Дженни Эйр.
Часть пятая и последняя.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть пятая и последняя. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

Чем больше знакомилась я с жителями Козьяго-Болота, тем больше привыкала любить их. В короткое время здоровье мое совсем поправилось, так-что я могла наконец выходить из дома для прогулок. Диана и Мери позволяли мне по-временам принимать участье в их занятиях, разговаривать с ними, и даже разделять все их удовольствия и забавы. В дружеском обществе молодых девиц я испытывала с каждым днем невыразимое наслаждение, происходившее от совершеннейшого сходства наших вкусов, чувств, наклонностей и правил.

Я любила читать их любимые книги; наслаждалась тем, что их приводило в восторг, и благоговела перед тем, что одобряли оне. Уединенный прародительский дом служил для них особенным предметом глубокой привязанности: я в свою очередь находила могущественное и постоянное очарование в этом сером, миниатюрном, античном здании с его низкой кровлей, венецианскими окнами, крепкими дубовыми стенами, с его аллеями и старинным садом, обсаженным вековыми соснами и остролистинками. Молодые девушки любили также болотистые места позади и вокруг их жилища, углубленную долину, куда от их ворот вела усыпанная щебнем тропинка, проходившая мимо диких пастбищ, где по-временам бродили по густому вереску стада серых овец и их темно-шерстых ягнят, бежавших в догонку за своими матерьми: - привязанность обеих сестер к этой дикой сцене доходила до совершенного энтузиазма. Я понимала это чувство, и могла, со всею искренностью, разделять восторг своих подруг. Я постигала очарование этой дикой местности, и глаз мой не мог налюбоваться на эти картинные зыби, усеянные вереском и покрытые гранитными обломками, полу-заросшими зеленым мхом. Все окрестные виды этой стороны служили для них, как и для меня, источниками чистейших удовольствий. Тихие и бурные порывы ветра, вёдряные и ненастные дни, часы солнечного восхода и заката, лунный свет и темные дождливые ночи: во всем этом находила я очарование, совершенно согласное с настроенностью их собственных чувств.

Дома, так же как на открытом воздухе, мы были совершенно довольны друг другом: обе оне были гораздо образованнее и начитаннее меня; но я усердно продолжала идти по дороге знания и науки, где оне проходили прежде меня. Я с жадностью читала книги из их библиотеки, и для меня было величайшим удовольствием разсуждать с ними по-вечерам о предмете дневных чтений. Мысль вызывала мысль; мнение встречалось с новым мнением, и среди одушевленных разговоров мы не видели, как проходило время.

Первое место в нашем тройственном союзе и первая роль принадлежали Диане. Эта девица, в физическом смысле, превосходила меня во всех отношениях: она была прекрасна, здорова и сильна. Поток жизни и силы струился по всему её организму, и я была изумлена её необыкновенной пылкостью и быстротою движений её мысли. Я могла говорить довольно-бойко с наступлением вечерней поры; но как-скоро первые порывы живости проходили, я садилась обыкновенно на маленькой скамейке у ног Дианы, облокачивалась головою на её колени, и слушала внимательно обеих сестер, когда оне вели свой одушевленный разговор. Диана между-прочим вызвалась учить меня немецкому языку. Уроки её были для меня одним из самых приятных занятий: роль наставницы шла к ней как-нельзя лучше; роль ученицы нравилась и прилична была мне. Характеры наши сошлись, и следствием наших общении была взаимная привязанность самого нежного и прочного свойства. Когда молодые девицы открыли, что я умею рисовать, карандаши их, и портфёли немедленно явились к моим услугам. В этом только отношении я имела перед ними некоторое преимущество, и оне были очарованы моим искусством. Мери сидела подле меня по целым часам, не спуская глаз с моей работы: скоро я стала давать ей уроки живописи, и нашла в ней прилежную, послушную и понятливую ученицу. При этих занятиях и взаимных удовольствиях, дни наши пролетали быстро, как, часы, и недели казались днями.

Что касается до мистера Сен-Джона, то, тесное дружество, возникшее естественным образом и с необыкновенной быстротою между мной и его сестрами, не могло простираться на него. Главнейшей причиной уже замеченного разстояния между нами было то, что он, сравнительно, весьма-редко сидел дома: значительная часть его досугов была посвящена больным и бедным в разбросанном населении его многочисленных прихожан.

Никакая погода не могла помешать мистеру Сен-Джону выходить из дома для исполнения его пасторских обязанностей: в дождь и бурю, в ведро и ненастье, он регулярно каждый день, по окончании своих утренних занятий, брал шляпу и, сопровождаемый Карло - старой собакой своего отца - отправлялся на миссию любви, или того, что считал он своим непременным долгом. Случалось иной раз, сестры уговаривали брата остаться дома в слишком-ненастную погоду: в таком случае он обыкновенно отвечал с какою-то торжественной улыбкой:

-- Если порыв ветра и дождевые капли станут меня удерживать от исполнения этих легких обязанностей, что за будущность ожидает меня впереди на том высоком поприще, где нет более места слабостям и человеческому малодушию?

Диана и Мери отвечали обыкновенно вздохом на этот замысловатый вопрос, и хранили глубокое молчание в-продолжение нескольких минут.

Но кроме этих частых отлучек, другая преграда лежала между нами и мистером Сен-Джоном: он был через-чур серьёзен, угрюм, суров и погружался в область самых отвлеченных мыслей. Ревностный в исполнении пасторских трудов, безъукоризненно чистый в своей жизни и привычках, он, однакож, не наслаждался по-видимому тем внутренним спокойствием, которое должно быть естественною наградою всякого практического философя и филантропа. Часто по-вечерам, сидя у окна, перед своей конторкой и бумагами, он обыкновенно бросал перо или бумагу, облокачивался подбородком на руку, и увлекался потоком Бог-знает каких размышлений - безъсомнения тревожных и бурных, потому-что при этом глаза его сверкали диким блеском, лицо пылало, ноздри расширялись.

Природа для мистера Сен-Джона далеко не имела тех прелестей, какие находили в ней его сестры. Раз только в моем присутствии - один только раз - он отозвался с некоторым чувством о дикой прелести холмов и о врожденной привязанности к черной кровле и поседелым стенам своего прародительского дома; но не было, однакож, заметно ни малейшого удовольствия в тоне и словах, которыми сопровождалось это чувство. Никогда он не выходил на эти поля сх единственной целью полюбоваться поэтическими видами и предметами, очаровывающими зрение; никогда не приходил в восторг от диких сцен, поражавших здесь на каждом шагу наблюдателя с эстетическим вкусом.

Прошло довольно времени, прежде-чем я имела случай ближе познакомиться с настроением его духа. Случай этот первый раз представился в мортонской церкви, где он, как пастор, произнес свою воскресную проповедь. Мне бы хотелось рассказать содержание этой проповеди; но она, к-несчастью, давно испарилась из моей головы: я не могу даже передать вполне впечатление, произведенное ею на меня.

Проповедь была произнесена с величавым спокойствием от начала до конца. Строгое благочестие, изъученное и глубоко понятое, слышалось в каждом звуке и во всех переливах голоса. Сердце слушателя трепетало, волновалось, и ум приходил в изумление от силы проповедника; тем не менее, однакожь, ум оставался не убежденным, сердце не умилялось. Суровым учением квакеров и кальвинистов был пропитан образ мыслей достопочтенного Сен-Джона. Мне сделалось невыразимо грустно, когда проповедник окончил свою речь, и я поняла, что красноречие его происходило из мутного источника, отравленного нетерпимостью, эгоизмом, совершеннейшим отсутствием истинной любви к ближним. Я была убеждена, что мистер Сен-Джон Риверс, несмотря на свою безъукоризнегшую жизнь и усердное исполнение обязанностей, был самым-утонченным эгоистом.

Прошел между-тем целый месяц пребывания моего на Козьем-Болоте. Диана и Мери должны были оставить родительский дом и воротиться к новым сценам на поприще общественной жизни. Обе сестры были гувернантками в богатых английских домах, где, разумеется, не обращали никакого внимания на превосходные свойства их нравственного характера, и где пользовались их талантами точно так же, как искусством кухарки, горничной или прачки. Один из больших городов южной Англии должен был сделаться местопребыванием Дианы и Мери. Мистер Сен-Джон еще ничего не говорил мне на-счет обещанного места, которое теперь уже было для меня неизбежно необходимым. Однажды поутру, оставленная с ним наедине в маленькой гостиной, я осмелилась подойдти к амбразуре окна, где он устроил для себя род уединенного кабинета. Я остановилась перед его конторкой, обнаруживая намерение и, в то же время, не зная как начать разговор с таким человеком, который иной-раз казался совершенно-недоступным. Мистер Сен-Джон вывел меня из затруднения.

-- Вам угодно предложить мне какой-то вопрос? начал он, бросив на меня пристальный взгляд.

-- Да, сэр; я желаю знать, не слыхали ли вы о каком-нибудь месте для меня?

-- Я имею в виду для вас должность уже около трех недель; но так-как, по-видимому, вы были здесь полезны и совершенно-счастливы - сестры, очевидно, полюбили вас, и общество ваше доставляло им необыкновенное удовольствие - то я считал неуместным до-сих-пор нарушать этот общий комфорт без крайней надобности. Теперь, когда сестры мои должны отправиться на свои места...

-- Точно ли им надобно ехать через три дня?

-- Да; и когда оне уедут, я немедленно возвращусь в пасторский дом при Мортоне; Анна уйдет со мною, и этот старый дом будет заперт.

Я стояла несколько минут, ожидая продолжения начатого разговора; но мистер Сен-Джон углубился, повидимому, в свои собственные соображения, не имевшия никакого отношения к делу. Я принуждена была вывести его из этой неуместной задумчивости.

-- Какую же должность вы имеете в виду, мистер Риверс? Надеюсь, этим временем не увеличились для меня затруднения получить ее?

-- О, нет; это место в полном моем распоряжении, и от собственной вашей воли зависит, получить его или нет.

ему ясное понятие о моих чувствах.

-- Не будьте так нетерпеливы, сказал он: - вам покаместь еще нет надобности спешить. Я должен сказать откровенно, что от меня вам нечего ждать выгодных предложений. Прежде-чем я объяснюсь, припомните, что помощь моя будет ничтожна, такая же, на-пример, какую мог бы оказать слепой человек хромому калеке. Я человек бедный, потому-что, после расплаты отцовских долгов, у меня, по всей вероятности, ничего не останется, кроме этого разваливающагося хутора и двух-трех десятин болотистой почвы с безплодными деревьями - ёлками, тисами и остролистниками. Я человек темный, мисс Эллиот: Риверс - древняя фамилия; но из трех её потомков, остающихся на земле, две особы обязаны заработывать свою черствую корку хлеба в чужих домах, между незнакомыми людьми, тогда-как третий член фамилии считает себя отчужденным от своей родины, не только при жизни, но и по смерти... Да, завиден жребий этого человека, и высокое призвание носит он в своей душе, и с нетерпением ждет он того дня, когда крест разлуки, возложенный на его могучия рамена, окончательно оторвет его от всех плотских связей, от всех житейских отношений...

Вся эта тирада была произнесена голосом величавым и торжественным, как-будто достопочтенный пастор говорил проповедь, с церковной кафедры. Щеки его еще пылали и в глазах искрился необыкновенный блеск, когда он продолжал:

-- Итак, как сам я, человек бедный и темный, то предлагаемая мною должность будет иметь соответствующий характер бедности, близкой к нищете. Быть-может даже вы найдете для себя унизительным это место, потому-что, сколько я вижу, склонности и привычки ваши могли возникнуть и развиться не иначе, как в утонченном светском кругу, между людьми, гордыми своим воспитанием и породой. Но как бы то ни было, помните, молодая девушка, что никакая должность сама-по-себе не может быть унизительною, если только она содействует к улучшению наших ближних. Скажу вам более: чем суше и безплоднее почва, назначенная для возделывания трудолюбивому земледельцу, чем скуднее получает он вознаграждения за свои неутомимые труды, тем он выше, благороднее и тем больше для него чести. Не здесь, на земле, приготовлено достойное воздаяние истинным подвижникам христианского терпения и любви.

-- Дальше что? сказала я, когда он опять кончил свою речь: - продолжайте.

изложены им в последующих замечаниях.

-- Я надеюсь, вы согласитесь принять предлагаемую должность, по-крайней-мере на-время, сказал он: - навсегда нельзя вам оставаться на одном и том же месте, так же как сам не могу я ограничиваться тесной сферой сельского священника в этой глуши: есть в вашехм характере, так же как в моем, довольно энергическия черты, обнаруживающия внутреишою самодеятельность и благороднейшее стремление к высшим целям.

-- Объяснитесь, мистер Сен-Джон.

-- Очень-хорошо; но не будьте так нетерпеливы. Скоро вы услышите, какое бедное, пошлое, даже унизительное предложение я намерен вам сделать. Теперь, когда умер мой отец, и когда я получил возможность делать самостоятельное распоряжение из своей жизни, я не хочу и не могу долго оставаться в Мортоне. Не далее как через год я, по всей вероятности, оставлю это место; но покуда я здесь, моя непременная обязанность - стараться об улучшении его всеми зависящими от меня средствами. До моего поступления, за два года перед этим, в Мортоне не было школы, и дети бедных прихожан были исключены от всякой надежды на успех в духовной жизни. Я первый учредил здесь училище для мальчиков, и теперь думаю открыть другую школу для бедных девочек. Уже я устроил здание для этой цели с хижиной из двух комнат, назначенных для помещения будущей начальницы. Её жалованье - тридцать фунтов в год, квартира её меблирована очень-просто и снабжена всеми удобствами старанием одной леди, мисс Оливер, единственной дочери единственного богача в моем приходе, мистера Оливера, владельца булавочной фабрики и литейного завода. Эта же леди обязывается платить за воспитание и одежду одной сироты из рабочого дома на том условии, чтоб она прислуживала своей начальнице, исполняя за нее все те домашния обязанности, которые не могут быть совмещены с её педагогическими занятиями в школе. Хотите вы быть начальницей этого заведения?

Он предложил этот вопрос довольно-торопливо, и повидимому ожидал, что я с негодованием отвергну унизительное предложение: не постигая вполне моего образа чувствований и мыслей, он не мог заранее разсчитать, в каком виде представится мне этот скромный жребий. В-самом-деле, был он очень-скромен, но в замен представлял безопасное убежище, в котором я всего-более нуждалась; труден он был, но зато совершенно независим в-сравнении с местом гувернантки в богатом доме, где могло ожидать меня обидное унижение на каждом шагу. Наконец, что ж такое? - Должность школьной мастерицы имела, в нравственном смысле, весьма-много благородных сторон. Я размыслила - и решилась.

-- Хорошо ли вы меня поняли, мисс Эллиот? Дело идет о деревенской школе, и вашими ученицами будут девочки бедные, крестьянския, или, по-высшей-мере, дочери здешних фермеров. Вязать, шить, читать, писать, считать - вот все чему нужно учить их. Что жь вы будете делать с вашими талантами? Какое употребление найдете вы для своего образования, для своих мыслей, наклонностей и чувств?

-- Мое образование и таланты пойдут в дело, когда потребуют этого обстоятельства,

-- Стало-быть вы знаете, на что вам нужно решиться?

-- Да.

-- Когда жь вы думаете вступить в новую свою должность?

-- Я готова завтра идти в свой домик; а на будущей неделе, если вам угодно, школа может быть открыта.

-- Очень-хорошо: пусть будет так.

Он встал и скорыми шагами начал ходить но комнате. Остановившись опять, он еще раз взглянул на меня и покачал головой.

-- Вы недолго пробудете в Мортоне. Нет, нет!

-- Отчего же? Какие основания доводят вас до этих заключений?

-- Я читаю их в ваших глазах: вы совсем не из числа тех особ, которые могут равнодушно идти но скромной тропинке жизни.

-- Я не честолюбива, мистер Риверс.

-- Честолюбива! повторил он: - Нет. Что жь, однако, вы разумеете под честолюбием? Кто честолюбив, по вашему мнению? Я - быть-может; но как вы узнали это?

-- Я говорила только о себе.

-- Пусть так: но если вы не честолюбивы, то, без всякого сомнения, вы... он остановился, не кончив фразы.

-- Что я?

для-того, чтоб проводить свои досуги в уединении, и посвящать свои рабочие часы утомительному монотонному труду, не имея впереди более возвышенной и благороднейшей перспективы. Вы не будете довольны своим положением, это я знаю, точно так же, как сам я никогда не быль доволен и ни когда не мог привыкнуть к своей скромной роли, прибавил он с особою выразительностью: - И мне ли жить здесь заживо погребенным в душном болоте, где анализируется моя натура, и где должны окончательно заглохнуть пылкия способности моей души? Нет! дальше отсюда, дальше от этих пустынных мест, неспособных представить обширнейшее поприще для моих стремлений и планов!.. Видите ли, как теперь я противоречу самому-себе... Вы видели меня без маски, мисс Эллиот, и поняли, что стоял перед вами человек, который не знал и не будет знать границ своим честолюбивым замыслам и планам.

И он быстро вышел из гостиной. В этот короткий час я узнала его гораздо-больше, чем в-продолжение тридцати дней моего пребывания в его доме, хотя и теперь характер мистера Сен-Джона все-еще имел для меня множество загадочных сторон.

Между-тем Мери и Диана становились грустнее и задумчивее по-мере приближения отъезда из прародительского дома. Обе девушки старались казаться равнодушными; но несмотря ни на какие усилия подавить свои настоящия чувства, печаль их становилась слишком очевидной. Эта разлука, по словам Дианы, была для них особенно-страшна. С-братом, по всей вероятности, должно разстаться на целые годы, быть-может даже на всю жизнь.

-- Всем он хочет жертвовать своим уже давно обдуманным планам, говорила она: - родственные отношения и привязанности сердца для него не существуют. Сен-Джон повидимому, очень-тих и спокоен; но вы незнаете, Дженни, какая страшная горячка в его крови. На первый взгляд он всегда кажется довольно-чувствительным и снисходительным; но бывают случаи, где он неумолим как смерть, и, что всего хуже, совесть всегда запрещает мне осуждать его строгия решения. Как-будто он точно прав, благороден, и основывает свои мнения на непоколебимых основаниях авторитета, признанного веками, а между-тем сердце дрожит и непобедимо противится его неизменным определениям.

И слезы градом полились из её прекрасных глаз. Мери еще ниже опустила голову на свою работу.

В эту минуту пришла еще неожиданная весть, занесенная судьбой как-будто нарочно для подтверждения вековой и всемирной пословицы, что "беда никогда не приходит одна". Сен-Джон, проходя мимо окна, читал письмо. Он вошел.

-- Дядя наш, Джон, умер, сказал он.

Обе сестры были, казалось, больше изумлены, чем поражены и опечалены: известие, в их глазах, при всей неожиданности, не было однако жь слишком огорчительным.

-- Умер? повторила Диана.

Она обратила пытливый взгляд на лицо своего брата.

-- Что же, братец? спросила она тихим голосом.

-- Как что? возразил Сен-Джон, сохраняя мраморную неподвижность в чертах своего лица: - что? ничего, сестра. Читай.

Он бросил письмо на её колени. Она пробежала его, и передала Мери, которая в свою очередь передала его брату. Все трое взглянули друг на друга, и все трое улыбнулись: то была грустная, задумчивая, печальная улыбка.

-- Во всяком случае, нам от этого не лучше и не хуже, заметила Мери.

-- Только воображение рисует теперь гораздо живее картину того, что могло бы быть, и что , сказал мистер Риверс: - контраст не слишком-приятный!

Он сложил письмо, бросил его в конторку, и вышел из комнаты.

Несколько минут продолжалось молчание. Наконец Диана обратилась ко мне:

-- Дженни, вы, конечно, удивляетесь нашим тайнам, сказала она: - и считаете вероятно жестокосердыми тех женщин, которые остаются совершенно хладнокровными при неожиданном известии о смерти близкого родственника: но мы не знали нашего дядюшки, и никогда не видали его. Это родной брат нашей покойной матери. Батюшка и он были в ссоре. По совету нашего отца, он употребил некогда большую часть своего капитала на неудачные спекуляции, которые разорили его в-конец. Они побранились, разошлись в большой досаде друг на друга, и с той поры уже никогда не могли помириться. В-последствии, дядюшка вел гораздо успешнее свои дела, торговал винами, вступал в подряды, и нажил кажется до двадцати тысячь фунтов стерлингов. Он никогда не был женат и не имел ближайших родственников, кроме нас, да еще одной особы, такой же родственницы, как мы с сестрой. Батюшка всегда лелеял мысль, что современем он забудет роковую ссору, и оставит нам по-крайней-мере значительную часть своего имения; но теперь это письмо извещает нас, что дядюшка отказал все свои деньги другой нашей родственнице, за-исключением только тридцати гиней, которые, по его завещанию, должны быть разделены между Сен-Джоном, Дианою и Мери Риверс, для покупки трех траурных колец. Покойник, видите ли, вздумал пошутить перед смертью. Конечно, он имел полное право делать что ему угодно и, однако жь, эта комическая новость, по-крайней-мере на первый раз, делает весьма-неприятное впечатление. Оставь он нам по тысяче фунтов, Мери и я считали бы себя совершенно обезпеченными; Сен-Джон между-тем, при этой сумме, имел бы полную возможность привести в исполнение свой давнишний и любимый план.

кровлю и переехала в деревню Мортон, на свою собственную квартиру. Через два дня, Диана и Мери отправились в один из больших городов южной Англии на свои гувернантския места. Через неделю, мистер Риверс и старая служанка переехали в пасторский дом, и после них уже ни одной души не осталось на Козьем-Болоте.