Дженни Эйр.
Часть третья.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть третья. Глава VI. (старая орфография)

ГЛАВА VI.

Засияло над Англией блистательное летнее солнце, и лазурное небо не омрачалось ни одним облачком в-продолжение почти целого месяца: такая погода, как известно, благодатная редкость, и даже, почти исключение в нашей стране, покрытой вечными туманами и облаками. Казалось, итальянские дни стройной группой пролетали через нашу страну, подобно знаменитым залетным птицам, решившимся отдохнуть на скалах Альбиона. Сено было уже скошено на лугах Торнфильда, и окружные поля украсились зеленой скатертью на далекое пространство, пересекаемое белыми и гладкими дорогами. Деревья и растения, обремененные плодами, обещали богатую жатву для трудолюбивых земледельцев.

Был тихий и спокойный вечер. Адель, утомленная собиранием клубники около соседней рощи, отправилась в свою спальную на закате солнца. Уложив ее в постель, я вышла в сад.

Из целых суток нельзя было выбрать лучшого часа для уединенной прогулки. Палящий зной постепенно утратил свою силу, и прохладная роса оживляла опаленные долины и холмы. Светило дня, не закрытое облаками, величественно закатывалось на краю западного горизонта; но яркие лучи его еще отражались красными брилльянтами на вершинах холмов, и окрашенным багровым светом половину неба. Скромный голубой восток имел очарование своего рода к уединенной, выходящей звезде, предвестнице луны, еще не всплывшей на безоблачный горизонт.

Я бродила сначала по мостовой, около дома, но скоро до моего обоняния достиг тонкий и хорошо мне известный запах сигары, выходивший из отворенного окна библиотеки, откуда легко можно было видеть все мои движения. Я поспешила удалиться во фруктовой сад, представлявший безопаснейшее и самое очаровательное убежище. Наполненный деревьями, и украшенный роскошными цветами, он был с одной стороны отделен от двора высокою стеною, с другой - буковая аллея заграждала его от лужайки. В углублении, на противоположном конце, простой плетень служил для него единственной оградой от уединенных полей: извилистая аллея, окаймленная лаврами по обеим сторонам, и заканчивавшаяся гигантскими каштанами, вела к этой незатейливой ограде, где можно было бродить в совершенном уединении, вдали от любопытных глаз. Окруженная мраком и торжественным молчанием, я воображала, что могу навсегда оставаться в этом спокойном приюте; но вдруг, когда я подходила к цветнику, шаги мои были остановлены опять тем же благовонным запахом гаваннского растения.

Душистый шиповник и божие деревцо, жасмин, гвоздика и роза, напоенные свежею росою, уже давно распространяли вечернее благоухание по всему саду; но это отнюдь не мешало мне различить запах сигары мистера Рочестера. Где же он был, и куда направлялись его шаги? Я оглядываюсь и прислушиваюсь. Вот деревья, обремененные созревшими плодами, и за ними - богатая куртина, освещенная теперь бледным лучом луны; я слышу в соседней роще громкую песнь соловья, но нигде не вижу фигуры человека, ни откуда не слышу шелеста его шагов, а между-тем гаваннский запах становится определительнее и усиливается с каждой минутой. Надобно бежать. Но едва я сделала несколько шагов к калитке, как увидела мистера Рочестера, входившого в сад. Что тут делать? Я скрылась под плющом и притаила дыхание, в надежде, что он не заметит меня. Вероятно промедлит он здесь не более двух-трех минут, и потом опять уйдет домой.

Напрасное ожидание! Вечерняя прохлада приятна для него столько же, как для меня, и этот античный сад имеет в его глазах особенную прелесть. Мистер Рочестер бродить очень-спокойно и с большим комфортом: вот поднимает он ветвь крыжовника и любуется его ягодами, наливными и полными, как слива; вот нагибается он к цветочной куртине, и с жадностью вдыхает благовоние жасминов. Большая бабочка пролетела около меня и села на растение при ногах мистера Рочестера; он нагибается и смотрит на нее.

-- Теперь он стоить ко мне спиной, подумала я: - и внимание его развлечено; пойду тихонько, авось он не заметит меня.

Я пошла по опушке дерна, минуя аллею, осыпанную щебнем. Он стоял подле куртины, шагах в десяти от того места, где надлежало мне проходить. Бабочка, казалось, поглотила все его внимание, и я была уверена, что он не услышит моих шагов; но когда я проходила через его тень, он, не оборачиваясь назад, сказал спокойным тоном:

-- Подойдите сюда, Дженни, и взгляните на этот интересный субъект.

Что за чудо? Слышать меня он не мог, потому-что я прокрадывалась без малейшого шума; видеть тоже, потому-что назади нет у него глаз: не-уже-ли его тень одарена каким-нибудь чутьем? Я была изумлена в высшей степени, однако жь поспешила подойдти к нему.

-- Взгляните на крылья этой бабочки, сказал он: - она напоминает мне одно из вест-индских насекомых, и я уверен, что в Англии немного таких субъектов. Вот она и улетела.

Так-как наблюдения не могли более продолжаться - я немедленно пошла домой, и мистер Рочестер последовал за мною. Но когда дошли мы до калитки, он сказал:

-- Воротитесь Джени: в такую прекрасную ночь стыдно сидеть дома, и ужь, без-сомнения, никто не захочет лечь в постель в эту минуту, когда солнечный закат, с таким великолепием встречается с восходом луны.

К-числу странных и весьма-неприятных недостатков, полученных от природы, или от моего воспитания, принадлежал тот, что язык мой, вообще довольно-скорый на ответы, всегда почти затруднялся в изобретении отговорок или извинений в таких случаях, где этого требовали непредвиденные обстоятельства. Мне вовсе не хотелось гулять с мистером Рочестером в этот поздний час и в этом уединенном месте; но я никак не могла приискать благовидного повода отказаться от предложенной чести. Итак я медленно последовала за инм, обдумывая средства выпутаться из своего затруднительного положения; но он быль так спокоен, и физиономия его имела такой серьезный вид, что я невольно устыдилась своих чувств. Ясно, что мечтательная опасность существовала только в моем воображении.

-- Дженни, сказал он, когда мы вошли в лавровую аллею: - Торнфильд прекрасное место в летнее время: не правда ли?

-- Да, сэр.

-- В некоторой степени, я полагаю, вы должны иметь привязанность к этому дому, потому-что, если не ошибаюсь, красота природы производит на вас сильное влияние.

-- Я люблю Торнфильд.

-- Это правда, сэр: я очень люблю Адель, и дорожу привязанностью доброй мистрисс Ферфакс.

-- И вам, конечно, было бы жаль разстаться с ними?

-- Да, сэр.

-- Что делать! сказал он вздохнув, и приостановился: - Жизнь так устроена, что надобно готовиться ко всяким приключениям, продолжал он выразительным тоном: - едва вы устроились в своем спокойном приюте, как судьба уже готова сказать своим грозным голосом, что час безмятежного спокойствия для вас прошел.

-- Как я должна понимать вас, мистер Рочестер? Мне надобно оставить Торнфильд?

-- Кажется так, Дженни. Мне это очень-неприятно, но я принужден сказать, что вам не долго остается жить в этом доме.

Это был для меня жестокий удар; по я вооружилась всею твердостью духа.

-- Очень-хорошо, сэр: я буду готова, когда вы прикажете мне удалиться.

-- Это приказание вы получите на этих днях, Дженни.

-- Следовательно, вы намерены жениться, милостивый государь?

-- Именно-так: вы одним словом разъяснили мою загадку.

-- И скоро?

-- Очень-скоро, мисс Эйр. И вы должны запомнить хорошенько, Дженни: как-скоро стоустая молва пройдет по окрестностям Торнфильда и возвестит, что богатый его владелец намерен, в скором времени, вступить в супружеский союз с великолепною мисс Бланкой Ингрем, нежною лилиею Ингремского-Парка, тогда, мисс Дженни, пробьет для вас грозный час разлуки... Впрочем, вы и сами были так умны, что заранее, с благоразумной предусмотрительностью и достодолжным смирением, намекнули мне, что вы и маленькая Адель не можете оставаться в моем доме, как-скоро его озарит своим присутствием блистательная Бланка: Адель должна быть отправлена в школу, а вы, мисс Эйр, будете приискивать себе новое место.

-- Да, сэр, я немедленно напечатаю о себе объявление в газетах, а покамест...

Я хотела сказать: "а покамест позвольте мне остаться в вашем доме, до приискания нового места" - но я остановилась, чувствуя, что язык мой не в-состоянии будет кончить этой фразы.

-- Через месяц, по всей вероятности, я буду женихом, продолжал мистер Рочестер: но до-тех-пор мне хотелось бы самому озаботиться приисканием для нас комфортного местечка.

-- Благодарю вас, сэр; но мне бы не хотелось безпокоить вас...

-- Помилуйте, мисс Эйр, что за безпокойства! Гувернантка, с вашим усердием и добросовестностью, имеет, в некотором роде, полное право требовать, чтоб позаботились устроить её судьбу, и теперь ваше право естественным образом относится ко мне. Моя будущая теща, помнится, говорила мне о таком месте, которое, надеюсь, приидется по вашему вкусу: мистрисс Дионисиус Оккгголль из Биттернутта в Конноте, что в Ирландии, приискивает опытную наставницу для своих пятерых дочерей. Ирландия вам полюбится, я не сомневаюсь: народ там добрый, говорят, простосердечный, незаносчивый.

-- Это очень-далеко, сэр;

-- Меня пугает не дорога, а разстояние...

-- Разстояние от чего, мисс Дженни?

-- От Англии, от Торнфильда, и...

-- Еще от чего?

-- От вас, милостивый государь.

Эти слова невольно сорвались с моего языка, и воля не участвовала в них, так же как в слезах, которые градом полились из моих глаз. Впрочем я старалась заглушить рыдания, и мистер Рочестер не мог меня слышать. Мысль о мистрисс Оккгголль из Биттернутта оледенила мое сердце, и я с ужасом воображала бурное море, которое навсегда отдалит меня от Торнфильда.

-- Это очень-далеко, сэр, повторила я опять.

-- Да, не близко, и когда вы заедете в Биттернутт, при Конноте, что в Ирландии, я уже никогда не увижу вас, Дженни: это, в нравственном смысле, не подлежит никакому сомнению, потому-что мне не предвидится никакой надобности путешествовать по Ирландии. Мы были друзьями, Дженни: не так ли?

-- Да, сэр.

-- Как-скоро добрые приятели приготовляются к продолжительной, или, быть-может, вечной разлуке, им приятно проводить остальное время друг подле друга. Поэтому и нам с вами, Дженни, не мешает здесь побеседовать о вашем путешествии, покамест эти звезды вступят в свою лучезарную жизнь на высоком небе. Вот каштановое дерево, и под ним довольно уютная скамейка: сядемте здесь в первый и последний раз перед нашей разлукой.

Он сел и заставил сесть меня.

-- Далекий путь, Дженни, нечего сказать! Признаюсь, мне очень жаль проводить нас в Ирландию; но что же делать, когда нет под руками никаких других средств? Как вы думаете, Дженни: между нами ничего нет общого?

Я не отвечала ничего, потому-что мое сердце было слишком-полно.

-- Мне с своей стороны кажется, продолжал он: - что я имею странное влечение к вам... особенно, когда вы сидите подле меня, как теперь. Есть под моими левыми ребрами какая-то непостижимая струна, тесно связанная и перепутанная с такою же струною в вашем миниатюрном организме, и я почти уверен, обе оне настроены на один и тот же тон. Между-тем, если это бурное море и двести миль сухопутной дороги положат между нами неизмеримую преграду, я чувствую, что эта струна разорвется в моей груди и произведет в ней глубокую, неизлечимую рану. Вы, разумеется - совсем другое дело, Дженни: вы забудете меня.

-- О нет, сэр, это невозможно! Никогда, никогда я не забуду вас, вы знаете...

Рыдание заглушило мой голос, и я не могла продолжать.

-- Дженни, слышите ли вы эту соловьиную песню в соседней роще? Давайте слушать!

Но никакие концерты в мире не могли в эту минуту приковать моего внимания: я рыдала громко, неутешно, и невольно высказала мысль, что лучше бы мне не родиться на свет, или никогда не жить в Торнфильде.

Сила внутренняго волнения, раздуваемого и грустью и любовью, неудержимо стремилась вырваться наружу, и язык мой, против воли, сделался проводником моих чувств:

-- Мне жаль оставить Торнфильд, потому-что я люблю Торнфильд, и мне нельзя не любить его, потому-что я проводила в нем жизнь, исполненную невыразимых наслаждений. Никто здесь не унижал меня, не издевался надо мной, и здесь не исключали меня от искренних бесед между людьми, которые уважают друг в друге достоинство человека. И говорила я здесь лицом-к-лицу с оригинальным созданием, исполненным энергии, величия, нравственной силы... Я узнала вас, мистер Рочестер, и мысль, что мне должно вас оставить, наполняет мою душу отчаянием и тоскою. Необходимость скорого отъезда равняется для меня необходимости умереть.

-- Да где ж вы видите эту необходимость? спросил он внезапно.

-- Как где? Не вы ли поставили ее передо мной?

-- В какой форме?

-- В образе мисс Ингрем - великолепной красавицы - невесты вашей!

-- Невесты! Что это значит? У меня нет невесты!

-- Скоро будет: все-равно!

-- Да, будет скоро... пробормотал он сквозь зубы.

-- Следовательно, мне надобно ехать: вы сами это сказали.

-- Нет, вы останетесь. Дженни Эйр, клянусь в этом честью, и вы можете быть уверены, что я умею держать свои клятвы!

-- Я должна ехать - и уеду! возразила я с одушевлением. - Неужели вы думаете, что я соглашусь перед вами разъигрывать роль ничтожной твари? Неужели вы думаете, что я автомат, безчувственная машина, и могу переносить хладнокровно, когда выливают из чаши моих наслаждений единственную каплю живой воды? Неужели думаете вы, что нет во мне души и сердца потому только, что я бедна и не принадлежу к вашему блистательному кругу? - Вы ошибаетесь, милостивый государь! - Есть во мне душа, такая же как и в вас, и сердце мое бьется для высоких чувств и наслаждений. Будь я красавицей, окруженной благами земли и сокровищами света, разлука со мной тяжолым бременем пала бы на ваше сердце, и я умела бы привязать к себе человека с нашей энергической волей. В сторону условные приличия джентльменских обществ - в сторону язык притворства, лести, напыщенного остроумия или жеманства: - говорю с вами как человек с человеком, или, правильнее, дух мой обращается теперь к вашему духу, и вы можете вообразить, что нет на нас бренной оболочки тела, и что оба мы стоим перед престолом небесного Отца, беседуя как равный с равным.

-- Общия мысли и чувства уравнивают нас, моя Дженни! воскликнул мистер Рочестер, заключая меня в объятия и прижимая к своей груди. - Мы равны, Дженни.

-- И да, и нет, милостивый государь! Скоро вступите вы в брак, и я знаю, что невеста ваша не имеет ничего общого с вашей нравственной натурой: вы знаете и сами, что она относится к вам ни больше ни меньше, как бездушная кукла без определенных чувств и без всякого образа мыслей. Вы не имеете к ней никакой симпатии, никакой привязанности и, однакож, намерены жениться на ней. На вашем месте я ставила бы себя выше мелких разсчетовь, и умела бы презирать такой брак: следовательно, я выше, нравственнее, благороднее вас, милостивый государь. - Позвольте мне ехать!

-- Куда, Джении? в Ирландию?

-- Да, в Ирландию. Я высказалась вся, и, следовательно - могу ехать, куда мне угодно.

-- Успокойтесь, Дженни! К-чему вы порываетесь как птичка, которая рвет с отчаяния свои собственные перья?

-- И не птица, и никакая сеть не удерживает меня. Я существо разумное, одаренное независимою волей и, следовательно - теперь могу я вас оставить.

Сделав еще раз довольно-быстрое движение, я вырвалась из его объятий и остановилась перед ним.

-- Вы играете фарс, милостивый государь, и я смеюсь над вашей игрой.

-- Я готов умолят вас, провести со мною всю свою жизнь, и быть моим лучшим, верным спутником на этой земной дороге.

-- Вы уже покончили свои дела на этот счет: будьте довольны своей прекрасной спутницей, которая пойдет с вами рука-об-руку до вашей могилы.

-- Вы слишком встревожены, Дженни! Постарайтесь собраться с своими мыслями.

Несколько минут мы оба молчали. Легкий порыв ветра пробежал но лавровой аллее, зашевелил ветвями каштана, и замер в отдаленном пространстве. Соловьиная песнь раздавалась громче и громче среди общого безмолвия ночи: я слушала и плакала вместе. Мистер Рочестер сидел спокойно на прежнем своем месте, и бросал на меня нежные взгляды. Наконец он сказал:

-- Дженни, сядьте опять подле меня: нам надобно объясниться и понять друг друга.

-- С моей стороны ненужно никаких объяснений: я сказала все, и не возьму назад ни одного слова.

-- Дженни, позвольте мне обращаться к вам, как к своей жене: вы, и только вы одна, можете быть моей невестой.

Я молчала, воображая, что он смеется надо мной.

-- Не будьте так упрямы, Дженни: подойдите ко мне.

-- Бланка Ингрем стоит между нами, милостивый государь. Он встал, и сделал шаг вперед.

-- Вы - моя невеста, сказал он, заключая меня опять в свои объятия: - вы одна имеете родственную связь с моим сердцем и душою. Дженни, хотите ли быть моей женой?

Не отвечая ничего, я старалась вырваться из его объятий; но усилия мои были напрасны. Его слова казались мне продолжением нелепого фарса.

-- Неужели вы сомневаетесь во мне, Дженни?

-- Еще бы!

-- И вы не верите мне?

-- Нисколько.

-- Стадо-быть я лжец в ваших глазах? сказал он с некоторою горячностию. Что же уполномочило вас составить обо мне такое мнение? Откройте свои глаза и будьте разсудительны. Люблю ли я мисс Ингрем? Нет - и это вы знаете. Любит ли она меня? Нет - и это тоже вам известно. Я с своей стороны имел случай убедиться очевиднейшим образом в её чувствах и отношениях ко мне. Когда была распущена молва, что у меня нет и трети того огромного имения, которое приписывали владельцу торнфильдского замка, мисс Ингрем и мать её приняли меня холодно и с глупым равнодушием. Бланка не была, не будет и не может быть моей женой. Вас только одну люблю я больше чем самого-себя, и вы только - или никто - будете моей невестой!

-- На вас, и только на вас, моя Дженни. Все мои чувства принадлежат вам, исключительно и нераздельно. Хотите ли вы быть моею, Дженни? Скажите - да.

-- Мистер Рочестер, позвольте мне взглянуть на ваше лицо: обернитесь ко мне.

-- Зачем?

-- Мне надобно всмотреться в нашу физиономию: обернитесь!

-- Извольте; но одна-ли в эту минуту будет она для вас открытою книгой. Читайте, Дженни, но скорее как можно: я слишком-страдаю.

В-самом-деле, лицо было ужасно взволновано, и его черты обличали сильную умственную работу. Странный блеск одушевлял его глаза.

-- О, Дженни, вы меня мучите! воскликнул он. - Великодушный и вместе пытливый взгляд ваш проникает в мою душу, и еще раз: вы мучите меня, Дженни!

-- Как я могу вас мучить? Если предложения ваши искренни, то мои чувства ничего не могут выражать, кроме благодарности и бесконечной преданности к вам: что жь тут мучительного?

-- Какая тут благодарность, Дженни? Скажите просто и ясно: Эдуард, дай мне свое имя ч я согласна быть твоей женой.

-- Но точно ли вы глубоко обдумали свой план? Точно ли вы любите меня всей вашей душой? Искренно ли вы желаете, чтоб я была вашей женой?

-- О да, о да, моя милая Дженни! Если нужна вам клятва, то я клянусь, что я люблю вас больше всего на свете.

-- В таком случае, милостивый государь, я согласна быть вашей женою.

-- Зовите меня просто Эдуардом, моя несравненная невеста!

-- Милый Эдуард!

в мире но могут разстроить решительного плапа моей жизни: несмотря ни на что, вы будете моей женой!..

-- Что тут за препятствия, сэр? У меня нет ни отца, ни матери, ни родственников, которые вздумали бы помешать нашему браку; а вы, с своей стороны, отдаете отчет в своих поступках только одному Богу.

-- Ну, да, вы правы, Дженни!

Если бы любовь не ослепляла моих глаз, я могла бы заметить довольно дикое и неестественное выражение на его лице; но чаша моих наслаждений была слишком полна, и утопая в этом блаженстве, я потеряла и способность и охоту делать наблюдения. Опять говорил он: - "Счастлива ли ты, Дженни?" Опять отвечала я: - "Да, милый Эдуард!" И он бормотал про себя:

-- Все будет устроено, и все пройдет. Я нашел её без друзей, без покровителей, без пристанища и подпоры. Я буду любить ее всеми силами своей души, и это оправдает меня перед судом сердцевидца. Что жь касается до суда человеческого, я умываю свои руки... и ужь он не испугает меня.

и пронзительный ветер зажужжал по всему протяжению лавровой аллеи.

-- Надобно идти домой, сказал мистер Рочестер: - погода изменилась. Мне бы хотелось просидеть с тобою до утра, Дженни.

-- И мне тоже, подумала я.

Но в эту минуту сверкнула молния, раздался гром, ответ замер на моих устах, и я спешила скрыть ослепленные глаза на плече своего жениха. Наступил проливной дождь. Мистер Рочестер ускорил свои шаги; я последовала за ним, держась за его руку; но прежде чем мы успели перебежать двор, дождь уже совершенно измочил нас с головы до ног. Когда в корридоре он снял с меня мокрую шаль, и начал выжимать мои распущенные волосы, мистрисс Ферфакс вышла из своей комнаты. Сначала я не заметила ее, так же как и мистер Рочестер. В корридоре горела лампа. На стенных часах пробило два часа ночи.

-- Спеши скорее переодеться, мой друг, сказал мистер Рочестер: - и покамест до свиданья. Прощай, моя милая, прощай, прощай!

- "За объяснением не станет дело, подумала я: - и старушка авось переменит гнев на милость." В комнате, однако жь, мне сделалось очень-неловко, когда я подумала, что мистрисс Ферфакс может, по-крайней-мере навремя, составить обо мне дурное мнение. Но радостное чувство скоро совсем заглушило и этот страх, и все другия безпокойства: ветер свирепел сильнее и сильнее, громовые удары следовали один за другим, молния сверкала и горела ярким заревом на безчисленных точках горизонта, водопады дождя шумно и бурно лились из грозных тучь: - я не боялась ничего, и в душе моей была торжественная тишина. В эту бурю, продолжавшуюся около двух часов, мистер Рочестер три раза приходил к двери моей комнаты и осведомлялся обо мне: его участие способно было отвратить от меня всякую грозу.

Поутру на другой день, прежде чем я встала с постели, Адель, запыхавшись, прибежала в мою комнату с извещением, что ночная гроза в-дребезги изломала каштановое дерево на конце лавровой аллеи.