Дженни Эйр.
Часть пятая и последняя.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть пятая и последняя. Глава IX. (старая орфография)

ГЛАВА IX.

Разсвет наступил. Я встала с. разсветом. Час или два я укладывала свои вещи, и приводила шкафы в такой порядок, в котором им следовало оставаться в-продолжение моего кратковременного отсутствия. Между-тем услышала я, что Сен-Джон оставил свою комнату. Он остановился подле моей двери. Я ожидала, что он будет стучаться, но, к-счастью, обманулась. Он просунул через замочную скважину небольшой клочок бумаги: я взяла ее, и прочла следующия строки:

"Вчера вы оставили меня слишком-внезапно и круто. Еще несколько минут назидательной беседы, и вы, я уверен, были бы близки к вожделенной цели. Ангел-хранитель уже простирал вашу руку на душеспасительное дело. Буду ожидать вашего решения через четырнадцать дней, когда я возвращусь в свой дом. Бдите и молитесь, да не выйдете в напасть: дух ваш бодр; но плоть, сколько я вижу - немощна. Стану молиться за вас ежечасно.

-- Нет, уж теперь бодрый дух мой авось не выйдет в напасть! произнесла я умственный ответ. - Моя плоть немощна, конечно; но авось достанет в ней силы устоять против искушения. Во-всяком-случае, постараюсь теперь найдти безпрепятственный выход из этого мрака неизвестности и сомнений.

Было первое июня; но утро было пасмурное, холодное, и дождь немилосердно стучал в окна моей комнаты. Я слышала, как отворилась наружная дверь, и вышел Сен-Джон. Выглянув из окна; я увидела его уже подле садовой калитки. Затем он пошел через болота по направлению к Белому-Кресту: там он должен был дожидаться дилижанса.

-- Через несколько часов пойду и я вслед за тобой, любезный брат, думала я: - мне также надобно подождать дилижанс у Белого-Креста. У меня, тоже как и у тебя, есть в Англии свои дела, требующия моего личного присутствия.

До завтрака оставалось еще около двух часов. Я провела этот промежуток в прогулке по своей комнате, и в размышлении о загадочном явлении, которое вдруг сообщило моим планам определенное и решительное направление. Я припомнила свое внутреннее ощущение со всеми странными обстановками, его сопровождавшими. Я припомнила загадочный голос, и еще раз спросила себя, откуда он происходил. Казалось, был он во мне, но не во внешнем мире. Не-уже-ли это был обман чувств, следствие раздражения нервов? Едва-ли: скорее, напротив, это было внезапным вдохновением. Моя натура была измучена продолжительной и упорной борьбой, разсудок отуманен неумолимыми софизмами хитрого фанатика, сердце поражено, парализировано в одном из лучших своих чувствований: не было никакого спасения, никакого исхода из этого лабиринта сомнении и противоречии - и вот, голос вдохновения является на помощь в самую роковую минуту моего нравственного и физического бытия! - "Но это мечта! восклицает читатель, потому-что этого понять нельзя!" Увы! как много таких вещей в нравственном и физическом мире для бедного философя, не понимающого даже тайны своего рождения и смерти!..

-- Через несколько дней, сказала я наконец, после того, как эти мысли улеглись в моей разгоряченной голове: - через несколько дней я должна буду узнать судьбу человека, прозывавшого меня в глубокий полуночный час. Письма ни къчему не поведут: надобно самой явиться на место сцены.

В-продолжение завтрака, Диана и Мери услышали от меня, что я отправляюсь в дорогу дня на четыре.

-- И ты едешь одна, Дженни? спросил он.

-- Одна. Мне надобно собрать известия об одном из своих друзей.

Такой ответ, без всякого сомнения, должен был изумить молодых девушек, полагавших до-сих-пор, что у меня не было друзей кроме них; но руководимые чувством деликатности, оне удержались от всяких объяснений. Диана спросила только, не опасно ли, при моем здоровье, пускаться в дальнюю дорогу, потому-что я была очень-бледна. Я отвечала, что моя слабость была следствием душевного разстройства, и что мое спокойствие зависит именно от этой поездки.

Дальнейшия приготовления к отъезду производились тихо и спокойно, потому-что молодые девушки не пускались ни в какие предположения и разспросы. Я объяснила им раз навсегда, что мои планы, до некоторого времени, должны сохраняться в глубокой тайне, и это совершенно удовлетворило обеих сестер, понимавших, что не обо всем можно говорить даже самым искренним друзьям.

В три часа пополудни я оставила Козье-Болото, и в четверть пятого стояла у Белого-Креста, дожидаясь дилижанса, который должен был отвезти меня в Торнфильд. Среди безмолвия этих уединенных дорог и пустынных холмов, я услышала еще вдалеке стук подъезжавшого экипажа. Это был тот же самый дилижанс, откуда, год назад, я вышла в один прекрасный летний вечер на эту самую почву - с отчаянием в душе, с тоскою в сердце, без всяких определенных планов и целей. Я махнула рукой, и кучер остановил лошадей. Я заплатила деньги и вошла, не имея теперь нужды разставаться с своей последней копейкой для уплаты прогонов. Путешествуя еще раз по знакомой дороге, я чувствовала себя в положении почтового голубя, летевшого домой с письмом, привязанным к шее.,

Это была поездка в тридцать-шесть часов. Я отправилась от Белого-Креста во вторник после обеда, а в следующий четверг, рано поутру, экипаж остановился поить лошадей у придорожного трактира, окруженного со всех сторон цветущими полями, тучными пастбищами и живописными холмами. Я хорошо знала характер этой местности, и понимала теперь, что путешествие мое приближается к концу. Приветствую вас, знакомые холмы, поля, приютно-мирный, ясный дол - приветствую вас!

-- Далеко ли отсюда до Торнфильдского-Замка? спросила я трактирщика.

-- Две мили, сударыня: дорога идет через поля.

И так - кончен путь! Я вышла из дилижанса, отдала трактирщику на сбереженье свой дорожный узелок, поблагодарила кондуктора, кучера, и пошла вперед по знакомой дороге. Утренний луч блистал на вывеске трактира, и я прочла золотую надпись: "Герб Рочестера". Сердце мое запрыгало от восторга: я была уже на земле, принадлежащей моему другу. Но вдруг нечаянная мысль поразила меня:

-- Чему ты радуешься, Дженни Эйр? Быть-может друг твоего сердца далеко за Британским-Каналом, и не видать тебе его как ушей своих. Пусть, однакожь, он не в Торнфильдском-Замке: кто там живет еще кроме него? Берта Месон, его сумасшедшая жена. Нечего тебе с ним делать: ты не смеешь искать его присутствия, гие смеешь даже говорить с ним. Напрасно ты пускалась в такую дальнюю дорогу, и ужь лучше бы тебе оставаться на Козьем-Болоте. Стой, по-крайней-мере, здесь, и не делай вперед ни одного шага. Разспроси этих людей около трактира: они могут разрешить все твои недоумения. Ступай к трактирщику, и спроси: дома ли мистер Рочестер?

еще раз взглянуть на торнфильдския стены под влиянием её живительного луча. Передо мной были те же самые поля, по которым некогда бежала я рано утром, слепая и глухая ко всем окружающим предметам, пожираемая угрызениями, раскаянием, болезненной тоской! Я была уже среди них, прежде-чем успела разглядеть тропинку, по которой следовало идти. О, как я торопилась, как бежала! С каким нетерпением смотрела я вперед, чтоб удовить первый вид хорошо-знакомых рощ! С каким чувством приветствовала я зеленые луга и холмы!

Наконец рощи показались, гнезда грачей замелькали на отдаленных деревьях, громкое карканье раздалось среди безмолвия ранняго утра. Странный восторг вдохновил мои силы, и я быстрее побежала вперед. Вот уже перед моими глазами высокия стены джентльменской усадьбы, окруженные боковыми пристройками; но господского дома еще не видно.

-- Еще рано! думала я. - Фасад древняго замка должен вдруг открыться передо мной с своими высокими бойницами, и я вдруг могу увидеть даже окно кабинета мистера Рочестера. Почему знать? может-быть в эту минуту он-сам стоит у окна и любуется утренним солнцем - ведь он встает очень-рано; может-быть даже гуляет в саду или по мостовой около дома. О, если бы мне увидеть его - на минуту по-крайней-мере! Ужь, конечно, я не бросилась бы к нему на шею, как сумасшедшая. А впрочем, как знать? Поручиться в этом нельзя. Но если бы и бросилась - что за беда? Благослови его Бог! Кому какое дело до меня? Кто оскорбится или будет негодовать, если еще раз, один только раз, я упьюсь радостью и счастьем из его взоров? Но я в бреду: быть-может в эту минуту он наблюдает восход солнца за Пиренейскими-Горами, или стоит на берегу Южного-Моря.

Уже я шла вдоль задней стены сада и обогнула один из его углов: туг были ворота, утвержденные между двумя каменными столбами. Отсюда, в узкое отверстие, можно было наблюдать весь фасад джентльменского дома. Я осторожно просунула голову, желая удостовериться, открыты ли ставни в какой-нибудь из передних комнат: бойницы, окна, длинный фасад - все теперь могло быть доступным для моих глаз.

Вороны и грачи вероятно с изумлением смотрели на меня, когда я устроивала свой наблюдательный пост. Интересно знать, что они думали обо мне: вероятно, они заметили, что я сначала была слишком-осторожна и робка; потом, мало-по-малу, ободрилась и сделалась очень-смела. Сначала довольно-робкий, нерешительный взгляд; потом - взгляд изумленный, продолжительный, потом... я вдруг перескочила через отверстие, опрометью пробежала широкую лужайку, и остановилась перед фасадом дома как ошеломленная и неподвижно прикованная к месту. - "Что все это значит?" должны были спрашивать друг друга неугомонные вороны и грачи. - "Сначала какая-то странная недоверчивость - и вдруг, еще более странное остолбенение! "

Вот тебе объяснение, читатель.

Юноша находит свою возлюбленную на берегу реки. Она спит. Он желает полюбоваться на её прекрасное лицо, пока она спит. Вот он прокрадывается на цыпочках по зеленой траве, остерегаясь произвести малейший звук; он приостанавливается, воображая, что она пошевелилась и потом отпрядывает назад: ни-за-что в мире не хочет он, чтоб его увидели в эту минуту. Все молчит и все спокойно кругом: он крадется опять, ближе, ближе, и, притаив дыхание, склоняется над её челом. Безмятежным сном невинности спит его возлюбленная, и легкою, прозрачною вуалью прикрыты нежные черты её лица. Юноша поднимает покрывало и ниже склоняет свою голову: с какою жадностью, с какою страстью впиваются его глаза в цветухи,ия, розовые щеки! Но что ж это такое? Юноша вдруг, с какою-то дикою оторопелостью поднимает и берет в свои объятия прекрасное создание, к которому не дальше как за минуту, он не смел прикоснуться оконечностями своих пальцев. И неистово он смотрит на спящую красавицу, и громко произносит её имя, и сильнее жмет ее к своей груди! Увы! это значит, что он не боится больше и не надеется разбудить ее своими бурными движениями. Он думал, что спит его возлюбленная; но она умерла!

С робкой радостью взглянула я на джентльменский дом; но перед моими глазами были почерневшия развалины!

Нет теперь надобности таиться за каменным столбом и поглядывать искоса на венецианския ставни, опасаясь обратить на себя внимание проснувшихся людей! Нет надобности прислушиваться к движениям вокруг дома, и воображать шаги на мостовой подле окон! Лужайка притоптана, дорожки завалены всякой дрянью, парадной двери нет и следов. Весь фасад представлялся высокою и хрупкою стеною с безобразными отверстиями вместо окон, точь-в-точь как я некогда видела его во сне: кровля, бойницы, трубы - все исчезло!

И было мертвое молчание вокруг джентльменского дома, превратившагося в страшную развалину. Ничего нет удивительного, что письма, адресованные сюда, оставлены без ответа: это значило то же, что переписываться с трупами в могильных склепах. Почернелые камни свидетельствовали красноречиво, какою судьбою погиб древний замок: он сгорел. Кто зажег его? Какими приключениями сопровождалось это несчастье? Что здесь погибло, кроме глины, мрамора, металлов и досок? Чья жизнь подвергалась опасности или исчезла в пылающем доме? Не было в этом месте и не могло быть ответов на эти страшные вопросы!

Блуждая вокруг обгорелых стен и внутри опустошенного здания, я убедилась, что бедствие произошло уже давно. Зимние снега очевидно забивались под эти пустые своды, осенние дожди свободно лились на этот мусор, потому-что, среди обгорелых столбов, протекал уже ключ, благоприятствовавший прозябанию: здесь и там росла трава, и пробивалась зелень между камнями и упавшими стропилами. Где же, между-тем, был злополучный владелец этой руины? Глаз мой невольно обратился к серой церковной башне подле ворот, и я скрашивала себя: "Не здесь ли, под этими сводами, лежит мой Эдуард, вместе с своим братом и отцом?"

Надлежало, так или иначе, получить удовлетворительный ответ на все эти вопросы. В гостиннице под вывеской "Гербов Рочестера" должны были знать историю Торнфильдского-Замка, и туда я опять направила свои шаги. Сам трактирщик принес мне завтрак в отведенный нумер. Я попросила его притворить дверь и сесть: надлежало предложить ему несколько вопросов. Но прошло уже несколько минут, трактирщик сидел и зевал, а я не смела вступить в разговор: так пугала меня вероятность, что получу ужасные ответы! Во-всяком-случае, зрелище гибельного опустошения уже заранее приготовляло меня к выслушанию печальной повести. Собеседником моим был старичок весьма-почтенной наружности.

-- Вы, конечно, знаете Торнфильдский-Замок, спросила я наконец.

-- Как не знать, сударыня: я там живал.

"Когда жь он там жил? подумала я: - При мне его не было".

-- Я был буфетчиком покойного мистера Рочестера, дай-Бог ему царство небесное.

Мне показалось, что земля разступилась под моими ногами.

-- Покойного! пробормотала я. - Разве он умер?

-- Я разумею, сударыня, отца мистера Эдуарда Рочестера, пояснил старик.

Я перевела дух и почувствовала, что кровь опять свободно переливается в моих жилах. Зная теперь, что мистер Эдуард, мой мистер Эдуард (благослови его Бог, где бы он ни был) еще жив, я могла гораздо-покойнее слушать повесть старика, как бы ни была она печальна. Будь он только не в могиле, я в-состоянии перенести известие, что он между антиподами.

-- О нет, сударыня! В Торнфильде теперь нет ни одной души. Вы, я полагаю, заезжая в этой стороне, иначе как бы вам не слыхать о том, что случилось прошлой осенью. Торнфильдския хоромы совсем сгорели прошлой осенью. Ужасный пожар! Сколько потреблено тут драгоценностей разного рода - сундуков, платья, картин! Только мебель кой-какую успели спасти, да и то с грехом по-полам. Пламя показалось в глухую полночь, и прежде-чем наехали трубы из Миллькота, весь дом уже был в огне. Я сам, сударыня, был очевидцем этого страшного позорища.

-- В глухую полночь! повторила я. - Это всегда роковой час для Торнфильда. - Известно ли, старичок, отчего произошел этот пожар?

в доме проживала одна леди, странная такая... бесноватая леди?

-- Кажется, мне говорили что-то в этом роде.

-- Ее, видите ли, содержали в-заперти, под тайным надзором, так-что несколько лет сряду здесь почти вовсе не знали, что живет на свете такая леди, никто ее не видал и никто не говорил с ней: носились только темные, глухие слухи, что вот, дескать, содержится в Торнфильде под замком какая-то чудодейственная женщина, привезенная будто бы из-за моря мистером Эдуардом. Болтали даже, будто она была любовницей мистера Эдуарда. Но вот, сударыня, за год перед этим, случилась оказия... весьма-странная оказия...

Дело очевидно доходило до моей истории. Я хотела обратить внимание старика на главный пункт.

-- Ну, что ж эта леди?

мистер Рочестер влюбил...

-- Как же пожар-то произошел?

-- Сейчас, сударыня, сейчас доложу вашей милости все по порядку. Мистер Рочестер, видите ли, влюбился в эту гувернантку, да еще как влюбился! Люди говорят, что им еще никогда не приходилось видеть такой любви. Люди, знаете ли, всегда имеют обычай присматривать за своими господами. Мистер Рочестер всегда, бывало, увивался около своей гувернантки, и дорожил ею больше всего на свете. Это было тем страннее, что только он один считал ее красавицей. Девчонка, собственно говоря, была невзрачная - маленькая, тоненькая, словно ребенок какой. Я, впрочем, никогда не видал её сам: это мне рассказывала Лия, горничная в этом доме. Мистеру Рочестеру было под сорок, а гувернантке только около двадцати лет. Дело известное: как-скоро джентльмен этого возраста влюбляется в молодую девушку, любовь его то же, что белая горячка: мистер Рочестер вздумал жениться на своей гувернантке.

-- Вы мне после разскажете эту часть в истории мистера Рочестера: теперь, по особенным обстоятельствам, мне хочется слышать, как и отчего произошел этот пожар. Носились, может-быть, слухи, что в нем принимала участие сумасшедшая жена мистера Рочестера?

-- Так точно, сударыня, вы угадали: она, и только она одна подожгла этот дом. При ней, изволите видеть, всегда была женщина, по имени мистрисс Пуль, баба-кулак, что называется, ловкая и достойная в своем роде; да только водился за ней. по части женских слабостей, один грешок: она любила придерживаться стаканчика, так-что выпить бутылку джина было для нея ни-по-чем. Дело, конечно, простительное при её образе жизни, но ужасно-опасное. Когда, бывало, мистрисс Пуль, после двух-трех стаканчиков, заснет на своей постели, сумасшедшая леди, хитрая как ведьма, вынимает ключи из её кармана, выходит из комнаты, бегает по всему дому, да и наровит где-нибудь учинить какую-нибудь пакость. Говорят, будто однажды она чуть не сожгла своего мужа; но я не знаю хорошенько этого дела. Ну, а что касается до тогдашней страшной ночи, то, она подожгла сперва занавесы в той комнате, что была рядом, потом сбежала в нижний этаж и прямо бросилась в бывшую комнату гувернантки - должно-быть она смекала что-нибудь, как там её муж чуть-было не женился на этой девушке. - Здесь она зажгла постель, думая, вероятно, спалить свою соперницу; но, к-счастью, в комнате никого не было. Гувернантка убежала перед тем за два месяца, и ужь, еслибы вы знали, как искал ее мистер Рочестер! Погони разостланы были по всем концам, и сам он разъезжал по разным сторонам от утра до вечера; но гувернантки и след простыл: ничего не разведали о ней! После этого горя, мистер Рочестер совсем одичал, и даже иной-раз было страшно попасться ему на глаза. По большей части, сидел он один-одинёхонек в своей комнате, как какой-нибудь отшельник. Ключницу свою, мистрисс Ферфакс, он отослал, куда-то в дальнюю сторону, к её родственникам; но тут он поступил как истинный джентльмен: он назначил ей пожизненный пенсион. Ну, и то сказать, мистрисс Ферфакс заслуживала пенсиона, потому-что она была женщина добродетельная. Воспитанницу свою, мисс Адель, он отдал в какое-то женское учебное заведение. С джентльменами по соседству он не хотел больше знаться, и вот, до-сих-пор, все сидит взаперти...

-- Из Англии! Бог с вами, как это можно! Он не переступает даже за порог своего дома, разве только ночью, когда он гуляет подле окон или в саду. Подумаешь, что он совсем лишился разсудка, а было время - о, я это очень-хорошо помню! - едва ли какой джентльмен во всей Англии мог с ним тягаться по уму! Что делать, эта гувернантка совсем вскружила ему голову. Особенных художеств за ним никогда не водилось: не был он ни пьяницей, ни картежником, ни лошадником; но храбрость его и сила были такого рода, что все ему удивлялись. Я знал его еще ребенком, сударыня, и признаюсь, мне часто приходилось желать, чтоб эта мисс Эйр свернула себе шею: лучше бы утонуть ей в море, чем приезжать в Торнфильд на погибель доброго джентльмена.

-- Стало-быть мистер Рочестер был дома во время этого пожара?

на крышу дома. В-самом-деле, она стояла там, над бойницами, махала руками, хохотала и кричала во все горло, так-что ее можно было слышать за целую милю: я видел ее, сударыня, собственными глазами; слышал собственными ушами. Была она женщина рослая, дюжая, толстая, и черные её волосы, при ярком зареве, развевались по её плечам. Мистер Рочестер сам пробрался на кровлю через потолочное окно, и все мы слышали, как он кричал: - "Берта! Берта!" - Когда он подошел к ней, она завыла, закричала изо всей мочи, и потом - стремглав бросилась на мостовую.

-- Она разбилась?

-- В-дребезги, сударыня: её мозгом и кровью обрызгались камни.

-- Да, сударыня, это было страшное позорище!

-- Дальше что?

-- Дальше - дом сгорел до тла: остались только почернелые стены, да камни.

-- Не погиб ли еще кто-нибудь?

-- Нет. А пожалуй было бы лучше еще кому-нибудь погибнуть.

-- Бедный, бедный мистер Эдуард! простонал старик: - мне не грезилось и во сне, что я могу увидеть такия вещи. Говорят, что Господь наказал его таким образом, за-то, что он скрывал свою жену, и хотел, при жизни её, вступить в другой брак; но я все-таки жалею его душевно.

-- Но ведь вы сказали, что он жив? воскликнула я с нетерпением.

-- Да, да, жив; но многие думают, что ему лучше бы умереть.

-- Как? Отчего? - И кровь опять начала холодеть в моих жилах. - Где он? спросила я: - Не сказали ли вы, что он в Англии?

Это, однакожь, было для меня смертельной пыткой, которую старик как-будто с намерением хотел продолжить.

-- Ведь он ослеп, сударыня! проговорил наконец старик. - Да-с, он слеп теперь как крот, бедный Эдуард Ферфакс Рочестер!

Могло быть еще хуже: я боялась, что он сошел с-ума. Призвав на помощь вето твердость духа, я спросила: - отчего произошло это несчастие.

-- Да все от его храбрости, сударыня, или, пожалуй, от чрезмерной его доброты, потому-что он не хотел выйдти из дома, пока не выберутся из него все. Когда наконец сходил он с большой лестницы, после безумного прыжка своей жены - все лопалось кругом, трещало и ломалось. Это, в некотором роде, была геенна огненная, тар-тарары. Когда его вытащили из-под развалин, он был жив, но ужасно разбит: бревно упало таким-образом, что он отчасти был им защищен в своем падении; но зато оно вышибло у него один глаз, и размозжило одну его руку, так-что мистер Картер, хирург, принужден был тотчас же ее отрезать. Другой глаз тоже разболелся от воспаления, как говорили, и он ужь ничего не мог видеть. Так вот и выходит, сударыня, ужь лучше бы ему умереть, чем оставаться на-век слепым калекой.

-- Да на своей усадьбе, в Фердене, миль за тридцать отсюда: землишка мизеристая!

-- Кто живет с ним?

-- Старик Джон и его жена: других людей он всех отпустил. Говорят, он совсем разстроен.

-- Прикажите заложит его сию же минуту, и если ваш кучер привезет меня в Ферден ныньче вечером до солнечного заката, он и вы получите от меня тройную плату против обыкновенных прогонов.

-- Слушаю, сударыня.