Родерик Рендон.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Будучи уже в состоянии разсуждать, я принялся всматриваться в мое положение. Оставленный людьми, которые обязаны были заботиться обо мне, я всю надежду возлагал теперь на человека, уже по самому роду своих занятий подвергающагося безпрерывным опасениям. Каждую минуту я мог лишиться его помощи, к тому же он был именно такого характера, на который сильнее всего действуют перемена положения и ближайшее знакомство с светом, а благотворительность его я именно приписывал сердцу, еще неизвращенному столкновением с людьми. Встревоженный подобными мыслями, я принялся учиться с большим старанием, решившись извлечь как можно больше пользы из настоящих обстоятельств. Это мне на столько удалось, что в три года я выучился порядочно по гречески, далеко ушел в математике и познакомился с нравственной философиею. О логике я и не заботился, более всего я старался развить в себе любовь к изящной литературе и поэтический талант, в следствие этого я даже написал несколько стихотворений, которые уже были приняты с одобрением. Этим преимуществам, а также красивой наружности, я обязан знакомством с самыми почетными жителями города, и что еще более льстило моему самолюбию, приобрел расположение дам, которое я поддерживал, потворствуя их страсти к сплетням, и написав несколько пасквилей на их соперниц.

В том же городе жили с матерью две мои кузины; оне переехали сюда по смерти их отца, разделившого им поровну значительное состояние; так что не будучи самыми красивыми, оне были далеко богаче всех невест в городе. На ними ухаживали все молодые люди. До сих пор оне смотрели на меня с презрением; теперь же моя репутация обратила на меня их внимание и мне было дано знать, что я могу удостоиться чести быть с ними знакомым.

Читатель вероятно поймет, что цель их была - сделать из поэтических моих наклонностей орудие своей злобы, или, по крайней мере, оградить себя от моего мщения. Я торжествовал и не только с негодованием отверг их предложение, но даже ни разу не упомянул их, ни в моих сатирах, ни в панегириках, между тем как часто расхваливал их друзей.

Такая невнимательность до того раздражала их, что оне поклялись заставить меня раскаяться. Первая попытка их была неудачна. Они уговорили какого-то бедняка-студента написать на меня сатиру. Предметом её была моя бедность и катастрофа моих несчастных родителей. Но не говоря уже о том, что стихи вышли черезчур плохи, для моих кузин было бы очень невыгодно упрекать меня несчастиями, которых оне сами и их родня были причиною. И эта сатира скорее бы повредила им, нежели мне, невинной жертве их жестокости и алчности.

Видя неудачу, оне вооружили против меня одного молодого человека, уверив его, что я написал пасквиль на его любовницу.

В этом оне успели на столько, что взбешенный любовник решился напасть на меня ночью, в то время, как я возвращался домой от товарища. С этим намерением он поджидал меня с двумя приятелями на улице, согласившись схватить меня и выкупать в реке, не смотря на декабрьскую холодную ночь. Но они ошиблись в разсчете.

Извещенный заранее об этой засаде, я возвратился домой другой дорогой. И с помощию ученика моего хозяина, из слухового окна сделал на них нападение, причинившее им много вреда, и давшее на другой день повод к таким насмешкам, что они должны были выехать на время из города.

Не смотря на двойной неуспех, мои кузины не переставали искать случая отомстить мне. После долгого обдумывания, эти добродетельные особы прибегли, наконец, к следующему плану: оне уговорили моего приятеля и поверенного моих тайн выдать им некоторые тайны, касавшияся моих любовных похождений. Слухи были распущены с такими преувеличениями, что я много потерял в мнении всех, особенно во мнений тех дорогих для меня лиц, имена которых были замешаны здесь.

Взбешенный этим, я начал разыскивать виновника этой истории, поклявшись отмстить ему и оправдать себя в глазах моих знакомых. Однажды, воротясь домой к обеду, я заметил перемену в обхождении моей хозяйки и когда спросил о причине, то хозяйка, сжав губы и смотря в землю, объявила мне, что муж её получил от мистера Бовлинга письмо, в котором есть приписка и ко мне. В это время вошел её муж и, не говоря ни слова, подал мне оба письма. Со страхом я взял их и прочел следующее;

Мистеру Роджеру Пошону
"Сэр,

"Извещаю вас, что я принужден был бежать с корабля "Громоносець," потому что убил своего капитана. Дело это происходило по всем правилам чести, на берегу мыса Таберуна, на острове Тиспаниолле. Я выдержал его выстрел и возвратил его, прострелив капитана на вылет. Я бы сделал тоже со всяким кто бы ударил меня, как капитан Окум. Я в безопасности (благодаря Бога) у французов. Они весьма учтивы, но я не понимаю их болтовни. Я надеюсь скоро возвратиться, не смотря на друзей и связи капитана в парламенте. Я послал к своему хозяину в Диле описание дела, со всеми подробностями, с просьбою доставить его величеству, который (да хранит его Господь) верно не даст в обиду старого моряка.

Родрику Рендому.
"Любезный Рори.

"Не горюй о моем несчастии, но занимайся. У меня нет денег для присылки тебе, - но что же делать? Мистер Пошон позаботится о тебе из привязанности ко мне и не допустит до нужды: когда нибудь я уплачу ему. Пока больше мне нечего сказать тебе.

Когда я прочел письма, аптекарь, покачав головою, начал: "Конечно я очень уважаю мистера Бовлинга; и постарался бы исполнить его желание, но времена тяжелые. Денег достать нельзя; мне кажется, что оне исчезли с лица земли. Я израсходовался, не получая за тебя с первого числа ни гроша, да и Бог знает, получу ли когда, потому что дяде твоему не сдобровать. К тому же я давно собирался предупредить тебя, что мне нужна твоя комната. Я со дня на день жду из провинции нового ученика. А потому прошу очистить квартиру чрез неделю."

Негодование, вызванное этою речью, дало мне силу перенести мое несчастие и сказать ему, что я до того презираю его эгоизм, что готов лучше умереть с голоду, чем быть ему обязанным. Из последних моих денег я заплатил ему долг и вышел, решивши не оставаться ни минуты больше в его доме.

Я вышел ошеломленный гневом и горестию, не зная где найти мне убежище. У меня не было друзей, которые бы могли помочь мне, а в кармане оставалось только три шиллинга. Успокоившись, я нанял себе комнату за полтора шиллинга в неделю, которые должен быть заплатить вперед. Сюда перетащил я все свое имущество. На другой день я отправился просить совета и помощи у хорошого моего знакомого, принимавшого меня всегда с отверстыми объятиями и, пока я не нуждался, предлагавшого мне дружбу и помощь. Он принял меня по прежнему, пригласил с собой завтракать, но когда я ему сообщил причину моего прихода, он изменился в лице. Приписывая это впечатлению, произведенному на него моим несчастием, я готов уже был признать его самым чувствительным, великодушным человеком, но он скоро вывел меня из заблуждения. Оправившись, он разспросил меня, как я разошелся с хозяином, и когда я рассказал ему все, то он стал мне выговаривать за мою неблагодарность к человеку, так долго пекшемуся обо мне.

Удивлению моему не было конца, и я с жаром заметил моему приятелю, что я никогда не воображал, чтобы он мог защищать подлеца, которого следует изгнать из общества людей благородных. Разгорячившись, я дал ему преимущество надо мною; и наш разговор (после долгого спора) кончился тем, что мне отказано было от дома.

С ним я был в прежних товарищеских отношениях, а потому не посовестился сообщить о моей нужде и попросить его снабдить меня на время деньгами. Но он, вынув горсть мелких монет, клялся, что это все его наличные деньги, оставшиеся от вчерашняго проигрыша. Он, может быть, и говорил правду, но меня оскорбило его равнодушие к моему несчастию, и я разошелся с ним, не сказав ему ни слова.

вызов. Отправляясь на место поединка, я невольно чувствовал отвращение от него. Меня бросало то в жар, то в холод; но желание отомстить, стыд отступить и, наконец, надежда на победу разогнали страх. Я явился на место с спокойною наружностию. Прошло более часа, мой противник не являлся; это мне доставило большое удовольствие. Теперь я имел право обнаружить при всех его трусость, и показать свою храбрость; а также при первой встрече порядочно поколотить его, и все это без всякой для себя опасности.

Эти размышления изгнали на время из моей головы мысль о моем жалком положении. Я отправился на квартиру Гауки, где мне объявили, что он выехал из города чрез час по получении моей записки.

У меня хватило тщеславия напечатать всю эту историю в газетах, хотя, для покрытия издержек, я должен был продать за полцены свою шляпу.