| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава XXIV. (старая орфография)
XXIV.
Я одобрил решимость мисс Вильямс. Через несколько дней, она нанялась сидеть за стойкою у одной из женщин, которая, если читатель помнить, защитила ее в Моршелийской тюрьме. Эта леди, будучи фавориткою одного купца, заняла у него деньги и открыла общественное заведение. Туда-то перебралась моя сожительница, проливая при прощании потоки слез и клянясь мне в вечной благодарности. Она дала мне слово, что останется на этом месте только до того времени, пока не соберет достаточной суммы денег, для приведения в исполнение прежнего своего плана.
Я же не видел других средств к жизни, как поступить в армию или флот, и, колеблясь между этими решениями, дожил до того, что мне нечего было есть... Однажды, когда я проходил по гавани Тауера, ко мне подошел широкоплечий, смуглый молодец с саблею при бедре. "А! братец! сказал он, потрудись-ка следовать за мной." Физиономия его мне не понравилась, и я, не отвечая, прибавил шагу, в надежде уйти от него, но он свиснуль, и предо мною явился другой матрос, который, схватив меня за шиворот, потащил с собою. Негодуя на такую безцеремонность, я вырвался от него и ударом палки сшиб его с ног. В эту минуту меня окружили десять, или двенадцать его товарищей. После долгого сопротивления, получив тесаком в голову рану, и был обезоружен и отвезен на транспортное судно. Тут меня связали как разбойника и бросили в трюм, где уже лежало несколько других жалких существ, один вид которых едва не свел меня с ума.
Так как начальствующий офицер не приказал осмотреть мои раны а у самого меня руки были связаны, то я просил соседа моего вынуть из моего кармана платок и перевязать мне голову. Он вынул платок; но вместо того, чтобы сделать из него указанное употребление, преспокойно пошел на палубу и продал его приехавшей на корабль торговке за кварту джину, которую и роспил с товарищами, не смотря на мои жалобы.
Я горько жаловался на эту покражу мичману, говоря ему, что ежели моя рана не будет перевязана, то я истеку кровью. Но сострадание не было качеством этого господина. Он прыснул на меня слюной, напитанной табаком, и сказал: "Ты бунтовщик и можешь умереть, если тебе этого хочется." Видя, что тут ничего не сделаешь, я решился терпеть.
Между тем потеря крови, досада, голод и духота лишили меня чувств. Я был приведен в себя сторожившим нас матросом. Он ущипнул меня за нос и, попотчивав после глотком пива, утешал меня обещанием, что, на следующий день, меня перевезут на корабль Громовержец, где с меня снимут оковы и где доктор осмотрит мои раны.
Услыхав название Громовержца, я спросил его, не на нем-ли он служит и, узнав от него, что он на Громовержце уже пять лет, снова спросил: не знавал ли он лейтенанта Бовлинга. - Знавал ли я лейтенанта Бовлинга! - вскричал он; - чорт возми! Да еще как, славный был малый, лучшого моряка и не бывало на корабле, да и храбрее его не скоро найдешь; это не то, что ваши теперешния Гвинейския свинки.
Я был так тронут этим панегириком, что но утерпел и сказал матросу, что я родственник лейтенанта Бовлинга.
В следствие этого он выразил желание помочь мне и, сменившись, принес мне на лотке кусок вареной говядины и сухарь. Мы утолили свой голод, запив обед кружкою пива. Во время этого занятия он рассказал мне много подвигов моего дяди, любимца, как я после узнал, всего экипажа, сожалевшого о его несчастии.
На другой день, я был перевезен на Громовержца. Когда мы приблизились к кораблю, то лейтенант, провожавший нас, приказал снять с моих рук оковы, чтобы мне легче было взобраться на палубу. Это обстоятельство было замечено стоявшими на верхней палубе, и один из них, видя, что Джек Раттлин, возится около меня, закричал ему: Послушай, Джак! Где это ты поймал Пьюгетскую птицу? Разве мало у нас воров? - Другой, видя мою зияющую рану кричал, что у меня разсохлись пазы, что меня надо чинить. Третий, заметив, что мои волосы сбиты в космы запекшеюся кровью, говорил, что я оснащен красными веревками. Четвертый спрашивал, умею ли я держать прямо мои реи без браслет?
И тысячи подобных острот сыпались на меня, прежде нежели я вступил на корабль. Когда нас записали в корабельные списки, я стал искать врача, чтобы он перевязал мои раны, - и, в этих поисках, добрался до средней палубы. Тут я встретил мичмана, столь жестоко обошедшагося со мною в транспортном судне. Он, видя меня нескованным, грубо спросил: кто меня освободил? На этот вопрос я безразсудно отвечал: "Кто бы ни отпустил, но я уверен, что он не спрашивал у тебя позволения." Едва я выговорил эти слова, как он вскричал: "Ах ты дерзкая скотина, я тебя выучу грубить офицеру," и с этим словом влепил мне в спину несколько ударов палкой. Неудовольствовавшись этим, он пожаловался капитану и насказал на меня таких небылиц, что меня тотчас же снова заковали и приставили ко мне часового. Честный Раттлин, услышав о моем приключении, пришел ко мне и утешал меня как мог. Он упросил врача послать но мне своего помощника для перевязки моих ран. В этом помощнике я узнал старого моего приятеля Томсона, с которым я познакомился еще в морском министерстве. Ему же труднее было узнать меня, обезображенного кровью и грязью и исхудавшого от страданий. Но окончании перевязки, я спросил, неужели мои несчастия до того меня изменили, что он не может узнать меня?
При этом вопросе он пристально посмотрел на меня и все таки не мог найти ни одной знакомой черты. Заметив его замешательство, я назвался по имени, и теперь он обнял меня и изъявил сожаление о моем положении. Я рассказал ему о случившемся со мною. Узнав об обхождении со мной на транспортном судне, он вдруг ушел от меня, сказав, что скоро воротится. Я еще удивлялся его внезапному уходу, как ко мне вошел матрос и велел мне следовать за собою на палубу. Тут, поставив меня на очную ставку с моим приятелем мичманом, первый лейтенант, командовавший кораблем за отсутствием капитана, стал меня допрашивать относительно обхождения со мной на транспортном судне.
Я рассказал подробно о поведении мичмана не только на транспортном судне, но и на корабле, приводя в свидетели Джака Раттлина и некоторых других матросов. Они, не очень уважая моего гонителя, засвидетельствовали мое показание. В следствие этого меня выпустили из заключения, посадив вместо меня мичмана. По просьбе врача, я был назначен в младшие помощники при приготовлении и раздаче лекарств. Этим я обязан дружбе Томсона, давшого такой обо мне отзыв врачу, что тот потребовал меня для замещения недавно умершого третьяго помощника. По окончании переговоров, Томсон отвел меня в трюм, где помещались помощники врача. Увидев их, я не скоро мог прийти в себя от удивления и ужаса.
сыра и прогорького масла. Запах этот распространялся из чулана под лестницею. Тут при дрожащем свете свечи я увидел сидящого за столом бледного, худого человека с очками на носу и с пером в руках. Это был (как я узнал от Томсона) корабельный ключник, раздававший провизию и отмечавший, что получил каждый. Томсон представил меня ему и просил зачислить в свою каюту. Это было четырехъугольное, шестифутовое пространство, окруженное с одной стороны двумя аптечными шкапами, а с другой парусом, прибитым к корабельным брусьям. Этот парус служил и защитою от холода и перегородкою, отделявшею нас от жилья квартирмейстера и мичманова, живших по обеим сторонам. Посреди этого-то пространства находилась прибитая горизонтально доска, заменявшая стол. В этом печальном убежище Томсон меня угостил холодной соленой свининой и послал прислуживавшого ему мальчика за кружкою пива, которою мы и завершили наш пир.
После этого я несколько ободрился, и стал разспрашивать о его житье с того времени, как мы разстались. Он рассказал, что, обманувшись в ожидании получит деньги на удовлетворение жадного секретаря и не имея средств жить в городе, нанялся было помощником врача на купеческом судне, отправляющемся в Гвинею для торга невольниками.
Приняв присягу, он на другой день уже был на Громовержце, стоявшем в Чагамской гавани. С тех пор, говорили он, я нахожусь на корабле, и привыкнув к подобной жизни, не могу жаловаться на свое положение. Старший врач человек добрый, но немного ленивый. Первый его помощник (находящийся теперь на службе по берегу) правда горяч, как и все валлийцы, но на самом деле дружелюбный и честный малый. До лейтенанта мне нет дела; а капитан такая важная особа, что и в лицо не видел меня.