Дженни Эйр.
Часть четвертая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть четвертая. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Быстро близился к концу месяц, и уже последние часы его были сочтены. Ничто не отдаляло и не отсрочивало венчального дня, и все приготовления к торжественному обряду были окончены с вожделенным успехом. Мне по-крайней-мере ничего не оставалось делать: мои сундуки и картонки, упакованные, запертые, перевязанные, стройным рядом стояли подле стены моей маленькой комнаты - а завтра, в эту же пору, им надлежало быть на дороге в Лондон, куда, вслед за ними, отправлюсь я... или, правильнее, отправится какая-то Дженни Рочестер, особа, еще мне неизвестная. Адресные карточки, в форме четырех маленьких квадратов, лежали на коммоде: на каждой из них, мистер Рочестер собственными руками сделал надпись: "Мистрисс Рочестер -... гостинница, в Лондоне"; но я не могла и не позволяла прибить их к своим вещам. Мистрисс Рочестер! Нет, такая особа еще не существовала для меня, и ей надлежало произойдти на свет не прежде завтрашняго утра: всю эту собственность передам я в её руки тогда только, когда можно будет увериться, что она жива и здорова. Довольно и того, что приготовленные для нея вещи, скрытые в шкафу против моего рабочого столика, уже вытеснили оттуда мои старые ловудския платья. Нет, не мне принадлежал этот свадебный костюм - венчальное белое платье и воздушное покрывало с дорогими лентами и кружевами. Я заперла шкаф, чтоб скрыть этот фантастический аппарат, который теперь, в девять часов вечера, распространял какой-то страшный отблеск в тени моей комнаты.

-- Оставишь ли ты меня, дикая мечта? сказала я самой-себе. - Я дрожу, как в лихорадке, и слышу вокруг себя завывание ветра. Надобно по-крайней-мере оставить эту мрачную комнату, и выйдти на свежий воздух.

Тревожные приготовления, продолжавшияся весь день, и ожидание новой перемены в моей судьбе, могли естественным образом произвести во мне то безпокойное и раздражительное состояние духа, при котором мне нельзя было оставаться на своем обыкновенном месте в эту позднюю пору, когда торжественная тишина распространилась по всему дому; но была сверх-того еще особая весьма-важная причина, сообщившая лихорадочную настроенность моему организму.

Странная, ужасная мысль тяготела на моей душе. Случилось со мною нечто, чего я не могла постигнуть; никто, кроме меня, не был свидетелем этого приключения, напугавшого меня в прошлую ночь. Мистера Рочестера в ту пору не было дома, и даже теперь он еще не воротился: хозяйственные распоряжения заставили его уехать миль за тридцать от Торнфильда к двум или трем фермерам, которых он непременно должен был увидеть до своего отъезда за-границу. Я дожидалась его с величайшим нетерпением, надеясь узнать от него разрешение таинственной загадки. Подожди и ты, читатель: секрет мой ты узнаешь вместе с мистером Рочестером.

Я отправилась во фруктовый сад по направлению ветра, который без-умолка дул целый день с южной стороны. К-вечеру его рев и порывы усилились, хотя ни откуда не было видно дождевых тучь. Деревья постоянно качались в одну сторону, и ветви их не распрямлялись ни на минуту: так упорно-постоянен был порыв, наклонявший к северу зеленые их головы. Облака накоплялись целыми массами, и быстро перегоняли друг друга: ни малейших проблесков голубого неба во весь этот июльский день!

С каким-то диким удовольствием бродила я взад и вперед, передавая тревогу своей души неизмеримому потоку воздуха, жужжавшему в неизмеримом пространстве. Пройдя лавровую аллею, я остановилась перед обломками каштанового дерева: оно стояло, черное, изуродованное, и глубокая трещина страшно зияла в центре его пня. Расколотые половинки еще не были оторваны друг от друга: твердая база и крепкие корни поддерживали слабую связь между-ними; но уже источник жизненности изсяк совершенно, и сок не мог распространяться по их жилам. Огромные их ветви замерли по обеим сторонам, и не было никакого сомнения, что вся эта масса упадет на землю в следующую зиму; но теперь покамест это было еще дерево-развалина, но развалина целая, не утратившая своей первоначальной формы.

-- Хорошо, что вы крепко держитесь друг подле друга, сказала я, как-будто чудовищные осколки были живыми предметами, и могли меня слышать: - пусть вы повреждены, изуродованы, опалены, но остаток жизни еще должен таиться в ваших жилах, и эти верные, честные корни еще поддерживают вас. Никогда более зеленые листья не украсят ваших вершин, и певчая птичка не совьет гнезда на ваших ветвях - время наслаждений и любви прошло для вас; но вам еще нет окончательного повода приходит в отчаяние: вы можете сочувствовать друг другу и вместе оплакивать общую судьбу.

Когда я говорила таким-образом, луна показалась на одно мгновение прямо над моей головой: её диск был красен как кровь, и она, казалось, бросила на меня отуманенный, печальный взгляд. Лишь-только скрылась опять она за густыми облаками, ветер с новою яростью забушевал вокруг Торнфильда, переливаясь вдали, за лесом и видно, в дикий жалосной стон. Еще раз взглянула я на помертвелые сучья и пошла назад по лавровой аллее.

Около четверти часа бродила я по тесным тропинкам сада, собирая яблоки, которыми была усеяна трава вокруг древесных пней; отделив потом спелые плоды от незрелых, я отнесла их домой и положила в кладовую. После пошла я в библиотеку справиться, разведен ли там огонь, потому-что знала, мистеру Рочестеру, несмотря на летнюю пору, приятно будет сидеть у камина в такую бурную и темную ночь: огонь горел ярким пламенем, распространяя веселый свет по всей комнате. Я придвинула к камину его кресла, поставила перед ними круглый столик и на нем - две свечи, задернула занавесы на окнах и поворочала уголья в камине. После всех этих распоряжений мне сделалось еще грустнее, и я не могла ни сидеть, ни даже оставаться где-нибудь в этом доме. Между-тем старинные часы в корридоре пробили десять.

-- Как уже поздно! сказала я: - выбегу за ворота на большую дорогу, и стану его ждать: верно теперь он ужь едет, и, авось, я встречусь с ним через несколько минут. Кстати, вот и луна опять проглянула из облаков.

Ветер дико завывал из-за деревьев, окружавших Торнфильдский-Замок; но на дороге по обеим её сторонам все было тихо, и только тени облаков пробегали но-временам по этой бледной линии, протянутой до ближайшого города. Напрасно я протирала глаза, чтоб разсмотреть вдали какой-нибудь движущийся предмет: не было на ней никакой фигуры, обличавшей присутствие живого существа.

Детская слеза отуманила мой взор, когда я смотрела таким-образом - слеза нетерпения и грусти: я отерла ее и старалась успокоиться. Луна между-тем совершенно скрылась в своей ночной храмине и задернула свой густой облачный занавес: ночь стемнела, и на лицо мое упало несколько дождевых капель.

-- Скоро ли он воротится! Боже мой, скоро ли он воротится! восклицала я, проникнутая мрачными предчувствиями. - Он должен был воротиться к чаю, но вот теперь уже глубокая ночь: что жь его задержало? Не случилось ли чего-нибудь? Страшное приключение прошедшей ночи, опять живо нарисовалось в моем воображении и я почти не сомневалась в эту минуту, что нас обоих ждет какое-нибудь непредвиденное несчастие. Надежды мои были слишком-ярки, а потому разсчитывать на их осуществление было нельзя; и притом, в последнее время, я наслаждалась совершеннейшим блаженством: будет в порядке вещей, если теперь мое счастье перейдет за свой меридиан.

-- Чему быть, того не миновать, думала я: - но ужь теперь я не пойду назад домой. Не сидеть же мне, с тревожною совестью, подле камина, когда он путешествует один в бурную погоду: лучше утомить свои члены, чем надсадить свое сердце. Вперед и вперед, навстречу к моему жениху.

Пробелов около четверти мили, я услышала стук копыт: ехал всадник полным галопом, и подле него скакала огромная собака. Прочь мрачные предчувствия: вот он, вот мой жених, верхом на своем Мицраиме, и вот Лоцман перед ним. Он узнал меня еще в туманной дали, снял шляпу и замахал ею вокруг своей головы: я побежала быстрее.

-- Ого! воскликнул он, протягивая свою руку, и нагибаясь на седле: - тебе нечего без меня делать, это ясно: становись на мой сапог, подай сюда обе руки - и, марш, ко мне на седло!

Я повиновалась: радость придала мне необыкновенную силу, и я ловко вскочила на седло. Он обнял меня, поцаловал и нежно прижал к своей груди; но скоро он подавил в себе этот восторг, и спросил безпокойным тоном:

-- Не случилось ли чего, Дженни? Отчего ты вздумала бежать ко мне навстречу в такую позднюю пору? Нет ли дома какой-нибудь беды?

-- Нет, сэр, в Торнфильде все благополучно; но я воображала, что вы никогда не воротитесь. Мне нельзя было ожидать вас дома, особенно в такой дождь и ветер.

-- Ничего, сэр: теперь я совершенно-счастлива и не боюсь ничего.

-- Теперь... а прежде, стало-быть, ты была несчастна и напугана!

-- Да, точно-так; но я разскажу вам об этом немного погодя, и, я знаю, сэр, вы непременно будете смеяться над моим безпокойством.

-- Смеяться я стану только тогда, как пройдет завтрашний день: до-тех-пор беззаботная радость моя была бы неуместна, потому-что я не совсем еще могу быть уверенным в успехе своих планов. Весь этот последний месяц ты выскользала из моих рук как угорь, и колола меня как шиповник, так-что нигде не было для меня приступа к моей невесте; но, вот, теперь она опять в моих объятиях, как заблудшая овечка: ты выбежала из стада и ищешь своего пастуха: не так ли, Дженни?

-- Я ждала вас, это правда; но не радуйтесь преждевременно. Вот мы и в Торнфильде: позвольте мне сойдти.

Он осторожно спустил меня на мостовую. Джон принял его лошадь, и когда мы были в корридоре, он сказал, чтобы я поскорее переменила свое платье и пришла к нему в библиотеку. На лестнице он остановил меня и заставил дать обещание, что я не буду долго медлить в своей комнате. Воротившись к нему минут через пять, я застала его за ужином.

-- Садись, Дженни, и давай ужинать вместе: слава Богу, один только раз остается нам покушать в Торнфильде, и потом мы надолго разстанемся с этим прадедовским замком. Ты не можешь представить, как я рад.

Я села подле него, и сказала, что ничего не могу есть.

-- У тебя, кажется, на уме перспектива нашего продолжительного путешествия, Дженни: не-уже-ли мысль о поездке в Лондон уничтожает твой аппетит?

-- Перспектива моей судьбы еще, покамест, закрыта от моих глаз, и я-сама не знаю хорошенько, какие мысли занимают меня в эту минуту. Все в этой жизни представляется мне сном и мечтою.

-- Не-уже-ли и я не больше как мечта в твоих глазах?

-- Да, вы-то всего более кажетесь мне фантастическим призраком, существом без определенной формы и вида.

Он засмеялся и протянул ко мне свою руку. - "Не-ужели и это - призрак?" сказал он, поднося ее к моим глазам. Его длинная рука отличалась необыкновенно-крепкими мускулами, и могла служить достойным орудием богатырской силы.

-- Да, и это призрак, сказала я, отнимая мускулистую руку от моих глаз. - Сэр, вы кончили свой ужин?

-- Кончил.

Я позвонила и приказала убрать поднос. Когда мы остались одни, я поправила огонь в камине, и потом села на маленькой скамейке у ног своего жениха.

-- Скоро полночь, сказала я.

-- Чтожь из этого? Вспомни, Дженни, ты обещалась просидеть со мною всю ночь накануне моей свадьбы.

-- Я готова остаться с вами еще часа на два, по-крайней-мере: мне не хочется спать.

-- Все ли у тебя окончено к завтрашнему дню?

-- Все.

-- Очень-хорошо, сэр.

-- С какою странною улыбкой ты пробормотала это слово, Дженни - "очень-хорошо"! как ярко вдруг окрасились твои щеки, и как дико засверкали твои глаза! Здорова ли ты, Дженни?

-- Кажется, сэр.

-- Кажется! Скажи, пожалуйста, что у тебя на уме? Что ты чувствуешь?

-- Едва-ли можно выразить словами, что я чувствую, сэр. Мне хотелось бы продлить этот час до бесконечности: кто скажет, что может случиться к коицу этой ночи?

-- С тобой припадок ипохондрии, Дженни. Ты слишком-взволнована, или, быть-может, утомлена.

-- А вы, сэр - чувствуете ли вы себя спокойным и счастливым?

-- Спокойным - нет; но я счастлив в эту минуту, как-нельзя-больше.

Я взглянула, желая уловить признаки блаженства на его лице; оно разгорелось и было покрыто самой яркой краской.

-- Будь со мною откровенна, Дженни, сказал он: - раздели со мною это гнетущее горе, что лежит на твоей душе. Чего ты боишься? Не-уже-ли тревожит теби опасение, что я не могу быть хорошим мужем?

-- Эта мысль никогда не приходила мне. в голову.

-- Не тревожит ли тебя представление о новой сфере жизни, в которую ты должна вступить с завтрашняго дня?

-- Совсем нет, сэр.

-- Ты сбиваешь меня с-толку, Дженни. Твои печальные взоры и смелые выходки начинают меня крайне безпокоить. Объяснись, ради Бога.

-- В таком случае, сэр, приготовьтесь слушать. Вас не было дома прошлой ночью?

-- Ну, да, и в-продолжение моего отсутствия, здесь случилось что-то такое, что тебя обезпокоило, Вероятно это вздор; но, во всяком случае, я должен разведать, в чем дело. Не наговорила ли чего-нибудь мистрисс Ферфакс? Или, может-быть, слуги болтали какой-нибудь вздор, и твое раздражительное самолюбие было оскорблено.

-- Нет, сэр.

В эту минуту на стенных часах пробило двенадцать. Я дождалась, пока замер в воздухе последний серебристый звук часового колокола.

-- Вчера весь день я'была очень-занята, и радовалась, что время проходит быстро в этих безпрестанных хлопотах, ускоряющих для меня приближение счастливых дней: новая сфера, как видите, на-перекор вашим догадкам, отнюдь меня не пугает, и я убеждена, что могу везде составить счастье мужа, которого люблю всем своим сердцем. Нет, сэр, не ласкайте меня в эту минуту: я должна говорить серьёзно, и без перерыва. Вчера я вполне надеялась на Провидение, и верила, что события, за-одно с судьбою, работают для вашего и моего благополучия. День был прекрасный, и во всех возможных отношениях редкий в этой стороне: незыблемое спокойствие воздуха и чистая лазурь неба отстраняли всякия опасения на-счет вашей поездки. Я вышла, после чаю, гулять на мостовую, думая о вас, сэр, и представляя вас в своем воображении с такою живостью, что присутствие ваше оказывалось почти-ненужным для моего умственного взора. Я думала о своей новой жизни, сэр, и сравнивала ее с вашей жизнью, которая представлялась мне в размерах исполинских: океан и маленький ручей, впадающий в него, может-быть, больше имеют взаимного сходства, чем наши отдельные существования. Мне казалось непонятным, отчего строгие моралисты называют этот мир дикою и безплодною пустыней: для меня, напротив, был он прекрасным садом, вечно благоухающим и цветущим. На солнечном закате воздух похолодел, и небо зарябилось маиенькими тучами: я пошла домой. Софи позвала меня наверх взглянуть на венчальное платье, под которым теперь, сверх ожидания, я нашла в маленькой шкатулке ваш подарок - великолепное покрывало, выписанное вами из Лондона, вероятно для-того, чтобы удивить меня своею богдоханскою щедростью. Я улыбнулась, развертывая подарок, и обдумывала в то же время, как мне наказать вас за вашу аристократическую гордость, и за безполезные усилия замаскировать пышным костюмом плебейския черты своей невесты. Я заранее воображала, как я принесу к вам кусок невышитой четвероугольной блонды, приготовленной для покрытия моей головы, и спрошу вас, не довольно ли этого для женщины, которая не может принести своему супругу ни богатства, ни связей, ни красоты. Уже я видела ваш суровый взгляд, и слышала ваши гордые, самовластные ответы, из которых было видно, что вы никогда не имели намерения жениться на золотом мешке, и что огромное ваше богатство не требует приращений...

-- Как ты хорошо угадываешь мои мысли, волшебница! перебил мистер Рочестер. - Что же ты еще могла найдти в этом покрывале? Яд или кинжал?

-- Нет, сэр, нет: кроме богатства и великолепного изящества узоров, я нашла в нем только выражение гордости Ферфакса Рочестера, и это отнюдь не испугало меня, потому-что я уже привыкла к явлениям этого рода. Я продолжаю свой рассказ. С наступлением сумерек подул сильный ветер, далеко не такой, как сегодня - пронзительный и бурный, но ветер завывающий, исполненный каких-то диких стонов. Я вошла в эту комнату с безотчетною тоскою: взгляд на пустые кресла, где еще так недавно сидел друг моего сердца, оледенил меня. Через несколько времени я легла в постель, но не могла сомкнуть глаз, потому-что чувство раздражительного безпокойства овладело всеми моими членами. Ветер междутем продолжал напевать свою могильную песню, и вдруг мне послышался дикий, отчаянно-жалобный вой: в доме или на дворе раздался этот звук, сначала я не могла разобрать; но когда он раздался снова, с своими пронзительными переливами, я пришла к заключению, что это, по всей вероятности, воет где-нибудь собака. Звук, наконец, стихнул к великому моему утешению. Мой первый сон незаметно слился с идеею мрачной и бурной ночи. Над моим воображением продолжало господствовать желание быть с вами наедине, но, в то же время, я чувствовала, что какая-то странная преграда готова разделить нас навсегда. И грезилось мне, будто иду я по изгибам какой-то неизвестной дороги: мрак окружает меня со всех сторон; проливной дождь грозит измочить меня до костей; на моих руках - маленькое дитя, ослабевшее, усталое, и с жалобным криком прижимающееся к моей груди. И казалось мне, сэр, будто вы далеко ушли вперед от меня по той же дороге: я напрягала все свои силы, догнать вас, и употребляла страшнейшия усилия, произнести ваше имя; но голос мой замирал в неясных звуках, и движения мои были парализированы, между-тем-как вы, чувствовала я, с каждой минутой уходили от меня дальше-и-дальше.

и думай только о действительном счастье. Ты сказала, Дженни, что любишь меня: да, я не забуду этого, и надеюсь, что эти слова не замрут в неясных звуках на твоих устах. Я слышал раздельно и ясно, с какою торжественностью ты сказала; - "Я могу везде составите твое счастье, Эдуард, потому-что я люблю тебя". - Любишь ли ты меня, Дженни? Повтори опять.

-- Люблю, сэр, всем своим сердцем.

-- Странное дело, сказал он после минутного молчания: - твоя сентенция, Дженни, произвела болезненное впечатление в моей груди, оттого, вероятно, что ты произнесла ее с какою-то торжественностью, и оттого, что даже теперь твои взоры выражают возвышенное чувство, истины и бесконечной преданности: этого уже слишком-много для меня! Будь суровее, Дженни, и брось на меня свой обыкновенный, лукавый взгляд; скажи, что ты будешь меня ненавидеть и мучить своими злыми выходками: я хочу непременно быть разсерженным,

-- Может-быть мне прийдегся вас измучить, когда будет окончен этот рассказ. Слушайте меня терпеливее.

-- А я думал, Дженни, что ты уже все кончила. Мне казалось, что источником твоей печали был твой сон.

Я покачала головой, и сделала отрицательный жест.

-- Как? воскликнул он. - Не-уже-ли есть еще что-нибудь? Но я заранее уверен, что твоим воображением преувеличено какое-нибудь пустое обстоятельство. Продолжай!

Однакожь взор его начинал выражать величайшее безпокойства и нетерпение. Я продолжала:

-- Видела я другой сон, милостивый государь, страшный сон. Мне казалось, что Торнфильдский-Замок превратился в печальную развалину, и сделался убежищем сов и летучих мышей. На месте этого великолепного фасада осталась только обгорелая стена, готовая рухнуть и обуглиться. При свете лунной ночи, я вошла во внутренность этой руины: здесь я споткнулась о мраморный очаг, там провалилась на лестничной ступени, и на голову мою упали осколки карниза. Окутанная шалью, я продолжала нести на своих руках незнакомое мне маленькое дитя: при всей усталости, я не могла положить его на какое-нибудь место, хотя оно крайне замедляло мою ходьбу. Вдруг, среди большой дороги, послышался мне конский топот: смотрю, это выпустились на своем Мицраиме в дальнюю дорогу, не имея больше намерения воротиться к прадедовскому пепелищу. С судорожною торопливостью я начала карабкаться на хрупкую стену, надеясь уловить по-крайней-мере один ваш взгляд с высоты кровли: камни обрывались под моими ногами, плющевые ветви подламывались - ребенок с ужасом обвил мою шею, и чуть не задушил меня; но, наконец, после неимоверных усилий, мне удалось взобраться на кровлю. Вы показались мне пятном на белом шоссе, и уменьшались с каждою минутой. Порыв ветра сильно покачнул меня в одну сторону, и я не могла стоять. Я села на рыхлой перекладине, и принялась убаюкивать испуганного ребенка. Вы, между-тем, повернулись на изгибе дороги, и я вытянулась вперед, чтоб уловить ваш последний взгляд: стена зашаталась, рухнула, ребенок свалился с моих колен, я потеряла равновесие, упала и... проснулась...

-- И повести твоей конец, Дженни: так, что ли?

-- Предисловие мое кончено, сэр; но повесть моя еще впереди. Когда я проснулась, яркий блеск ослепил мои глаза. Мне показалось, что уже разсветало; но я ошиблась: то был блеск горевшей свечи. Это вероятно Софи пришла в мою спальную, подумала я. Свеча стояла на моем рабочем столике, и дверь от шкафа, где висели мое венчальное платье и покрывало,была отворена. - "Чего тебе надобно, Софи?" спросила я. - Никто не отвечал на этот вопрос, но какая-то фигура выюркнула из-за шкафа, взяла свечу, подняла ее в уровень с своей головой, и принялась разсматривать платья. - "Софи! Софи!" вскричала я опять, и опять не получила никакого ответа. Я привстала на своей постели, и заглянула вперед: изумление, испуг оковали мои члены, и кровь застыла в моих жилах. Мистер Рочестер, это была не Софи, и не Лия, и не мистрисс Ферфакс, и не... о да, я уверена в этом, то отнюдь не была даже эта непостижимая женщина, Грация Пуль.

-- Быть не может; это вероятно кто-нибудь из них, возразил мой жених безпокойным тоном.

-- Нет, сэр, уверяю вас торжественно и смело, что я не ошиблась. Во все время пребывания своего в Торнффльдском-Замке никогда я не видала подобной фигуры: её рост и контур были для меня совершенно-новы.

-- Опиши ее, Дженни.

-- Это женщина высокая и дородная, с густыми и черными волосами, разбросаиными по плечам. Она была в белом, но в чем-именно, не знаю: я не могла разглядеть, было ли то платье, простыня или одеяло.

-- Видела ли ты её лицо?

-- Сначала нет; но она взяла мое покрывало, подняла его, посмотрела на него пристально, и перебросив через голову, поворотилась к зеркалу. В эту минуту я успела совершенно разглядеть в темном стекле отражение её лица.

-- Как показались тебе её черты?

-- То было дикое, безцветное лицо, какого ни раза я не видала между живущими людьми. О, как бы хотела я забыть эти багровые глаза, налитые кровью, и эти страшные щеки!

-- Привидения, говорят, бывают обыкновенно бледны, Дженни.

-- Это, напротив, имело багровый цвет лица, пухлые, посинелые губы, морщинистый лоб и черные брови над кровавыми глазами. Сказать ли, чем оно мне показалось?

-- Сделай милость.

-- Так! Что же она делала, эта фантастическая женщина?

-- Потом?

-- Она отодвинула оконную занавес, и выглянула на двор: вероятно, увидела она приближение разсвета, потому-что тут же взяла свечу, и пошла к дверям; но перед моей постелью она остановилась; огненный глаз её обратился на меня - она поднесла свечу к моим глазам, и затушила ее. Голова её наклонялась ко мне ближе-и-ближе, и я лишилась чувств во второй, только во второй раз в моей жизни.

-- Кто же был с тобой, когда ты очнулась?

-- Никого, сэр, только тогда ужь был ясный день. Я встала, умылась, выпила стакан холодной воды, и почувствовала, что силы мои возстановились, хотя в голове все-еще бродил какой-то туман. Об этом видении я решилась сказать вам одним только, милостивый государь. Скажите теперь в свою очередь: кто была эта женщина?

-- Будьте уверены, сэр, мои нервы не разстроиваются от ничтожных причин: видение было действительным существом, и глаза мои не обманывались, когда я следила за его движениями.

-- Поэтому и прежния твои грёзы - действительные предметы? Разве Торнфильдский-Замок - развалина? Разве я отделен от тебя несокрушимыми препятствиями? Разве я ужь простился с тобою, не сказав ни одного слова, не пролив ни одной слезы?

-- Нет еще.

-- А разве все это должно быть, по твоим разсчетам? Успокойся, Дженни: уже наступил день, который нас свяжет неразрывными узами, и после этого соединения, поверь мне, не будет места для мечтательных ужасов.

гостьи.

-- И выходит на поверку, что эта гостья - призрак, иначе я знал бы, кто она.

-- То же самое хотела я сказать себе сегодня поутру; но когда, встав с постели, я осмотрелась вокруг комнаты, глаза мои увидели на полу предмет, неотразимым образом обличивший ложность догадки моего холодного разсудка - увидели покрывало, разодранное сверху до-низу на две равные части!

Мистер Рочестер судорожно вскочил с своего места, и поспешил обнять меня обеими руками.

-- Слава Богу, что ты избавилась от другой, более ужасной беды, в эту проклятую ночь! Пострадало одно покрывало - это вздор в-сравнении с тем, что могло случиться!

-- Теперь, кажется, Дженни, я в-состоянии объяснить тебе это странное явление. Действительность здесь удивительным образом перепуталась с мечтою: женщина, я не сомневаюсь, точно входила в твою комнату, и это была, разумеется, Грация Пуль. Ты-сама называешь ее странным существом, и конечно, имеешь на это полное право после всех её выходок. Припомни, что хотела она сделать со мною, и чего натерпелся от нея Месон? В состоянии между сном и бодрствованием, ты заметила её появление среди комнаты; но при лихорадочной настроенности духа, ты приписала ей фантастическия черты Вампира, которых в ней никак не может быть. Длинные растрепанные волосы, кровяные глаза, багровые щеки, посинелые губы, преувеличенный рост - все это было изобретением твоего испуганного воображения, действием ночного кошмара. Покрывало точно было разодрано, и этот гнусный поступок совершенно сообразен с характером Грации Пуль. Я вижу, ты опять намерена спросить, зачем держу я в своем доме эту загадочную женщину: через год после нашей свадьбы, но не прежде, я объясню тебе эту загадку... Теперь, довольна ли ты, Дженни? Успокоилось ли твое сердце после моего решения этой страшной тайны?

Я подумала и нашла, что в-самом-деле это был единственно-возможный способ разрешить трудную задачу. Разсудок мой еще далеко не был удовлетворен; но, чтоб успокоить своего жениха, я сказала, что совершенно верю его словам. Теперь было почти два часа за полночь, и я решилась оставить его.

-- Софи спит, кажется, в детской с Аделью? спросил он, когда я зажгла свою свечу.

-- Да, сэр.

-- Очень-рада, и даю вам это обещание.

-- Дверь постарайся запереть как-можно крепче, и скажи Софи, чтоб она завтра разбудила тебя пораньше, потому-что тебе надобно одеться и кончить свой завтрак до восьми часов. Теперь, мой друг, прочь из головы все эти тревожные мысли! Слышишь ли, как приветливо шелестит ветер на открытом поле? Его бурные порывы совсем утихли, и дождь не стучит больше в оконные стекла. Посмотри (он поднял занавес) - какая прекрасная ночь!

В-самом-деле, небо прочистилось и прояснело: облака, прогнанные западным ветром, быстро неслись к востоку длинными, серебристыми колоннами. Луна засияла своим приветным светом.

-- Ну, Дженни, сказал мистера Рочестер, бросая на меня вопросительный взор: - что ты на это скажешь?

-- Грустные мысли, надеюсь, исчезли из твоей головы, и теперь, авось, ты будешь во сне мечтать о счастливой любви.

Этому предсказанию не суждено было исполниться, потому-что я не сомкнула глаз во всю ночь. Обняв маленькую Адель, я наблюдала детский сон, спокойный, безстрастный, невинный, и терпеливо дожидалась наступления дня; вся моя жизнь, и её различные явления, вновь представились моему воображению, и я встала вместе с восходом солнца. Живо помню, как Адель крепко обвилась вокруг моей шеи, когда я собиралась ее оставить: я поцаловала ее; слегка отцепила её руки, и горько заплакала над её миниатюрным личиком: невинная девочка казалась мне эмблемою моей прошедшей жизни; а тот, кого надлежало теперь мне встретить в моем парадном платье, представлялся мрачным и страшным, но вместе обожаемым типом моего неизвестного будущого дня. Чтобы не разбудить Адели своими рыданиями, я поспешила отойдти от её постели.