| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава XXVI. (старая орфография)
XXVI.
В то время, как я и Томсон занимались уходом за больными, подошел врач и, увидев мой способ перевязки, похвалил его; потом, послав за мною, проэкзаменовал меня в хирургии и разспросил о моих обстоятельствах. Он принял такое во мне участие, что обещал выхлопотать мне назначение, так как я по экзамену в совете врачей оказался достойным занимать настоящее мое место.
Узнав же, что я племянник лейтенанта Бовлинга, очень уважаемого им, он еще более полюбили меня. Из его разговора я понял, что он не имел намерения идти с капитаном Окумом в поход, потому что был оскорблен им в предшествовавшем плавании.
С этих пор я жил довольно спокойно, в ожидании повышения. Правда, я не избегал неприятностей не только от грубого обхождения матросов и нижних офицеров, называвших меня "овсяным мальчишкой", но также и от безпокойного нрава Моргона, хотя и доброго вообще, но часто несносного по своей гордости.
Чрез шесть недель по вступлении моем на корабль, врач, позвав меня в свою комнату, подал мне форменное назначение меня в помощники третьяго класса на Громовержце. Своими связями в морском департаменте, он доставил мне это место, а себе выхлопотал перевод во вторые классные врачи.
С переменою обстоятельстве, я окреп духом и так как сделался теперь офицером, то решился требовать к себе уважения; и скоро нашел случай доказать мою решимость.
Старый мой враг, мичман, (его звали Крамплей), питавший ко мне смертельную ненависть за унижение, которым он был обязан мне, не упускал с того времени случая унизить и осмеять меня. Но в то время я не имел права потребовать от него отчета. По занесении же меня в списке помощником врача, он не почеле. за нужное уняться и однажды, заставь меня за перевязкою больных, он начал петь песню, весьма обидную для моей родины. Раздосадованный, я заметил ему, что шотландцы находят себе порицателей только между невеждами и ничтожными людьми. Это его так взбесило, что он ударил меня по лицу с такою силою, что едва не разбил мне скулы. Я недолго оставался в накладе и отплатил ему с лихвою.
Дело начинало принимать серьезный оборот, когда пришедшие случайно Моргон и другие офицеры розняли нас и, узнав причину ссоры, старались примирить. Но видя наше ожесточение, они советовали, выждав благоприятного случая, окончить дело на берегу, как прилично джентльменам, или, выбрав удобное место, решить борьбу кулачным боем. Мы решились на последнее и сейчас-же вступили в битву. - Но я скоро увидел, что уступлю противнику не только в силе и ловкости, но и в искустве, которое он приобрел, будучи еще в школе. Я выдержал много ударов по ногам и животу, но, заметив, что задыхаюсь и ослабеваю, собрал остаток силе, и пустил в дело руки, ноги и голову с такою быстротою, что осадил противника к люку, в который он и полетел. Упав на голову и плечо, он оставался там неподвижен. Моргонь, увидев его в таком положении, вскричал: "Клянусь честью и Христом, что ему уже более не драться; но будьте все свидетелями, что тут не было измены и что он пострадал по случайности". Сказав это, он сошел вниз, чтобы осмотреть моего противника. Я оставался на верху, не очень довольный моею победою, потому что я не только был избит, но и находился в опасности подвергнуться суду за смерть Крамплея. Но этот страх скоро исчез. Мой товарищ, пустив ему кровь объявил, что мичман отделался только ушибом и самым любопытным вывихом opes humeri. При этом известии я сошел в трюм и объявил Томсону о происшествии. Он, взяв с собою перевязку, отправился помогать Моргону вправить вывих. Окончив это удачно, они поздравили мени с победой, а валлиец, заметив, что вероятно валлийцы и скоты некогда составляли один народ, советовал мне благодарить Бога, давшого мне силу и храбрость выдержать битву. Это происшествие доставило мне уважение всех; Крамплей же с повязанной рукой клялся, что он воспользуется первым случаем загладить свое поражение, которым он, впрочем, обязан случайности.
Вскоре после этого, капитан, получив приказания к отплытию, воротился на корабль и привез с собою врача, своего соотечественника, скоро давшого нам почувствовать потерю Аткинса. Новый врач был грубым невеждою, заносчивым и мстительным.
"Чорт возьми! шестьдесят один больной на корабле! это ужасно! - Клянусь Богом, сэр, что у меня не будет больных." Валлиец отвечал, что он этому будет очень рад, а теперь исполняет свою обязанность, предоставляя ему список. "Убирайся к чорту с твоим списком!" вскричал капитан, бросив ему его. "Я говорю, что не будет больных на корабле и будет по моему." Мистер Моргон, обидевшись таким обхождением, отвечал ему, что гнев его должен быть обращен в этом случае на всемогущого Бога, посылающого людям болезни, а не на него, всеми силами старающого их полечивать. Тиран, не привыкший к подобным ответам от своих офицеров, был разсержен до бешенства этим сатирическим замечанием. Он застучал ногами и, называя Моргона бездельником, грозил пригвоздить его к палубе, ежели он еще выговорит слово. Тут кровь Моргона закипела, и он разразился словами: "Капитан Окум, я джентльмен по происхождению и, может быть, более." Но речь его была прервана капитанским слугою, который, будучи земляком Моргону, вытолкал его из каюты, для предупреждения последствий от бешенства капитана. И вероятно этим он спас своего приятеля и земляка, едва удержав от вторичного входа к капитану, с намерением наговорить ему грубостей. Наконец, он несколько успокоился и пришел к нам в каюту. Увидев, что мы с Томсоном составляем лекарство, он приказал нам перестать, говоря, что капитан своим словом, властию и приказанием отправил болезни к чорту, и что теперь на корабле все здоровы.
"Господи помилуй меня, мое сердце, легкия и печень", он принялся петь валлийскую песню с сильным выражением в лице, голосе и жестах. Я не мог понять этого явления и по лицу Томсона, качавшого мне голового, вообразил, что наш бедный приятель рехнулся. Видя наше удивление, он обещал разъяснить нам загадку, но в это время получил от врача приказание принести список больным на палубу, куда капитан уже приказал привести всех больных.
присутствия при этом странном параде. Тогда капитан приказал доктору, стоявшему слева подле него, осмотреть этих ленивых мерзавцев, только уничтожающих казенный хлеб и подающих пример лености другим. Доктор, взяв список, начал опрашивать всех по мере их приближения.
Первый подошел бедняга, только что оправившийся от лихорадки и едва бывший в состоянии стоять на ногах. Мистер Макшэн (имя врача), ощупав его пульс, объявил его совершенно здоровым и капитан, передав его боцманскому помощнику, приказал отпустить бедняку дюжину линьков за притворство. Но едва приступили к исполнению этого приказания, как больной упал без чувств, и едва не умер. Следующий пациент страдал четырехдневною лихорадкою, и день смотра был днем её анорексии; а потому в нем, кроме исхудания и слабости, не видно было ничего болезненного. Его объявили здоровым и возвратили к занятиям; но, к стыду и ужасу врача, он на другой же день в периоде озноба умер на часах. Третий жаловался на колотье в боку и кровохаркание. Ему д. Макшэн назначил движение при помпах, чтобы вызвать испарину; но от неуместности ли средства, или от через-чур сильного напряжения, он был задушен кровавым потоком из легких. Четвертый, пораженный водянкою живота, едва выполз на палубу, задыхаясь от стеснения в груди. Болезнь его объяснили ожирением, от слишком большого количества пищи и недеятельности, в следствие чего ему, с целию разширения груди, приказано было лезть на мачту. Напрасно несчастный представлял свою неспособность, его заставляли лезть плетью. Боль действительно дала ему силы добраться до первой реи; но тут будучи не в состоянии поддерживать тяжести своего распухшого тела ослабевшими руками, он оборвался и упал в море, и вероятно бы утонул, еслибы его не удержал на поверхности бывший в лодке матрос.
Неприятно и тяжело было бы описывать отдельно судьбу каждого из пострадавших от зверства и невежества капитана и врача, с такою легкостию игравших жизнию ближних. Многие были вынесены на палубу в горячке и возвратились в сильнейшем бреду. Некоторые испустили дух, в глазах инспектирующих; а другие, возвращенные к служебным занятиям, пострадав неделю-другую, умирали. Вообще число больных было уменьшено до двенадцати. Виновники этого хвастались своими услугами отечеству. В это время боцман объявил капитану, что внизу еще оставался не осмотренным больной, связанный в постеле, по приказанию помощника врача. Он просил, чтобы его освободили, и уверял, что Мортон связал его как сумасшедшого, только по недоброжелательству к нему. Капитан бросил грозный взор на валлийца, приказал привести связанного. Мортон с твердостию говорил, что этот человек сумашедший, и просил его не трогать, или по крайней мере не развязывать ему рук; а иначе он не ручался за последствия. Эта последняя просьба была уважена командиром, из страха за свою особу. Связанный пациент был приведен на верх, и с таким хладнокровием и благоразумием защищал себя, что все сочли его за совершенно здорового человека. Моргон же уверял в противном, потверждая свои слова тем, что два дня тому назад, он и сам был обманут кажущимся здравомыслием пациента и, развязав его, едва не поплатился жизнию. Это же самое подтвердил и служитель, оттащивший безумного от Моргона. На это сумашедший отвечал, что Мортон сердится на него за то, что он объявил всем на корабле, что его жена содержит кабак в Рагфэре, а служитель повторяет слова Моргона из страха к своему начальнику и из-за денег. Капитан Окум приказал тотчас же развязать матроса, но Моргон, услыхав такое решение, влез на мачту, приглашая Томсона и меня последовать его примеру. Мы воспользовались его советом и ушли на корму, откуда увидели, что сумашедший едва его развязали, с бешенством бросился на капитана и, крича: "я тебе покажу бездельник, что я здесь начальник;" бил капитана без милосердия. Врач, желавший помочь капитану, встретил туже участь. Наконец, с большим трудом, удалось унять беснующого.