Родерик Рендон.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава XX. (старая орфография)

XX.

Однажды, возвращаясь от пациента из Чельша часу в первом ночи, я вдруг получил от невидимой руки удар по голове и три раны шпагою, повергнувший меня без сознания на землю. Придя в себя, я стонами встревожил посетителей соседней пивной лавки. Они, найдя меня плавающим в крови, внесли в комнату и послали за врачем, который, перевязав мои раны, уверил меня, что оне не смертельны. Раздумывая об этом нападении, я пришел к заключению, что оно совершено не уличным грабителем, потому, что, во первых, эти люди не имеют обыкновения убивать, если не встречают сопротивления, а во вторых, деньги и вещи мои остались целы. Следовательно, нападение было сделано или по ошибке, или по чьей нибудь тайной злобе. Но так как я не имел в городе других врагов, кроме капитана и дочери моего хозяина, то естественно заподозрил их; однако не решился выказывать такого подозрения, желая прежде убедиться.

Домой я воротился в носилках часов в 10 утра и, проходя переднюю с помощию носильщика, встретил капитана. Увидев меня, он отскочил назад, в большом замешательстве: конечно, оно могло произойти и от удивления его при виде меня в таком положении. Хозяин мой, узнав о происшедшем, выказал мне много сочувствия и, видя, что мои раны не опасны, велел отнести меня в мою комнату; не без сопротивления, впрочем, со стороны жены, уверявшей, что в больнице мне будет лучше. Все мои мысли были заняты идеей о мщении О'Донеллю и его возлюбленной, которых я считал виновниками моих страданий. Мисс (не бывшая до сего времени дома) вошла ко мне в комнату, и, пожалев о случившемся, спросила: не подозреваю ли я кого. Устремив на нее пристально взор, я отвечал: "Да, подозреваю."

Но она, нисколько не смутившись, тотчас же прибавила: "так требуй же уполномочия арестовать подозреваемого, расходы тут пустые, и если у тебя нет денег, то я готова себе дать в долг". Эти слова не только поколебали мою уверенность в её участии, но даже в виновности капитана. Поблагодарив ее за предложение, я объявил ей, что не намерен начинать дела, не имея явных доказательств; что хотя я и видел человека, напавшого на меня, и хотя он и показался мне знакомым, но присягнуть по чистой совести не могу.

Эту нерешимость я показал с тем, чтобы капитан, узнав о моем подозрении, не скрылся бы до моего выздоровления.

При первом удобном случае, во время отсутствия капитана, я забрался к нему в комнату, и приложив конец клинка, найденного в моей ране, к сломанной шпаге его, нашел, что они сходятся как нельзя плотнее. Теперь сомневаться было нечего; надо было найти план мщении. Это меня занимало дней девять. Сперва я хотел последовать примеру моего врага и убить его, по против этого возстала честь моя. Потом я думал вызвать его на поединок, но меня остановила мысль о неуверенности в победе.

Наконец, я остановился на следующем предположении: сговорившись с Страпом и двумя другими приятелями и добыв себе костюм, я отправил с наряженным сообщником к капитану, в воскресенье вечером, письмо следующого содержания.

"Сэр!

"Вам вероятно будет приятно узнать, что муж мой уехал сегодня в Багшот и не вернется до завтрашняго утра. Поэтому, ежели вы имеете что-нибудь передать мне, то я надеюсь, вы воспользуетесь настоящим случаем.

Письмо было подписано именем жены аптекаря, жившого в Чильше, за которою, как я слышал, О'Донелль ухаживал. Все нам удалось как нельзя лучше.

Влюбленный поспешил на свидание и встретил нас на том самом месте, где ранил меня. Мы разом бросились на него, отняли шпагу и, содрав с него платье, принялись сечь его крапивой. Покрытый пузырями с головы до ног, он просил и плакал, но все напраснр. Удовлетворив своему мщению и спрятав под забором его одежду, мы отпустили его отыскивать дорогу домой, куда я поспешил прийти прежде его.

После я узнал, что, пробираясь к неподалеку жившему приятелю, он встречен был ночным патрулем и отведен в тюрьму. Отсюда он послал к себе на квартиру за платьем, но воротился домой, укатавшись в байковое одеяло, потому что был не в состоянии вытерпеть прикосновения платья. За ним ухаживали с величайшею заботою мать и дочь; старик же аптекарь не мог скрыть своей радости, подмигивая мне и улыбаясь при составлении для пациента мази. Мое удовольствие было постоянно поддерживаемо ежедневным видом страдания соперника от образовавшихся на немх язв, - и мое ещение было удовлетворено, не только этим наружным его страданием, но и моральным, которого я не предвидел. Разсказ о его несчастиях, напечатанный в газетах, помог людям, нашедшим его платье, узнать кому оно принадлежит. На другой день платье это было принесено к хозяину в целости, недоставало только нескольких писем, в числе которых было и мною писанное. Все они были любовного содержания, и попали в руки известной сплетнями писательницы. Она, слегка украсив их, пустила в печать.

с типографщиком, за безчестие, считая письмо подделкою скрывшагося автора. Наши же дамы были другого мнения об этом, и я увидел, что их заботы о больном сперва значительно уменьшились, а потом и совершенно прекратились. Ему нельзя было не заметить этой перемены, и по обновлении на нем кожи, он заблагоразсудил убраться. В одну ночь он действительно скрылся, обокрав своего слугу и оставив ему только то, что было на нем надето.

Чрез несколько дней, после его бегства, м. Лавман взял под свое сохранение оставшийся после него сундук, воображая по его тяжести, что содержащееся внутри его достаточно вознаградит за неуплаченное капитаном за квартиру. Не получая целый месяц сведений о беглеце, он приказал мне взломать сундук, но, к огорчению и удивлению моего хозяина, мы нашли там груду камней.

Вскоре после этого, Страп сообщил мне о сделанном ему предложении ехать за границу с каким-то джентльменом в качестве камердинера. Но не смотря на все выгоды, предстоявшия ему, он не соглашался разстаться со мною.

В это время я, по свойственной людям неблагодарности, тяготился уже его дружбою и, приобретая новые более почетные знакомства, даже стыдился безцеремонности и приятельского расположения цирульника. Поэтому, под предлогом желания ему добра, я уговорил его, после долгого сопротивления, ехать. Через несколько дней, он простился со мною, проливая потоки слез, которых и я не мог видеть без волнения. Теперь я уже считал себя совершенным джентльменом. Выучился танцовать у одного француза, посещал театры и сделался оракулом ближней кофейни, где всякий спорь отдавался на мое разрешение. Я познакомился с дамой, заставлявшей меня влюбиться в себя, и после долгих исканий вымолил у нея согласие на брак. Ее считали за богатую наследницу, и я, благославляя судьбу, уже готовился довершить свои желания женитьбою. Но однажды утром я зашел к ней на квартиру и, не видя служанки, по праву жениха пробрался в спальню, где, к величайшему моему смущению, нашел ее в объятиях мущины. Небо спасло меня от необдуманного поступка. Я вышел тихонько на улицу, благословя Бога, открывшого мне глаза, и твердо решившись избегать брачных уз на будущее время.