Дженни Эйр.
Часть пятая и последняя.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть пятая и последняя. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Домик мой - миниатюрная сельская хижина на краю деревни. Стены первой маленькой комнаты оштукатурены известкой, пол усыпан песком; по углам стоят четыре росписанных стула, по середине - небольшой стол, стенные часы, буфет и в нем две-три тарелки, два-три блюдечка и чайный фарфоровый прибор. Это кухня, и за ней - еще миниатюрная каморка, где стоят - досчатая кровать и платяной шкаф, довольно-поместительный для моего скудного гардероба, снабжённого, впрочем, благодаря безпримерной щедрости моих приятельниц, всеми необходимыми вещами.

Вечер. Я отпустила, наградив апельсином, маленькую сиротку, исправляющую при мне должность горничной. Я сижу одна за столом. Сегодня утром открыта деревенская школа. У меня двадцать учениц. Только три умеют читать по складам: никто не пишет и не знает цыфр. Некоторые умеют вязать и весьма-немногия шьют. Говорят оне ужасным провинциальным языком, и теперь покамест мы понимаем друг-друга неиначе как с величайшим трудом. Есть девчонки грубые, безтолковые; но есть и послушные, смышленые дети, обнаруживающия очевидную охоту к ученью. Некоторые лица мне нравятся; другия просто - отвратительны. Во всяком случае не должна я забывать, что эти грубые и грязные крестьянки имеют человеческую плоть и кровь: врожденные идеи блага, истины и красоты существуют в их сердцах. Мой долг - развить в них эти семена: надеюсь иметь некоторый успех в исполнении этого долга. Больших наслаждений нечего ожидать впереди от этой жизни: по-крайней-мере могу я перебиваться со дня на день без больших хлопот и огорчений.

Что жь? Была ли я спокойна и довольна в-продолжение учебных часов, проведенных в сельской школе, поутру и после обеда? Не желая обманывать себя, я должна отвечать прямо - нет! Я была разочарована и чувствовала себя униженною. Да. Мне показалось, что я низошла на одну из самых нисших ступеней в лестнице общественного бытия. Грубость, бедность, невежество всего, что окружало меня, всего, что я видела и слышала, производили тоскливое, безотрадное, болезненное впечатление на мою душу. Но я отнюдь не хочу ненавидеть и презирать себя за эти чувства: они естественны, и всякой мог бы испытать их на моем месте. Так и быть: постараюсь помириться с своей судьбой. Ко всему на свете привыкает человек, и весьма не мудрено, что я, в свою очередь, свыкнусь с своим положением. Как знать? может-быть в-самом-деле, через несколько месяцев, будут меня радовать быстрые успехи моих неуклюжих учениц. Это даже очень-вероятно. И притом еще раз: гувернантка в богатом доме, право, весьма-недалеко ушла от школьной деревенской учительницы. Стало-быть неначто роптать: одно стоит другого.

А между-тем не мешает себя спросить: - что лучше? Уступить могучей силе искушения, выслушать благосклонно чарующий голос страсти, не сделать над собою никаких усилий, не испытать трудной и утомительной борьбы; но стремглав ринуться в толковую западню, заснуть на цветах, которыми она прикрыта, пробудиться в южном климате, в очаровательной вилле, окруженной всеми предметами роскошного искусства... И вот, живу я теперь во Франции любовницей мистера Рочестера, упоенной его нежными ласками, потому-что, нет сомнения, он любил бы меня нежно, по-крайней-мере на некоторое время. Да, он любил меня с могучим увлечением пылкой страсти, и никто более не станет любить меня так, как он, обожаемый друг мой. Никогда больше не узнать мне этой чудной, восхитительной дани, платимой красоте, молодости, грации, потому-что никому кроме мистера Рочестера, не прийдет в голову, что природа с избытком наградила меня всеми этими совершенствами. Был он влюблен в меня, гордился мною и считал меня украшением своей жизни: этому ужь никогда не бывать в другой раз... Но куда же я зашла? Что я говорю, и что опять чувствую в эту минуту? Я хотела спросить: что лучше? Быть невольницей отуманенного безумца в Марсели, и после минутного блаженства, задыхаться от горьких слез, вызванных угрызением и стыдом, или, быть школьной учительницей, заработывающей свой честный хлеб в одном из отдаленных пределов северной Англии?

Читательница, ты можешь думать, что тебе угодно; но я благодарю судьбу, внушившую мне следовать предписаниям чести, общественных постановлений и нравственного долга. Сам Бог навел меня на истинный путь!

Вдумавшись таким-образом в свое новое положение, я встала, подошла к дверям, взглянула на великолепный закат летняго солнца и на спокойные поля, окружавшия мою хижину, которая, как и школа, отстояла от деревни на полмилю. Птички допевали свой вечерний концерт --

Нежен и тих быль воздух в природе,

Оградным бальзамом дышала роса.

Я залюбовалась, и была в эту минуту совершенно-счастлива; мо скоро, к величайшему изумлению, слёзы сами-собои заструились из моих глаз и оросили мои щеки.

О чем же грустишь ты, смятенное сердце?

О чем же тоскует мой страждущий дух?

Против воли, я оплакивала судьбу, безжалостно отделившую меня от моего друга, которого, быть-может, не суждено мне более видеть в этой жизни. Живо мае представилось его отчаянное положение, его грусть, его мучительная тоска, сильная отравить теперь все его существование. И если раз потеряет он теперь прямую дорогу жизни, никто, в этом была я уверена, никто более не удержит его на краю бездны.

При этой тревожной мысли я отворотила лицо свое от вечерняго неба и уединенной мортонской долины, говорю - уединенной, потому-что с этой стороны ничего не было видно, кроме приходской церкви и пасторского дома, полу-скрытого между деревьями, да еще, на противоположной оконечности, выставлялась кровля господского дома, где жили мистер Оливер и его дочь. Я закрыла глаза и облокотилась головой на каменный косяк своей двери; но вскоре легкий шум подле калитки, отделявшей мой садик от соседняго луга, заставил меня обратить свой взгляд на окружающие предметы. Старый Карло, верный пес мистера Риверса, толкался в ворота своим носом и передними лапами, и через минуту появился за ним сам хозяин. Его нахмуренные брови и взор, выражавший почти внутреннюю досаду, были устремлены на меня. Я просила его войдти.

-- Нет, мне долго нельзя тут быть, отвечал он: я принес только маленький узелок, оставленный сестрами для вас: вы здесь найдете кажется краски, карандаши и рисовальную бумагу.

То был в-самом-деле прощальный подарок молодых девушек. Когда я подошла ближе, чтоб взять его, мистер Сен-Джон начал пристальнее всматриваться в мое лицо, на котором без-сомнения еще виднелись следы слез.

-- Занятия первого дня были вероятно для вас труднее, чем вы ожидали? спросил он.

-- О, нет, совсем напротив: я надеюсь в скором времени совершенно привыкнуть к своему делу.

-- Но, быть-может ожидания ваши обмануты этой неуклюжей обстановкой? Ваша хижина и мебель имеют в-самом-деле такой вид...

устроить мое новое помещение. Глупо и нелепо было бы с моей стороны жалеть об отсутствии ковра, софы и серебряного прибора: не далее как за пять недель я была безприютною бродягой, отверженной обществом людей, между-тем-как теперь у меня свой домик, свои дела и свой круг знакомых. Тужить мне не о чем, и я обязана благодарить судьбу.

-- Но уединение должно тяготить вас, по-крайней-мере на первый раз: маленький домик ваш пуст и мрачен.

-- Я еще не успела насладиться чувством своего покоя: тем-менее может бременить меня еще неиспытанное чувство одиночества.

-- Очень-хорошо, я начинаю быть уверенным, что вы действительно довольны своим положением; во-всяком-случае благоразумие должно внушить вам, что еще слишком-рано уступать неопределенному и безотчетному чувству страха. Я не знаю и, конечно, не могу знать, что вы оставили позади себя; но я советую вам твердо противиться искушению возвратиться на прежний путь жизни: продолжайте, по-крайней-мере несколько месяцев, идти безостановочно по своей новой дороге.

--Так и сама я думаю, отвечала я. - Сен-Джон продолжал

"Трудно обуздывать свои врожденные наклонности и противиться стремлениям природы: необходимость иной-раз обрекает нас на подобную борьбу, это я знаю по собственному опыту. Мы сами отчасти имеем возможность устроивать свою судьбу, и не стоит упадать духом или приходить в отчаяние, когда обстоятельства принимают неожиданный оборот, противоречащий нашим заносчивым желаниям: наше дело в таких случаях - искать другой пищи для души, столько же, или пожалуй, еще более сильной и чистой, чем недоступный плод, запрещенный неумолимой судьбой: узкая и тернистая тропинка жизни, устроенная случайными обстоятельствами, должна быть, усилиями нашего духа, превращена в прямую, широкую и гладкую дорогу, где мог бы образоваться полный простор для нашей деятельности и высших стремлений нашей воли.

"За год перед этим, я считал себя вполне несчастным и бедственным созданием, потому-что, казалось мне, я сделал непростительную ошибку, приняв на себя пасторскую должность, однообразную, скучную, утомительную и совершенно несогласную с моими пылкими наклонностями. Я пламенел желанием деятельной светской жизни, мечтал о блистательном поприще литтератора, артиста, оратора, дипломата, и сердце мое, под скромной одеждой сельского викария, горело неутолимой жаждой славы и высоких подвигов на широкой дороге общественной жизни. Моя судьба казалась мне жалкою, ничтожною, и я готов был умереть в безсильной борьбе с самим-собою. Но прошла наконец и совсем исчезла область безвыходного мрака, и яркий спет озарил меня со всех сторон: тесные пределы бытия моего распространилось до бесконечности, и я вдруг понял свое высокое призвание, где нужны в одинаковой степени - искусство и сила, мужество и красноречие, труд и вдохновение - все лучшия качества оратора, дипломата, писателя, артиста.

"Миссионером я решился быть, мисс Дженни Эллиот. С той минуты состояние моего духа изменилось, разорвались оковы, стеснявшия деятельность моих способностей, и от прежней жизни осталась только тихая грусть, которую должно исцелить время. Старик-отец противился моему намерению: но теперь, после его смерти, я не вижу более никаких законных препятствий: остается только устроить некоторые дела, приискать наследника для мортонского прихода, распорядиться на-счет прародительского дома и наследственной усадьбы, победить в себе родственные чувства привязанности, дружбы и любви - выдержать эту последнюю борьбу с человеческими слабостями, и тогда - прощай Европа! Восток будет новым моим отечеством и новым поприщем для моей деятельности."

Говоря таким-образом сжатым и подавленным, хотя довольно-выразительным голосом, он, смотрел не на меня, а на солнечный закат, бывший также предметом и моих наблюдений. Он и я стояли задом к тропинке, ведущей через поле к моему домику. Нельзя было разслышать шагов на травянистой почве: журчание реки, протекавшей в долине, было единственным убаюкивающим звуком этого часа и этой тихой сцены. Не мудрено, что мы оба вздрогнули, когда веселый голос, звучный и приятный как серебряный колокольчик, раздался подле нас.

-- Добрый вечер, мистер Риверс. Добрый вечер и тебе Карло! Ваша собака, милостивый государь, гораздо-внимательнее к своим друзьям: она насторожила уши и завиляла хвостом, когда я только - что показалась на конце поля, а вы преспокойно стоите-себе, даже и теперь, ко мне спиною.

Это было справедливо. Хотя мистер Риверс вздрогнул при первом из этих музыкальных звуков, как-будто громовый удар разорвал облако над его головой, однакожь и после произнесенной фразы, он продолжал стоять в той же самой позе, в какой застала его говорившая особа: лицо его было обращено к западу, и одной рукой облокотился он на калитку. Наконец он повернулся, медленно и хладнокровно. Какое-то видение, казалось мне, возникало на его стороне, и скоро, шагах в трех от него, обозначилась женская фигура в белом платье, молодая, грациозная: когда она, перестав ласкать Карло, подняла голову и отбросила длинное покрывало, перед взорами его расцвело личико, прекрасное в полном и совершеннейшем смысле этого слова. Совершенная красота - слишком-сильное выражение, но я не беру его назад, нежные и выразительные черты, какие когда-либо формировались в умеренном климате Альбиона; чистейшие цвета розы и лилии, какие когда-либо могли родиться под его туманным небом, совершенно оправдывают мое выражение. Не было никакого недостатка в этой превосходной фигуре: молодая девушка имела правильный и нежный оклад лица, большие, черные, круглые глаза, какие мы привыкли видеть на прекрасных картинах, густые тенистые брови, широкий, белый и гладкий лоб, овальные розовые щеки, румяные, свежия губки, ровные, блестящие перловые зубы, маленький, несколько углубленный подбородок, густые, роскошные волосы, вившиеся черными змейками по её плечам: - все эти совершенства, взятые вместе, могли служить для живописца полным осуществлением идеала красоты, созданного его смелым и пылким воображением в счастливую минуту вдохновения. Я была изумлена при взгляде на молодую девушку, и любовалась ею от чистого сердца. Природа наделила свою любимицу всеми редкими и прекрасными дарами.

Что должен был думать Сен-Джон Риверс об этом чудном олицетворении идеальной красоты? Предложив себе этот весьма-простой и естественный вопрос, я искала ответа на его задумчивом и глубокомысленном лице, а он между-тем уже отворотил свой глаз от воздушной пери, и смотрел на куст скромных маргариток, которые росли подле моей калитки.

-- Прекрасный вечер; но вам, я полагаю, не следовало выходить одной, сказал он, растаптывая цветок под своими ногами.

-- О, это ничего: я только-что сегодня после обеда воротилась из C - (она назвала имя одного из больших городов северной Англии). Папа сказал, что школа уже открыта, и начальница переехала в свой домик: я выпила чашку чаю, надела шляпу, и побежала взглянуть на нее. Не она ли это?

-- Да, отвечал Сен-Джон

-- Как вам кажется: полюбите ли вы Мортон? спросила молодая девушка с весьма-просгодушнымь и почти детски-наивным тоном.

-- Надеюсь: для меня много поводов любить это место.

-- Внимательны ли ваши ученицы?

-- Совершенно.

-- Как вам нравится ваш домик?

-- Очень.

-- Хорошо ли я меблировала ваши комнаты?

-- Прекрасно.

-- Нисколько.

-- Алиса Вуд, мне кажется, смирная и послушная девочка.

-- Совершенно-так.

в ней мисс Оливер, наследницу и единственную дочь богатого фабриканта, наделенную, как оказалось, с равной щедростью дарами фортуны и природы. Что за счастливое соединение планет присутствовало при её рождении, спрашивала я сама себя, не имея сил опомниться от изумления.

-- Я стану повременам навещать вас, сказала мисс Оливер: - и буду, если позволите, разделять ваши учебные занятия.

-- Покорно вас благодарю.

-- Это будет для меня развлечением и, вместе, переменой, а я ужасно люблю перемены. Еслиб вы знали, мистер Риверс, как мне весело было в городе!

-- Тем лучше для вас: я рад, отвечал Сен-Джон.

самые приятные кавалеры в мире: здешние негоцианты и другие молодые люди, сказать правду, ничего не стоют перед ними.

Мне показалось, что нижняя губа мистера Сен-Джона вытянулась на минуту. Его рот значительно сжался и нижняя часть лица приняла необыкновенно, суровый вид, когда молодая девушка засмеялась после этого известия. Теперь он перестал смотреть на маргаритки и обратил на нее свой взгляд, суровый, пытливый, угрюмый, многозначительный взгляд. Мисс Оливер засмеялась опять, и этот смех удивительно как шел к её розовым щечкам и блестящим глазам. Когда таким-образом стоял он, немой и серьёзный, она опять принялась ласкать Карло.

-- Бедный Карло любит меня, сказала она: - он не хмурится на своих друзей, и не стал бы молчать, еслиб мог говорить.

Когда она гладила косматую голову собаки, грациозно наклонившись перед её молодым и суровым господином, яркая краска вдруг выступила на лице этого джентльмена, и торжественный взор его озарился внезапно каким-то вдохновенным огнем. В эту минуту был он для мужчины столько же прекрасен, как она - прекрасная женщина. Его грудь поднялась высоко, как-будто сердце его, утомленное продолжительным стеснением, хотело, наперекор железной воле, вырваться на свободу; но он подавил этот порыв, и укротил его, как искусный и решительный всадник укрощает бурные порывы своего скакуна. Прошло несколько минут; но он ни словами, ни движениями, не отвечал на нежные упреки молодой девушки.

-- Папа говорит, что вы теперь почти никогда не навещаете нас, продолжала мисс Оливер: - вы как-будто хотите сделаться совсем чужим для нашего дома. Ныньче вечером у нас никого не будет, и папа не очень-здоров: не хотите ли навестить его?

-- Не время! Как достает у вас смелости на такия отговорки, мистер Риверс? Теперь-то и время - я вам объявляю. Папенька окончил свои дневные занятия, и один сидит в своем кабинете: общество для него необходимо. Пойдемте же, мистер Риверс. Да скажите, пожалуйста: отчего вы так угрюмы и лукавы сегодня?

Она приостановилась на минуту перевести дух, и не дожидаясь ответа, возразила самой-себе:

-- Ах, да, я и забыла! воскликнула она, всплеснув руками. - Голова у меня идет совсем-кругом, и я почти не знаю, что делаю. Извините, мистер Риверс: мне следовало догадаться, что у вас основательные причины не принимать участия в моей болтовне. Диана и Мери покинули вас, дом ваш заперт, и теперь вы остались одни. Бедненький, как мне жаль вас! Ну, скорее пойдемте к папа.

-- Не сегодня, мисс Розамунда, не сегодня.

-- Делать нечего, если вы так упрямы, Бог с вами! Мне больше нельзя оставаться: роса начинает падать. Прощайте, мистер Риверс!

Она протянула свою руку, и он едва дотронулся до нея.

-- Прощайте! повторил он тихим и едва слышным голосом.

Вопрос был предложен очень-кстати, потому-что лицо его было бледно как полотно.

-- Совершенно здоров, отвечал Сен-Джон и, сделав легкий поклон, отступил от ворот.

Он и она разошлись в разные стороны. Пробегая через поле как воздушная нимфэ, она два раза останавливалась и смотрела на него: твёрдыми и быстрыми шагами шел он вперед, и ни разу не оглядывался.

Это зрелище чужих страданий и жертв на несколько времени отвлекло мои мысли от исключительной думы о своем положении. Диана Риверс назвала своего брата "неумолимым как смерть": она не преувеличила.