| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава XXXIII. (старая орфография)
XXXIII.
Перемена произведенная этим явлением в атмосфере, соединившись с смрадом, нас окружающим, с жаром, а также с ослаблением наших сил худою пищею и унынием, произвела в войсках и экипажах желчную горячку, свирепствовавшую с такой силой, что умирали три четверти заболевавших и трупы их покрывались, как бы сажею, от быстрого разложения.
Наши вожди, видя такое жалкое положение дел, решились бросить занятые нами укрепления, заклепали орудие, а стены взорвали на воздух.
По отплытии нашем к Ямайке, я почувствовал в себе предвестника этой болезни и зная, что мне не вылечиться в зараженной и тяжелой атмосфере трюма, написал прошение к капитану, выставил на вид мое мучительное положение, прося позволения поместиться между солдатами на средней палубе. Но я напрасно трудился писать. Капитан приказал мне или оставаться в каюте, нам назначенной, или лечь в госпиталь, который был, между прочим, в трое хуже и удушливее нашей каюты. Другой на моем месте, вероятно бы, покорился судьбе; но мне была невыносима мысль умереть таким жалким образом, и после перенесения столько несчастий. Потому, не обращая внимания на приказания Окума, я уговорил солдат пустить меня к себе и уже поздравлял себя с успехом, когда узнавший об этом Крамплей донес капитану о моем поступке и был уполномочен выгнать меня в мое прежнее жилище.
посетил сержант, которому я вправил и перевязал, после последней битвы, перелом костей носа. Узнав о моем положении, он предложил мне свою собственную каюту, обвешенную полотном и хорошо проветриваемую чрез открытое отверстие для пушки. Я с радостию принял его предложение и перебрался к нему, где благодарный рубака обходился со мною с нежностию и заботливостию няньки; сам же он спал на сене. Тут я лежал, наслаждаясь свежим воздухом; но болезнь моя делала страшные успехи и все уже отчаивались в моем выздоровлении. Я же не терял надежды остаться в живых, и уверен, что это убеждение спасло мне жизнь, также как и принятое мною решение непринимать лекарств, которые, по моему мнению, усиливали болезнь, разлагая кровь, вместо того что бы исправлять её состав. В следствие этого, когда приятель мой Моргон приносил мне свои потогонные пилюли то, правда, я их клал в рог, но по уходе его выплевывал и полоскал рог. Это я делал для того, чтобы не раздражить горячую кровь моего приятеля отказом и не показать недоверия к его искуству. Морган был моим постоянным врачом. Доктор же Макшэн тоже не позаботился узнать, где я. Во время сильнейшого развития моей болезни, Моргон, видя мое отчаянное положение и налепив мне на затылок мушку, пожал, мне руку, уговаривая меня поручить себя Богу Спасителю. Потом, оставив меня, попросил священника дать мне духовную помощь и утешение. Но до его прихода я снял с шеи безпокоющий меня пластырь. Пастор, ощупав мой пульс, спросил меня о моих страданиях и сказал: "Мистер Рендом, Господь, в безпредельном своем милосердии, посетил вас болезнию, которой исхода невозможно предвидеть, - может быть, он допустит вас к выздоровлению и долговременной жизни на земле; а может быть также, что и вероятнее, вы умрете в цвете лет. А потому необходимо пород этим великим часом раскаяться искренно в ваших грехах, чему самым лучшим доказательством послужить исповедь, к которой я и умоляю вас прибегнуть без замедления и скрытности. Уверившись в вашей искренности, я дам вам возможное утешение. Без сомнения, вы подверглись грехам, свойственным всем молодым людям, как-то брани, пьянству и прелюбодеянию. И так, скажите мне подробно о каждом из них, особенно о последнем, чтобы я мог видеть состояние вашей совести. Ведь ни один врач но прописывает, не узнав подробностей болезни."
Не видя необходимости в гласной исповеди для моего спасения, я отказался от нея. Этот ответ сконфузил пастора; но оправившись, он объяснял иначе свое требование. Он привел ученое разсуждение о различии между тем, что необходимо должно и что можно делать. За тем спросил, какого я вероисповедания. Я ему отвечал, что до сей поры я не знаю различия в вероисповеданиях, а потому не решился еще которое предпочесть; но что воспитан я в пресвитерианском. При этом пастор выразил удивление и говорил, что не может понять, каким образом пресвитерианец может занимать должность в английской администрации. Он спросил меня, принимал ли я причастие и давал ли присягу, и, получив отрицательный ответ, сказал, что не может услужить мне. Беседу эту он заключил желанием, чтобы я вышел из положения отступника и возвратился к своим приятелям, веселящимся за столом, уставленным стаканами бумбо {Бумбо - напиток, составленный из рома, сахара, и воды, с прибавлением мускатного ореха.} и вином.
Этот разговора, не столь сильно подействовал на меня, как припадок горячки, усилившейся после его ухода. Мне стали представляться различные видения и явился бешеный бред; так что, задыхаясь, я вскочил с намерением броситься в море, и так как приятеля моего сержанта не было при мне, то, вероятно, я бы и совершил этот подвиг, если бы не заметил на ногах испарины. Появление её оживило мои надежды, и я имел присутствие духа воспользоваться этим хорошим симптомом. Я сорвал с себя рубашку и простыню с постели, и завернулся в толстое байковое одеяло. В этой одежде я испытал адския мучения; но вскоре был вознагражден за свои страдания обильным потом, выступившим на всей поверхности моего тела. Чрез два часа я избавился от всех болезненных припадков, исключая слабости. Кроме того, я почувствовал страшный голод. Спокойный сон освежил меня, и я наслаждался надеждою на выздоровление. В это время я услышал, что Моргон за занавеской спрашивал сержанта: жив ли я? "Сохрани его Боже от смерти! возразил тот, вот уже пять часов, как он лежит смирно и я не тревожил его, боясь разбудить, и думая, что сон доставит ему облегчение." "Да, да," прибавил мой товарищ, "он уснул так крепко, что не проснется до трубы архангела. Господи, храни его душу. Он исполнил свой долг как честный человек - и теперь успокоился от гонений, которых досталось таки довольно на его долю. - Горе! горе! он много обещал в будущем." При этом он так горько заплакал, что убедил меня в искренней привязанности ко мне. Сержант, испуганный его словами, вбежал в нашу комнату и когда наклонился, чтобы осмотреть меня, я улыбнулся и мигнул ему. Он тотчас понял мое намерение и замолчал. Моргон, уверенный в моей смерти, подошел ко мне со слезами на глазах, с намерением выплакать свое горе над усопшим. Я так удачно прикинулся мертвым, уставив неподвижно глаза и опустив челюсть, что он вскричал: - "Господи помилуй! Вот он лежит теперь как глыба земли."
Долее я не мог удержаться, особенно, когда он, желая отдать мне последний долг, закрыл мне глаза и рот. Тут я вдруг прикусил ему пальцы, чем так озадачил его, что он, отскочив от меня, побледнел, как полотно, и вытаращил глаза.
Посмеявшись вдоволь, я протянул ему руку, говоря, что намерен еще пожить.
Вставь с постели, я едва мог ползать по палубе с палкою в руках. Однажды я встретил Макшэна, но он прошел мимо, бросив на меня презрительный взгляд и но сказав ни слова. За ним шел Крамплей, и подойдя ко мне с угрожающим видом, закричал: "что это за порядок на корабле, когда позволяют таким лентяям и бездельникам, как ты, под предлогом болезни, таскаться по палубам, ничего не делая, между тем как другие, в сто раз лучше, по горло заняты службою!" Вид и поведение этого злого подлеца так взволновали меня, что я едва удержался, чтобы не ударить его костылем, но, вспомнив свою слабость и ненависть моих врагов, искавших только случая погубить меня, я успокоился, сказав ему только, что я помню его злобу и дерзость и надеюсь встретиться с ним на берегу. При этом он злобно улыбнулся, погрозил мне кулаком и клялся, что только и ждет благоприятного случая.
Между тем нашему кораблю дано было приказание запастись водой и провизией и быть готовым к отплытию в Англию. Капитан Окум, не желая по чему-то возвратиться туда поменялся кораблем с каким-то джентльменом, ждавшим случая избавиться от тропического климата.
К моему крайнему удовольствию, наш тиран оставил корабль, взяв с собою доктора Макшэна. Новый наш командир приехал на корабль в десятивесельном катере, покрытом обширном зонтиком. Он во всех отношениях не походил на Окума. Это был высокий, худой молодой человек, одетый следующим образом: белая шляпа с красным пером украшала его голову, с которой падали на плечи завитые волоса, связанные сзади лентою. Его красный, шелковый, подбитый белым, кафтан был срезан с переди и выказывал белый атласный жилет, обшитый золотом. Гранатовая запонка блестела на его батистовой рубашке. Красные бархатные брюки едва доходили до колен, где и покрывались шелковыми чулками безукоризненной белизны. Синие сафьянные башмаки украшены были ярко-блиставинши алмазными пряжками. Шпага с стальным эфесом, выложенным золотом, и украшенная бантом из лент, висела у него с боку; а в руках он держал палку с янтарным набалдашником. Но самая замечательная часть его костюма была маска и белые перчатки, которые, как видно, не часто снимались, будучи укреплены на мизинце золотыми кольцами.
В таком костюме капитан Воффлей пошел на корабль, окруженный толпою людей, как видно, бывших у него в услужении. Мой товарищ, не видя в свите капитана врача, счел долгом воспользоваться этим случаем и, помня прсловицу "куй железо пока горячо", решился заичкать расположение капитана, прежде нежели будет назначен другой врач. С этою целью он отправился в капитанскую каюту, в своем обыкновенном костюме, состоящем из клетчатой рубашки и штанов, коричневого холщового жилета и ночного колпака на голове. Все это одеяние не очень чистое было еще, к несчастию, пропитано табачным запахом. Войдя без всякой церемонии, он нашел капитана, лежащого на кушетке в шелковом халате и кисейном обшитом кружевом колпаке; поклонившись ему несколько раз, он начал: "Надеюсь, сэр, что ты простите смелость незнакомого вам человека, но джентльмена по рождению и воспитанию; тем более, что он испытал много несчастий на этом свете."
"Ты кто такой"? "Я первый помощник врача на этом корабле, отвечал Моргон, почтительнейше прошу вас удостоить меня вашего внимания и, узнав мое поведение и заслуги, исходатайствовать мне вакантное место врача." Говоря это, он приблизился к капитану и едва только нос последняго познакомился с ароматным запахом, пропитавшим моего товарища, как он закричал в сильном волнении: "Сохрани меня небо! Я задыхаюсь! - Ей ты, убирайся прочь! Будь ты проклят! пошел вон! Этот запах убьет меня!" - На крик его сбежались люди, на которых он в свою очередь принялся кричать: "Разбойники! Злодеи! предатели! - Гоните вон это чудовище, но то я погибну от вони! ох! ох!" С этими восклицаниями он упал на кушетку в обмороке. Камердинер стал приводить его в чувство, подставляя ему под нос аммиак. Один лакей тер ему виски спиртом, второй опрыскивал комнату духами; а третий вытолкал вон Мортона. Он воротился ко мне с угрюмым видом и, по своему обыкновению, запел валлийскую песню.
-- Что такое, вскричал я, разве тебя кто нибудь так назвал?
-- Бог свидетель, что капитан Воффль удостоил меня этим названием, и вся вода Темзы не смоет этого с моей памяти. Я утверждаю, и клянусь моею душою, телом и кровью, что не ношу с собою никакого вредного запаха, кроме дыма табака, травы ароматной и пахучей. И кто будет утверждать противное, тот просто горный козел. Что же касается до того, что бы я был чудовищем, то я таков, каким сотворил меня Бог; а этого нельзя сказать о человеке, назвавшем меня так: я пред целым светом готов утверждать, что он обезображен и метаморфозирован своими причудами и капризами и что он более походит на обезьяну, чем на человека.