| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава ХLIИ. (старая орфография)
ХLIИ.
Эти слова, как видно, очень не понравились ему; не ответив мне ни слова, он пошел к танцующим и рассказал им о своей победе с разными прибавлениями; а я, подняв шпагу, ушел на квартиру для осмотра своей раны, оказавшейся незначительною. В тот же день меня посетил барабанщик родом ирландец и, пожалев о моем несчастий, сказал мне, что он отлично фехтует и в короткое время выучит меня этому благородному искуству; и что тогда я буду в состоянии наказать старого гасконца за его хвастовство. Эту дружескую услугу он предложил мне под предлогом уважения к своим соотечественникам. Но я после узнал, что его намерение было посредством меня отмстить французу, волочившемуся за его женою. Как бы то ни было, я принял его предложение и с таким старанием занялся делом, что вскоре почувствовал себя в состоянии биться с своим старым противником. Между тем мы продолжали идти походом и прибыли в лагерь маршала Ноальского, в ночь перед Детингскою битвою.
Не смотря на усталость, нашему полку, вместе с другими, было назначено, под начальством герцога де Граммона, переправиться через реку и занять узкий проход, чрез который необходимо было пройти неприятелю, еслибы он не захотел остаться на месте или сдаться на капитуляцию. Каким образом они попались в эту западню, я не в состоянии рассказать. Замечу только, что, заняв нашу позицию, я слышал, как один из старых офицеров выразил удивление на счет поведения лорда Стара, считавшагося хорошим генералом. Кажется, однако, что, в этом случае, старый вельможа уже не имел полной власти и действовал как подчиненный, так что нельзя было обвинять его. Но, не смотря на оплошность в распоряжениях, провидение сделало чудо в их пользу. Герцог де Граммон, оставив свой пост, прошел дефиле и аттаковал англичан, выстроившихся в боевом порядке на равнине. Но мы получили такой отпор, что, потеряв множество людей, побежали назад в таком безпорядке, что сотни наших погибли в реке единственно от замешательства, так как великодушный враг не гнался за нами и мы могли бы отступить в отличном порядке. Наша потеря простиралась до 5,000 человек, считая в том числе множество отличных офицеров. Эта неудача открыла неприятелю дорогу на Ганау, куда он и потянулся, оставив своих больных и раненых на попечение французов, тотчас же занявших поле битвы. Это обстоятельство утешило наших, и увлекло их до того, что они стали присвоивать себе победу. Теперь-то дух французской нации проявился в безстыдном хвастовстве; каждый солдат рассказывал о своей храбрости и человеколюбии; каждый говорил, что совершил подвиги, пред которыми ничтожны все дела героев древности. Один сравнивал себя со львом, спокойно уходящим от трусливых преследователей, безпокоющих его издали стрелами. Другой - с медведем, отступающим лицем к неприятелю. Третий говорил, что он, как окруженный собаками олень, удерживал врагов в почтительном отдалении. Каждый простой солдат (по их словам), уничтожил целый взвод пехоты или обратил в бегство эскадрон конницы. В числе других и старый гасконец превозносил себя так, что пред ним темнела слава Геркулеса и Карла Великого. Я еще сердился на него за мое последнее поражение и искал случая востановить свою честь. С этим намерением я стал превозносить доблесть англичан, смеялся над трусостью французов, сравнивая их с зайцами, бегущими от борзых, и мышами, преследуемыми кошкой, и наконец, с ирониею заметил о быстроте бега моего противника, выказанной им в бегстве и замечательной в его лета и при его болезнях.
Этот сарказм ужалил его до глубины сердца. С угрожающим видом он советовал мне оставить подобные шутки и вспомнить недавно данный мне урок, - и прибавил, что не всегда бывает в расположении щадить неблагодарное животное. На это замечание я ответил пинком и сшиб его с ног. Он вскочил с удивительною быстротою и, обнажив шпагу, напал на меня с остервенением. Окружающие вступились было, но, узнав, что это дело чести, отошли, и между нами начался поединок. Я выдерживал нападения противника почти без вреда для себя и получил только царапину в правое плечо. Но, заметив, что он запыхался от быстроты движения и утомился, я напал на него в свою очередь, вышиб у него из рук шпагу и заставлял его просить о помиловании; но он, не говоря ни слова, поднял плечи до ушей, раставил руки и сморщил кожу на лбу и около рта, представив из себя такую жалкую фигуру, что я едва не расхохотался. Но чтобы сбавить с него спеси, я воткнул его шпагу до эфеса в нечто (только не в траву) лежавшее в поле, и присоединился к прочим солдатам, с видом спокойствия и равнодушия.
Обе армии не предпринимали ничего важного в остальное время компании, по окончании которой англичане удалились в Нидерланды. Часть же наших войск отправлена была в Фландрию; а нашему полку назначена была зимовка в Шампани. Гренадерской роте, к которой я принадлежал, пришлось занять город Реймс, где я почувствовал нужду во всем необходимом. Моего жалованья, т. е. пяти су в день не только не хватало на закупку вещей, но едва доставало на насущный хлеб. Из трех хороших рубах у меня остались две пары рукавов и воротов, прочее же давно было употреблено на обертки (онучи). Но все таки я находился еще в лучшем состоянии, нежели прочие солдаты. В этой крайности я написал к дяде в Англию, хотя мало надеялся на помощь от него; и, в ожидании лучшого, запасся терпением.
"Ты можешь надеяться на мое расположение." Ответом на это выражение был поклон господина в трауре, который, повернувшись, чтобы идти прочь, показал мне физиономию моего друга Страпа. Вид его так поразил меня, что я не мог выговорить ни слова и прежде, чем собрался с мыслями, он уже ушел. Да и оставайся он на месте, я вряд ли бы заговорил с ним, Потому что хотя я узнал его лицо, но вся его фигура так изменилась, что я боялся ошибиться. Чтобы однако не оставаться в недоумении, я спросил швейцара, не знает ли он господина, с которым говорил маркиз? Швейцар отвечал, что его зовут м. д'Эстрап, что он был камердинером английского джентльмена, бывшого приятелем маркизу; и этот последний очень полюбил д'Эстрапа за его верность к умершему господину. Это известие очень меня обрадовало. Сменясь с часов, я отправился по данному мне швейцаром адресу, и к счастию застал Страпа дома. Чтобы сделать ему сюрприз, я не объявил своего имени, а просил слугу доложить, что желаю поговорить с г. Страпом.
Приятель мой растерялся и испугался этой просьбы, особенно когда узнал, что его ждет солдат; хотя он не чувствовал за собою никакого преступления, но все им слышанное о Бастилии представилось его воображению. В следствие этого, мне пришлось долго ждать позволения взойти к нему на верх.
При моем входе в комнату, он низко и учтиво ответил на мой поклон и старался принужденною любезностью скрыть свой страх, проявлявшийся в бледности лица, в неспокойных взорах и дрожании рук. Я забавлялся его страхом, еще более усилившимся, когда я, объявив ему по французски, что имею до него важное дело, просил позволения переговорить с ним наедине. По уходе слуги, я на том же языке спросил, зовут ли его Страп? На это он дрожащим голосом отвечал. "Так точно, к вашим услугам." "Вы француз?" спросил я. "Нет, я не имею чести быть французом; но имею безпредельное уважение к этой нации." Тут я попросил его сделать мне честь и посмотреть мне в лицо. Взглянув на меня и пораженный моею наружностью, он вскричал по английски: "Боже! не может быть - но нет, это невозможно!" Я улыбнулся на его восклицание и прибавил: "Я думаю, вы уже теперь слишком важный джентльмен и не захотите признать своих приятелей в нужде?" Услыхав эти слова, произнесенные на родном языке, он бросился ко мне на шею, целовал меня и ревел, как только что высеченный школьник. Потом, заметив мой костюм, он вскричал: "Господи! Господи! до чего я дожил - видеть самого дорогого мне человека в мундире пехотного французского солдата! Зачем ты согласился на мой отъезд?... Но я знаю причину. - Приобретя более почетное знакомство, ты стыдился моей дружбы. Боже мой, Боже! и вот до чего дошли мы."
Меня обидели эти, хотя и справедливые, упреки, и я с резкостью сказала, ему, что, будь его сомнения справедливы или неосновательны, во всяком случае он мог бы выбрать другое время выказать их, а теперь дело состояло в том - намерен ли он или нет помочь мне.
-- Намерен ли! вскричал Страп с волнением, - я думал, что ты меня знаешь на столько, что мог быть уверен, не спрашивая, А, между тем, ты обедаешь со мной и я тебе разскажу, нечто для тебя приятное. Потом, схватив меня за руку, он прибавил: "Сердце мое обливается кровью при виде тебя в этой одежды." Я поблагодарил его за приглашение, которое, как я заметил ему, не могло не доставить удовольствия человеку, уже семь месяцев невидавитему порядочного обеда. Но прежде всего, я просил его снабдить меня рубашкою, потому что хотя моя спина долго не чувствовала подобной роскоши, но моя кожа еще не свыклась с этим недостатком. Он уставил на меня глаза, как будто не веря такой нищете; но я убедил его, разстегнув мундир и показав голое тело. Это обстоятельство растрогало чувствительного Страпа до слез и он, подбежав к комоду и вытащив оттуда шесть тонких рубашек и батистовый шейный платок, отдал мне говоря, что у него еще три дюжины таких же к моим услугам.
- а в ожидании этого угостил меня бургундским и бисквитами. После завтрака она, просил удовлетворить его любопытству и рассказать мои похождении со времени его отъезда из Лондоне. Я исполнил его желание, начав с приключения Гаука и окончив настоящим.
После обеда я в свою очередь пожелал узнать его обстоятельства, и он удовлетворил моему желанию в немногих словах. Он прожил с своим господином около года в Париже, где тот выучившись языку и модному образу жизни, объехал Францию и Голландию. В этом путешествии он встретил своих соотечественников, и в их обществе предавался таким крайностям, что его здоровье разрушилось и он впал в чахотку. По совету врачей, он переехал в Монпелье, чтобы пользоваться хорошим климатом. Тут он вскоре так оправился, что чрез шесть недель возвратился в Реймс. Прожив тут с месяц, он заболел изнурительною лихорадкою, убившею его в десять дней, к великой горести всех знавших его и особенно Страпа. На этом месте Страп считал себя совершенно счастливым и за усердие так дорого был ценим своим господином, что тот, умирая, рекомендовал его многим важным особам и завещал ему свой гардероб, золотые часы, шпагу, кольца, наличные деньги и всю движимость, бывшую с ним - всего на триста фунтов стерлингов. "И все это, продолжал Страп, я, в глазах Бога и людей, передаю в твое распоряжение: вот ключи от всего; умоляю тебя взять их и да пошлет тебе Бог счастья." Я едва не рехнулся от этой перемены счастия, и едва верил в действительность её. Но, конечно, я отказался от великодушного предложения моего друга и напомнил ему, что я солдат. "Да, это правда, вскричал он, но надо добыть тебе увольнение от службы. Я знаю одного вельможу, который не откажется сделать мне это одолжение."
свое влияние к увольнению его от службы. Между тем мы провели вечер за бутылкою доброго бургонского, составляя планы будущого житья, в случае ежели мне удастся выдти из полка. Мы хлопотали о том, как бы с помощию этого наследства прожить свой век, не нуждаясь.
Задача была чрезвычайно трудная и, при обыкновенных способах употребления денег, невозможная; поэтому, поломав напрасно головы, мы ничем не решили в этот вечер; но при разставании условились друг с другом не забывать этого вопроса.
Рано по утру я отправился на квартиру моего друга и нашел его в восхищении от счастливой выдумки. Не успел я войти в комнату, как он встретил меня следующими словами, произнесенными с самодовольною улыбкою: "Ну, мистер Рендом, иногда счастливая мысль приходить и в глупую голову. - Я нашел ее - и ручаюсь, что она лучше твоей, не смотря на всю твою ученость - но, так как я во всем уступаю тебе первенство, то начинай ты; а за тем и я сообщу сваи простые идеи." Я сказал ему, что мне неудалось найти ни одного плана, стоющого внимания, и выразил свое нетерпение узнать его решение.. "Так как у нас слишком мало денег," сказал он, "то следует подняться на смелую штуку. Самое лучшее, по моему, тебе сыграть роль джентльмена (как тебе и следует быть) и приволокнуться за какою нибудь богатою наследницей, которая могла бы вдруг сделать тебя независимым. Не удивляйся! - Я утверждаю, что этот план и разсудителен и благороден... Я не говорю, чтобы ты пожертвовал собою какой нибудь старой беззубой красавице, которой вонючее дыхание загнало бы тебя в чахотку в течение трех недель. Я не советую тебе также играть роль богатого сквайра. Нет, я знаю, что твоя душа неспособна на обман и плутни; но ты обладаешь такими качествами, которые сами по себе доставят тебе богатую партию. У меня есть платье, которого не постыдился бы князь - я думаю, оно будет тебе в пору, а если нет, то разве мало во Франции портных. Мы прогуляемся в Париж и, закупив там необходимое, отправимся в Англию, куда я буду иметь честь сопровождать вас в качестве камердинера. Это избавит тебя от расхода держать слугу и платить за бритье; и я не сомневаюсь, что с Божиею помощию мы будем иметь успех." Несмотря на всю неосновательность подобного разсуждения, я выслушал его с удовольствием, потому что оно льстило моему самолюбию и убаюкивало меня сметною надеждою внушить Нарциссе взаимную страсть.
себя с этою внезапною переменою участи. Теперь мой гардероб состоял из пяти полных пар платья, из которых две были простые, одна бархатная, одна окаймленная золотом, и пятая серебром. У меня были: два халата, один из белого сукна с огромными металлическими пуговицами, другой голубой с золотыми шнурками, один жилет из золотой парчи, другой вышитый серебром; третий зеленый шелковый, окаймленный широким золотым кружевом, четвертый черный шелковый, пятый белый, шестой из черного сукна и седьмой изо, алого; шесть пар суконных брюк: пара из алого и пара из черного бархата; дюжина шелковых белых чулков, столько же черных и такое же число белых нитяных; одна шляпа, убранная золотым испанским кружевом, другая с серебряною кружевной оборкой, третья с золотыми шнурками и четвертая простая. Три дюжины тонких с манишками рубах, столько же галстухов. Дюжина батистовых платков и столько же шелковых дополняли это богатство. Добрый, великодушный мой друг снабдил меня золотыми часами с гравированными досками, парою дорогих бриллиантовых перстней, парою отличных шпаг, одною с серебряным эфесом и другою с стальным, выложенным золотом, алмазиню запонкою, и пряжками из дорогих камней на колени и башмаки, парою пистолетов в серебряной оправе, палкою с золотым набалдашником, черепаховою табакеркою, выложенною золотом. Прежний господин Страпа оставил еще многия другия ценные вещи, обращенные моим другом в деньги еще до нашей встречи, так что, кроме исчисленных мной вещей, наш капитал простирался до 200 ф. стер, одетый в один из моих костюмов, я посетил, в сопровождении моего слуги Страпа, "Дувр, осмотрел люксембургскую галлерею и явился в Версаль, где я имел честь видеть как его христианское величество уничтожило порядочное количество оливок. В продолжении месяца, проведенного в Париже, я несколько раз был при дворе, в итальянской опере и в других театрах; танцовал в маскараде и одним словом видел все достопримечательное в столице и в окружности её. За тем мы отправились в Англию чрез Фландрию, проехали чрез Брюссель, Гент, Брюжь и в Остенде сели на корабль. Чрез двенадцать часов мы были уже в Лондоне, послав туда тяжелый свой багаж в фургоне.