| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава XVII. (старая орфография)
XVII.
При помощи этого верного друга, отдававшого мне все свои заработки, я сохранил в целости полгинеи до дня, назначенного к экзамену. С бьющимся сердцем вошел и в собрание врачей, где должен был подвергнуться этой церемонии. В толпе ожидающих я увидел и Джжксона, и подошедши к нему, стал разспрашивать о его любовных делах. Он отвечал, что не подвинулся еще ни на шаг вперед, благодаря отсутствию своего знакомого и неполучению денег из Чатама. Я спросил о причине его присутствия в этом зале и узнал, что он имеет две цели, так что ежели первая не удастся, то он воспользуется другой, а с этим намерением он хочет держать экзамен на высшую степень. В эту минуту сторож провозгласил мое имя и голос его заставил меня вздрогнуть, как будто труба страшного суда. Но делать было нечего, меня ввели в огромный зал, где я увидел, сидящих около стола, двенадцать суровых лиц. Один из них дал мне знак приблизиться.
Первый вопрос, предложенный мне, быль: - Где я родился? На него я ответил: - В Шотландии. - Это мы уже знаем, отвечали мне, нам до сих пор только и приходилось экзаменовать шотландских врачей, напавших на нас как саранча. Я спрашиваю, в какой части Шотландия? - Я назвал место моего рождения. Оказалось, что о таком он и не слыхивал. Потом он продолжал свои вопросы о моих летах, о городе, где я воспитывался, о времени моего учения.
Услыхав, что я был в ученьи три года, он ужасно разсердился, уверяя, что это срам и скандал для искуства выпускать врачами таких мальчиков.
Эти слова довели меня до того, что я едва устоял на ногах. Но толстый господин, сидевший против меня, видя мое смущение, заметил, что мистер Спарлер уже слишком нападает на молодого человека, и обращаясь ко мне, сказал, что мне нечего бояться и что он не допустить меня до обиды. Потом дал мне время собраться с духом, стал спрашивать из терапии и остался очень доволен моими ответами. Следующий за ним экзаменатор, как видно, шутник, спросил меня, видел ли я производство ампутации и при утвердительном ответе, вскричал: "верно на мертвом? Но чтобы ты стал делать, ежели бы к тебе, после сражения, принесли человека с отстреленною головою?"
не знаю; но все, исключая Спарлера, засмеялись. Шутливый член присутствия, ободренный первою своею шуткою, предложил новый вопрос: "Положим, что тебя призвали к плеторическому субъэкту с сильным ушибом, то как ты поступишь?" Я отвечал, что прежде всего пущу кровь. "Как, вскричал он, прежде чем сделаешь перевязку руки?" Но видя, что эта острота не удалась, передал меня следующему, спросившему меня с презрением о методе лечения ран внутренностей. Я повторил ему метод, описанный в лучших руководствах. Выслушав до конца, он с усмешкою спросил меня: "И неужели ты думаешь, что при этом лечении твой пациент выздоровеет?" Я отвечал ему, что не вижу причины к противному. "Это все так, сказал он, но видел ли ты выздоровление хотя одного из раненых подобным образом?" Сказав "нет," я хотел прибавить, что никогда не видел ран внутренностей, но он остановил меня восклицанием: "да и не увидишь. Я утверждаю, что раны внутренностей большие или малые все смертельны."
Тут экзаменаторы, разделившись на партии, подняли такой шум, что президент заставил их замолчать и выгнал меня вон. По прошествии четверти часа, и снова был введен и получил свой диплом с требованием уплатить пять шиллингов. Я отдал полгиниею, и стал у стола, в ожидании сдачи. На приказание же выйти отвечал, что уйду, когда получу ее. При этом один из них, бросив мне пять с половиною шиллингов, заметил, что я не был бы истым шотландцем, ежели бы не потребовал сдачи. После этого я должен был дать три шиллинга с половиной сторожу и шиллинг старухе, метущей зал.
Эта раздача понизила мои финансы до трех с половиною пенсов, с которыми я уже собирался улизнуть, как увидевший меня Джаксон, подошел ко мне, прося подождать его и отправиться, по окончании его экзамена, с ним в город. Отказать человеку, оказавшему мне услугу, я не мог. Но меня удивила перемена, происшедшая в эти полчаса в его костюме. Из порядочно одетого джентльмена он преобразился в чучело. На нем был старый с проседью парик и выпачканная шляпа, приличная только трубочисту. На шее у него красовался кусок черного крепа, концы которого он ввернул в петли затасканного сюртука; шелковые белые чулки преобразились в черные шерстяные; и его молодая физиономия в старческую, посредством морщин и бороды, им самим нарисованных. При выражении моего удивления, он засмеялся, говоря, что это превращение сделано по совету и с помощию приятеля, жившого по близости и что конечно оно должно доставить ему большие выгоды, придавая ему более почтенный вид.
Наконец и его вызвали. Уродливость ли его фигуры возбудила всеобщее внимание, или его поведение и жесты, не свойственные его наружности, открыли глаза экзаменаторам, но его узнали и передали сторожу, для отвода в Бридвелль {Бридвелль - исправительный дом в Лондоне.}, так что вместо того, чтобы видеть его торжествующим с дипломом хирурга в руках, я увидел его проходящого передний зал, как пойманного преступника. Подойдя к нам, он умолял нас засвидетельствовать, что он Джон Джаксон, служивший вторым помощником врача на корабле Елизавета. В случае же нашего отказа, ему придется идти в Бридвелль.
Самому строгому анахорету невозможно было бы не разсмеяться над его наружностию и плаксивым видом. Но насмеявшись вдоволь, мы так успешно вступились за него, что сторож, получив полкроны, отпустил его. Чрез несколько минут он с прежнею веселостию клялся, что так как совет врачей отказался от его денег, то он угостит на них своих друзей; и тут же пригласил нас доставить ему удовольствие своим сообществом. Было уже десять часов вечера, и так как мне приходилось идти далеко по совершенно незнакомым улицам, то я присоединился к их компании, в надежде, что. Джаксон, по обещанию, отправится, после пирушки, ко мне. Он свел нас к своему приятелю трактирщику, где мы пили пунш до того, что начали затевать разные дурачества. Я почувствовал чрезвычайное стремление к женскому обществу и сообщил мое желание Джаксону, который чрезвычайно обрадовался возможности продлить наш кутеж.
она изъявила желание получить вперед вознаграждение, не соответствовавшее моему карману. Поэтому мы разошлись к немалому моему неудовольствию.
Между тем костюм Джаксона обратил на себя внимание двух прелестниц и оне, подсев к нему, оказывали ему все возможные знаки любезности в благодарность за пунш из арака, которым он угостил их. Наконец, не смотря на остроты и смех этих созданий, сон стал одолевать нас и наш предводитель потребовал разсчета. Желая уплатить по счету, простиравшемуся до двенадцати шиллингов, он полез в карман за деньгами, но напрасно искал их, кошелек исчез. Это сперва его озадачило, но потом, схватив обеих подле его сидящих дульциней, он клялся, что ежели ему не будут возвращены деньги, то он передаст их полицейскому. Хозяйка шепнула что-то лакею, и когда он вышел, спокойно спросила: - что такое случилось? Джаксон объявил ей, что его обокрали, и клялся, что если его не удовлетворят, то он ее и её женщин отправит в Бридвель. - Ограбили! вскричала она, ограбили! и в этом доме. Господа, призываю вас в свидетели, что этот человек обезчестил меня и мое семейство! В это время вошел констабль. Ты не только мараешь мою репутацию, продолжала хозяйка, но делаешь насилие моему семейству! Констабль, я требую взять под стражу этого господина, виновного в буйстве. Я еще потребую удовлетворения с него в суде за безчестие!
Пока я думал об этом печальном окончании нашей пирушки, повздорившая со мной женщина сказала констаблю, что мы все одной шайки, и требовала нашего общого ареста, - что и было исполнено, ко всеобщему нашему горю. Джаксон же, часто бывавший в подобных проделках, и в ус но дул. Он в свою очередь заставлял констабля арестовать хозяйку и её сообщниц. Нас всех отвели в тюрьму, где Джаксон, ободряя нас, сообщил констаблю о покраже, обещая завтра принесть присягу в справедливости этого пред судьею. - Увидим! увидим! - закричала старуха, - чьей присяге поверят. Констабль, выводя нас в другую комнату, сказал ему: Я вижу, что вы все новички в этом деле, и жалею, что запутались в такое скверное дело. Эту женщину я знаю уж давно. На нее было уже много жалоб, но она каждый раз увертывалась, пользуясь покровительством судьи, которому дает каждую треть порядочную взятку. Так как она первая жаловалась; то ее первую и выслушают, и она найдет людей, готовых присягнуть, в чем ей только вздумается обвинить вас. Таким образом, ежели вы не покончите с ней миром, то вам придется поплатиться месячным заключением в Бридвелле. А если ей еще придет в голову мысль обвинять нас в разбое и грабеже, то вы просидите в Ньюгете, до будущого заседания, и тогда вас будут судить в Олд-Бэлли {Old Bailey - уголовный суд.} за уголовное преступление. Это последнее замечание подействовало и на Джаксона, решившагося помириться.
Коистабль вывел нашу противницу в другую комнату для переговоров, и скоро убедил ее дать ему полномочие. Он предложил полюбовную сделку, на которую мы все согласились. Собрав с каждой партии по три шиллинга, он заказал миску пунша, в котором и мы утопили все враждебные намерения, к величайшей радости моей и двоих моих товарищей, бывших в ужаснейшем страхе при словах: Бридвелль и Ньюгет.
Уже разсвело, когда мы окончили наш пунш, (на который пошел последний мой шиллинг), и собрались идти по домам; но коистабль дал нам заметить, что не может отпустить нас без разрешения судьи.
его словами: - А, мистер констабль, вы сегодня исправны. Откуда это скопище мошенников? Потом, посмотрев на нас, он продолжал: - Да все эти воры, я вижу, старые грешники. - Ваш покорный слуга, мистрисс Гарридан! вероятно эти-молодцы грабили вас? И вот старый мой знакомый, - ты, братец, поторопился, сказал он мне: - воротиться из ссылки, - но вперед мы избавим тебя от издержек. В этот раз хирурги уже перевезут тебя на свой счет. На мои уверения, что он видит меня в первый раз, он закричал: - Ах ты дерзкая каналья, и ты смеешь уверять меня в этом? Ты вздумал меня надувать своим северными выговором? Ей, писарь, напиши этому молодцу Mittimus. Его зовут Патрик Гахагон.
Тут Джаксон вступился за меня, доказывая, что я недавно из Шотландии и принадлежу к очень хорошей фамилии и что меня зовут Рендом. Судья принял это за обиду, за насмешку над его памятью, которою он хвастался. И подойдя к Джаксону, с подпертыми в бока руками, напал на него. А ты кто такой? Так я вру? Господа, заметьте, что этот молодец оскорбляет меня при исполнении моей обязанности; но я тебя свяжу, потому что, не смотря на твою франтовскую одежду, ты просто мошенник.
Приятель мои так был озадачен этою угрозою, что, побледнел, замолчал, а почтенный судья продолжал: - Теперь я вижу, что ты вор - твое лице обвиняет тебя, ты весь дрожишь, совесть у тебя неспокойна: - тебя повесят, и гораздо было бы лучше и для света и для тебя, ежели бы с самого начала была прервана преступная жизнь твоя. - Писарь, подойди и пиши сознание этого молодца!
Я страдал все это время, как под пыткою. Констабль же, попросив судью в другую комнату, объяснил ему все дело. Выслушав его, судья воротился к нам с улыбающеюся физиономией и сказал нам, что он имеет привычку всегда застращать молодых людей, в надежде сделать сильнейшее впечатление на их умы, и тем заставить их удаляться от распутства и шума. Таким образом, прикрыв свою ошибку, как бы отеческою заботливостию, он отпустил нас.