой, скоро ли он приидет? повторяла я про себя, окруженная мраком ночи. Пациент мой слабел с минуты на минуту, стоны чаще и чаще вырывались из его груди, и он безпрестанно падал в обморок. Ни откуда ни малейшей помощи, между-тем-как ночь грозила протянуться до бесконечности! Опять и опять я вспрыскивала бледные губы мистера Месона, прикладывала спирт к его ноздрям; но все эти усилия под-конец становились недействительными: физическия страдания и, быть-может, душевная пытка, соединенная с постепенной утратой крови, совсем истощили его силы. Он стонал и смотрел такими дикими, слабыми, потерянными глазами, что я уже начинала подозревать быстрое приближение смерти. И между-тем я не могла даже сказать ему утешительного слова.

Наконец свеча догорела и погасла; но тут же, с её последним замиранием, я увидела слабый проблеск света через опущенные сторы. Начинало светать. Скоро я услышала, как залаял Лоцман на дворе, в своей отдаленной конуре. Надежда оживилась в моем сердце, и не без причины: минут через пять послышался легкий шорох на лестнице; шаги постепенно приближались и, наконец, ключь повернулся в замочной скважине; я отдохнула душой и телом. Странный пост мой продолжался не больше двух часов, но они равнялись, в моих глазах, по-крайней-мере двум неделям.

Вошел мистер Рочестер, и с ним хирург, за которым он ездил.

-- Ну, Картер, живее принимайтесь за дело, сказал мистер Рочестер хирургу: - даю вал сроку не больше полчаса для перевязки раны и укрепления бандажей. Приведите пациента в такое состояние, чтоб он мог сойдти вниз.

-- Но если ему нельзя будет пошевелиться!

-- Вздор: опасного нет ничего. Он только слишком упал духом: надобно привести в порядок его нервы. Ну, живее!

Мистер Рочестер опустил занавесы перед постелью, и в то же время поднял голландския шторы. Я была изумлена и обрадована вместе, когда увидела, что уже совсем разсвело, и восток озарился ярким розовым светом. Потом Рочестер подошел к мистеру Месону, отданному в распоряжение хирурга.

-- Ну, приятель, как вы себя чувствуете? спросил он.

-- Кажется, она совсем доконала меня, был слабый ответ.

-- Пустяки! Недели через две не останется и малейших следов от этих ран: вы немного истощились от потери крови, и больше ничего. - Картер, уверьте его, что ему нечего трусить.

-- В-самом-деле, опасности я не вижу никакой, сказал Картер, уже приготовивший свои перевязки: - жаль только, что не послали за мной раньше: он не потерял бы столько крови... но как же все это случилось? Мясо на плече разорвано, и эта рана не могла быть нанесена ножом: тут слишком явные следы клыков.

-- Она кусала меня, бормотал несчастный. - Она впилась в меня как тигрица, когда Рочестер отнял у нея нож.

-- Вам бы не следовало с нею схватываться, сказал мистер Рочестер.

-- Но чтожь мне было делать при этих демонских обстоятельстах? возразил Месон. - О, это было ужасно, прибавил он, вздрагивая всем телом. - И ведь я этого никак не ожидал, потому-что сначала она была смирна и спокойна.

-- Но я не даром предостерегал вас, не даром говорил: "будьте осторожны, если вздумаете подойдти к ней". Притом, ничего не стоило дождаться угра, и пойдти вместе со мною: ничего не могло быть безумнее, как отправиться ночью, одному, на это гибельное свидание.

-- Но я думал, что это могло иметь благодетельные последствия.

Живее, Картер, живее! Скоро взойдет солнце, и мне надобно выпроводить его без всякой отсрочки.

-- Сейчас, милостивый государь: плечо ужь перевязано, и остается лишь взглянуть на другую рану, пониже кисти: и здесь тоже я замечаю следы зубов.

-- Она сосала кровь и говорила, что догрызется до моего сердца, сказал Месон.

Мистер Рочестер вздрогнул: отвращение, ужас, злоба, ненависть, мгновенно избороздили его лицо, но он овладел собою, и сказал только:

-- Молчите, Ричард: нет никакой надобности повторять её болтовню.

-- Как бы я желал забыть ее! был ответ.

-- Вы ее забудете не прежде, когда опять уедете из Англии. Ступайте дальше, в Вест-Индию, в Ямайку, и думайте, что она умерла, зарыта, или, всего лучше, вовсе не думайте о ней.

-- О, можно ли забыть эту ночь!

-- Очень можно: имейте только больше твердости духа. Не дальше как за час, вы считали себя трупом, а вот вы живете и говорите без умолка. - Ну, Картер, кажется, совсем покончил с вами: остается сообщить вам благопристойный вид. - Дженни, вот вам ключь, продолжал мистер Рочестер, обращаясь ко мне первый раз после своего возвращения: - сходите в мою спальную, отеищите гардероб, отоприте первый ящик коммода, возьмите рубашку, галстух, и бежите опять сюда, как-можно-скорее.

Я побежала и через несколько минут воротилась с отъисканными вещами.

-- Теперь, Дженни, отойдите на другую сторону постели, пока мы будем устроивать этот туалет; но не оставляйте комнаты: вы еще понадобитесь мне.

Я отошла к окну и, для развлечения, смотрела на багровый восток. Скоро мистер Рочестер спросил опять:

-- Внизу еще никто не проснулся, Дженни, когда вы ходили в мою спальную?

-- Кажется никто, сэр.

-- Мы выпроводим вас украдкой, Ричард, и это будет полезно, как для вас, так и для этой бедной твари. Уже давно я избегаю всякой огласки и, разумеется, всего менее хочу её теперь. Картер, помогите ему надеть жилет. Где вы оставили свою теплую шинель? Вам, я знаю, нельзя путешествовать без шубы в этом холодном климате.

-- Шинель - в моей комнате.

-- Дженни, сбегайте поскорее в комнату мистера Мссона - она внизу, подле моей спальной - и захватите его шинель.

Опять я сбегала и опять воротилась, с огромным меховым плащом в своих руках.

-- Теперь, Дженни, еще поручение для вас, продолжал неутомимый мистер Рочестер: - ступайте опять в мою спальную... какая благодать, что на вас бархатные башмаки! этого поручения служанке нельзя было бы сделать. - Отоприте средний ящик туалетного столика, и отыщите маленькую бутылку с крошечной рюмкой. Живей.

Еще раз я сбегала взад и вперед, как сказано.

шарлатана, который мог бы заткнуть вас за пояс, Картер. Принимать его без разбора и слишком-часто никак не следует, но, в некоторых случаях, как теперь на-пример, это - драгоценная находка. Дженни, воды!

Он протянул крошечную рюмку, и я наполнила ее водою из кувшина.

-- Очень-хорошо! Ототкните теперь этот пузырек.

Я откупорила и подала ему: он отсчитал двенадцать капель малиновой жидкости и подал рюмку мистеру Месону.

-- Пейте, Ричард: это укрепит вас по-крайней-мере на один час.

-- Но не повредит ли это мне?

-- Пей, пей, пей!

Мистер Месон повиновался, потому-что сопротивление было для него невозможно в настоящем случае. Теперь был он одет совсем, и на нем ужо не было ни малейших следов крови, хотя лицо его казалось изнуренным и бледным. Проглотив поданное лекарство, он просидел около трех минут, потом мистер Рочестер взял его за руку.

-- Теперь, Месон, я надеюсь, вы можете сами подняться на ноги: попытайтесь!

Пациент встал.

-- Картер, возьмите его под другое плечо. Не робейте, Ричард; старайтесь идти сами... вот так!

-- Я чувствую себя гораздо-лучше, заметил мистер Месон.

-- Еще-бы! Это я знал и без вас. Дженни, бегите вперед по черной лестнице, отоприте наружную дверь, и когда увидите на дворе кучера, скажите ему, чтоб он был готов: мы уже идем. Да вот что, Дженни: если, сверх чаяния, попадется вам кто-нибудь внизу, взойдите опять на лестницу и закашляйте.

Была уже половина шестого, и солнце начинало показываться на отдаленном горизонте; но все-еще было тихо и спокойно в людских около кухни. Наружная дверь была заперта огромным железным засовом, но я отодвинула его без малейшого шума и вышла на свежий воздух. На дворе, так же как во внутренности дома, господствовала глубокая тишина, только ворота рыли отперты, и подле них стоял постшез: лошади были совсем заложены, и кучер сидел на козлах, помахивая своим бичом. Я подошла к нему и сказала, что джентльмены сейчас выйдут: он кивнул головой и подобрал свои визжи. Потом я оглянулась во все стороны и начала прислушиваться. Раннее утро едва-начинало пробуждаться от глубокого сна; сторы перед окнами людских комнат еще были опущены; маленькия птички проснулись, зачирикали и начали перепархивать по сучьям дерев, окружавших стены джентльменского дома; в конюшнях слышался по-временам топот господских лошадей, запертых в стойла. Вот и все, чем ограничивалось проявление жизни на солнечном восходе.

Показались джентльмены из дверей. Месон, поддерживаемый доктором и мистером Рочестером, переступал с-ноги-на-ногу без значительных затруднений: они помогли ему сесть в постшез. Картер должен был сопровождать своего пациента.

-- Позаботьтесь о нем, сказал мистер Рочестер, обращаясь к доктору: - и продержите его в своем доме, пока он совсем не выздоровеет: дня через два я заеду посмотреть, как он поправляется. - Ричард, как вы себя чувствуете?

-- Свежий воздух оживляет меня, Ферфакс.

-- Картер, откройте окно с его стороны: ветра теперь нет. Прощайте!

-- Ферфакс...

-- Что еще?

Несчастный не кончил речи и заплакал навзрыд.

-- Я делаю и буду делать в её пользу все, что от меня зависит. Прощай!

С этими словами он захлопнул дверцы экипажа, и лошади тронулись с места.

-- Когда-то Бог приведет к концу всю эту историю! прибавил Рочестер, затворяя ворота.

Окончив это дело, он медленно и с разсеянным видом подошел к калитке, вделанной в стене, отделявшей большой двор от фруктового сада. Я, между-тем, приготовилась идти к-себе, разсчитывая, что мои услуги больше не нужны; но он опять кликнул меня. Оглянувшись на его голос, я увидела, что он стоит подле отворенной калитки и дожидается меня.

-- Идите сюда, Дженни, на свежий и чистый воздух, сказал он: - этот замок - тюремный замок: разве вы этого не чувствуете?

-- Нет, сэр, я нахожу, что дом ваш - великолепный чертог.

-- Дитя! мрак неопытности еще слишком-тяготеет над вашим взором, и глаза ваши не выносят блеска яркой мишуры. Вам и в голову не приходит, что под этими золотыми карнизами развелись пауки, и что эти шелковые драпри скрывают паутину; полированные доски ослепляют ваше зрение, и вы не догадываетесь, что это - грязные щепки и чешуйчатая кора. Здесь, напротив, продолжал он, указывая на роскошную зелень: - здесь - неподдельная, чистая природа с своим истинным очарованием и прелестями.

Он углубился в аллею, окаймленную с одной стороны, яблонями, грушами и вишневыми деревьями, с другой - незабудками, васильками, лилиями, божьими деревцами, душистыми шиповниками и множеством других, самых разнообразных, цветов из всех возможных пород. Все это блестело и сияло, как могло только блестеть и сиять после апрельских дождей, освеживших зелень и приготовивших великолепную весну. Утро было прекрасное, тихое: солнце, во всем своем торжественном величии, показалось на восточном горизонте и озарило этот фруктовый сад с его деревьями и цветами, умытыми свежею росою.

-- Дженни, любите ли вы цветы?

-- Люблю, сэр.

Он сорвал полу-расцветшую розу, первую на роскошной куртине, и подал ее мне.

-- Благодарю вас, сэр,

-- Любите ли вы восход солнца, Дженни - небо с его высокими и легкими облаками, готовыми тотчас же растаять в этой бальзамической и жаркой атмосфере?

-- Очень-люблю, сэр.

-- Иначе и быть не может. Душа, неиспорченная искусственным воздухом светской жизни, не может не сочувствовать красотам природы. Вы провели странную ночь, Дженни.

-- Да, сэр.

-- Не мудрено, что вы теперь очень-бледны. Боялись ли вы, Дженни, когда я оставил вас наедине с этим Месоном?

-- Я боялась, сэр, чтобы кто-нибудь не ворвался к нам из другой комнаты.

-- Не-уже-ли Грация Пуль опять останется в вашем доме?

-- Непременно. Вы ужь, пожалуйста, не думайте о ней... выбросьте из головы все эти вещи.

-- Но мне кажется, сэр, что вы не можете поручиться за безопасность своей жизни, если эта женщина будет под одной с вами кровлей.

-- На-счет меня безпокоиться нечего: я принял свои меры.

-- Позвольте спросить, сэр: прошла ли теперь опасность, которая столько тревожила вас вчера вечером?

-- Ну, этого нельзя сказать, по-крайней-мере до-тех-пор, пока Месон не выедет из Англии - да и тогда еще не все кончено. Видите ли, Дженни: жить для меня, тоже, что стоять на кратере волкана и безпрестанно бояться подземного взрыва.

-- Но, мистер Месон, если не ошибаюсь, человек вовсе не опасный: вы имеете над ним почти-неограниченную власть, и едва-ли решится он добровольно нанести вам оскорбление.

-- Конечно, с этой стороны бояться нечего: Месон сам-по-себе - человек безвредный и не подумает оскорблять меня по доброй воле; но тем не менее - одно неосторожное, взбалмошное слово с его стороны, и этот человек лишит меня, если не жизни, то по-крайней-мере, счастья на всю жизнь.

-- В таком случае скажите ему, чтоб он был как-можно осторожнее; растолкуйте ему, чем и как он может повредить вам.

Мистер Рочестер засмеялся сардоническим смехом, поспешно взял мою руку и еще поспешнее оттолкнул ее от себя.

-- Да где жь и какая была бы тут опасность, еслиб я мог это сделать? Дитя! не вам понять этой путаницы на базаре житейской суеты. С той поры, как я знаю Месона, мне всегда стоило только сказать: "сделай это", и он никогда не смел ослушаться моих приказаний; но в этом случае никакия приказания не могут иметь места и нельзя сказать: "берегись вредить мне, Ричард!" - должно, напротив, устроивать дела таким-образом, чтоб он сам не подозревал возможности вредить мне. Вы изумляетесь теперь, но будете изумлены еще более. Вед вы мой маленький друг; да или нет?

-- Мне приятно служить вам, сэр, и повиноваться во всем, что не противно моей совести.

-- Эхо я вижу очень-хорошо. Ваша походка и осанка, ваши глаза и лицо выражают очевидное удовольствие, когда вы работаете для меня и помогаете в таком деле, которое, как сами вы сказали, не противно внушениям вашей совести. Еслиб, сверх чаяния, я потребовал от вас какой-нибудь предосудительной бы: "нет, сэр, этого я не могу сделать, потому-что это противно моей совести" - и были бы вы тогда неизменны, как неподвижная звезда. Очень-хорошо, Дженни: вы также имеете надо мною сильную власть, и можете повредить мне; но я не смею показать, с какой стороны может быть нанесен этот пред, иначе вы перестанете быть моим маленьким другом, и сразите меня разом, однажды навсегда.

-- Если мистер Месон для вас не более страшен как я, то могу вас уверить, сэр, вы совершенно безопасны.

-- Дай Бог, чтоб это было так! Вот здесь что-то в роде беседки: сядемте, Дженни.

Беседкой была нишь в стене, окаймленная плющом, под которым стояла простая деревенская скамейка. Мистер Рочестер сел, оставив место для меня: я продолжала стоять перед ним.

-- Садитесь, Дженни: здесь достанет места для обоих. Что же? Не-уже-ли это приглашение, сесть рядом со мною, вы считаете противным своей совести?

-- Теперь, мой маленький друг, пока солнце пьет росу с этих цветов в моем старом саду, и пока птицы хлопочут о завтраке для своих птенцов, я хотел бы поговорить с вами серьёзно, и вы постарайтесь принять в моих словах самое искреннее участие, как в своем собственном деле. Наперед, однакожь скажите, расположены ли вы слушать, и не поступил ли я опрометчиво, пригласив вас остаться в саду?

-- Нет, сэр: я совершенно спокойна.

-- В таком случае, Дженни, призовите на помощь свою фантазию. Вообразите, что вы более не девушка, воспитанная в строгих правилах нравственности под надзором целой дюжины наставников и наставниц, а избалованный мальчик с бурными наклонностями, юноша, привыкший из-детства давать себе полную волю. Вот вы оставляете свою родину, и уезжаете на чужбину, в далекия край, чтоб вести привольную жизнь - и там, в этом краю, делаете страшную ошибку... какую-именно и по каким разсчетамь, нет надобности знать;но последствия этой ошибки должны отразиться на всей нашей жизни, и отравить вполне все ваше существование. Заметьте, однакожь, здесь нет речи о преступлении: я не говорю ни о пролитии крови, ни о другом каком-нибудь злодействе, подвергающем преступника уголовному суду: мое слово - ошибка, или, если угодно, заблуждение. Последствия вашего поступка становятся для нас, с течением времени, невыносимыми до последней крайности, и вы принимаете меры найдти утешение в новой жизни, меры необыкновенные, но опять не противные закону, или общим понятиям о нравственности. Но все-таки вы несчастны, потому-что солнце нашей жизни затмилось в самый полдень, и вы чувствуете, что затмение будет продолжаться до самого заката и сольется вместе с ним. Запутанные сношения с людьми, которых вы презираете от всей души, связи низкия и отвратительные, становятся единственною пищею нашей памяти. Вы странствуете здесь и там, перекочевывая с одного конца на другой, ищете успокоения и отрады в ссылке, гоняетесь за чувственными удовольствиями, омрачающими ум, притупляющими чувство, и в которых ничем не участвует сердце. И вот, наконец, с разбитою душой и увядшими способностями, вы возвращаетесь на родину после многих лет добровольной ссылки. Вы делаете новое знакомство - где и как, нет надобности знать - но, сверх всякого ожидания, вы находите в этой посторонней особе прекрасные и высокия нравственные свойства, каких напрасно искали двадцать лет сряду, в-продолжение своих страннических похождений. Общество этой особы, цветущей своими душевными и телесными силами, оживляет вас, перерождает, и с каждым днем вы чувствуете в себе пробуждение высших желаний и стремлении. Вы хотите начать новую жизнь и провести остаток дней своих вполне достойным образом, как существо нравственно-разумное; но для достижения этой цели, надобно уничтожить препятствие, ничтожное само в себе, но важное в глазах света и созданное историческим путем, на основании его разнообразных отношений. Как вы думаете, Дженни: достало ли бы у вас сил примирить нарушения этих условных форм с чистыми внушениями своей совести?

западный ветер перешептывался с плющом вокруг меня; но благодетельный Ариель не воспользовался его дыханием и не навеял на меня вдохновенной речи. Птички перепархивали с ветки на ветку; но их утренняя песня не могла перелиться для меня в членораздельные звуки. Я молчала.

Мистер Рочестер принужден был повторить вопрос:

-- Говорите, Дженни. Имеет ли право, грешный, но теперь раскаявающийся странник, пренебречь мнением и принятыми условиями света для-того, чтоб навсегда привлечь к себе великодушную и благородную особу, способную утвердить в его душе успокоение и мир?

-- Милостивый государь, отвечала я: - успокоение странника, или возрождение грешника, по моему мнению, никак не может зависеть от какой бы то ни было особы. Мужчины и женщины умирают, философы и мудрецы света ошибаются иногда в самых простых вещах: если кто-либо из ваших знакомых страдал и заблуждался в своей жизни, пусть он ищет для себя утешения и отрады не в слабых смертных...

-- Почему же нет? Верховная сила, способная совершать такия перерождения, употребляет своими орудиями тех же смертных. Но будем говорить без притчей: я сам - этот человек, нуждающийся в нравственном перерождении, и, мне кажется, что орудием моего исцеления должна быть особа, которую нашел я так недавно...

я взглянула на него, и встретилась с его нетерпеливым взором.

-- Маленький друг мой, начал он изменившимся тоном. Его физиономия и осанка также изменилась, и я, не без удивления, прочла на его лице суровое и саркастическое выражение: - друг мой, вы конечно заметили мою нежную страсть к мисс Ингрем: думаете ли вы, что она в-состоянии совершить во мне это нравственное перерождение, как-скоро сделается моею женою?

Он быстро вскочил с места, перешел на другую сторону аллеи и, возвращаясь назад, начал насвистывать какую-то песню.

-- Дженни, Дженни, сказал он, останавливаясь передо мной: - вы совершенно побледнели от этой безсонной ночи, и я безжалостно нарушил ваш покой. Вы не проклинаете меня?

-- Проклинать вас? Нет, сэр.

когда вы опять проведете со мной всю ночь?

-- Когда это будет для вас полезно, милостивый государь.

-- Накануне моей свадьбы, на-пример? Тогда, я уверен, мне нельзя будет спать: согласитесь ли вы в ту пору просидеть со мной в кабинете с глазу на глаз? С вами, конечно, я могу разсуждать о своей невесте: вы ее видели и знаете.

-- Да, сэр.

-- Это женщина с редкими совершенствами души и тела: не правда ли, Дженни?

-- Велика, полна, дородна, весела, остроумна, резва и ужь конечно изворотливее всякой актрисы, или даже плясуньи на канате. Чорт-побери, Дент и Линн идут к своим лошадям. Ступайте домой, мимо этого кустарника, через калитку.

Мы разошлись с ним по разным сторонам, и я слышала, как на дворе говорил он веселым и беззаботным гоном.

-- Здравствуйте, господа! Месон перещеголял всех нас нынешним утром: он ускакал на солнечном всходе, и я должен был встать в четыре часа, чтоб распроститься с ним, один за всех.