| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава XLIX. (старая орфография)
XLIX.
Испытав столько неудач в своих брачных предположениях, я усомнился в своем искустве ловить богатых невест и задумал искать себе место в государственной службе. С этою целью я познакомился с лордами Стрэддлом и Спиллпотом, которых отцы имели сильный вес при дворе. У этих молодых лордов я встретил весьма любезный прием. Я сопутствовал им в их ночных похождениях и часто обедал с ними за общим столом, при чем имел чость платить за них.
Однажды, слушая их уверения в дружбе, я воспользовался случаем и, изъявив желание получить какую-нибудь должность, просил их ходатайства. Свиллпот, пожав мне руку, уверял меня, что я могу на него надеяться, а другой клялся, что он будет гордиться этою услугою. Ободренный этими выражениями дружбы, я просил их представить меня их отцам, которые бы могли скоро выполнить мое желание. Но Свиллпот прямо сказал мне, что он уже три года, как не говорил с отцом, а Страддль объявил, что его отец поссорился с министром, подписав протест в верхнем парламенте, а потому не может в настоящее время никому оказать услуги. Но он взялся рекомендовать меня графу Струтвелю, бывшему в близких сношениях с известною особою, управлявшею всем министерством. Это предложение я с благодарностью принял и так настойчиво проследовал, его просьбами, что он, не смотря на всю свою уклончивость, должен был исполнить свое обещание. Он свел меня на выход к этой важной особе и, оставив меня в толпе просителей, вошел в особый кабинет, откуда чрез несколько минут возвратился с лордом. Этот последний, взяв меня за руку и обещая сделать для меня все, что может, просил бывать у него чаще. Я был восхищен этим приемом, и хотя знал, что на обещание придворного нельзя надеяться, но в лице графа было столько добродушия и откровенности, что я получил уверенность в его покровительстве. Я решился воспользоваться его позволением и явился к нему в следующий приемный день. Граф встретил меня с значительною улыбкою и, пожав руку, шепнул мне, что ему надо поговорить со мною наедине, для чего и просил меня зайти к нему завтра утром на чашку шоколата.
Я постарался воспользоваться этим лестным приглашением и явился в назначенный час. Лорд, одетый в халат и туфли, принял меня чрезвычайно ласково. После завтрака он распрашивал меня о моих путешествиях, о замечаниях, сделанных мною за границею, и вообще проэкзаменовал меня в моих сведениях. Мои ответы, казалось, понравились ему; он часто жал мне руку и, смотря на меня с странным выражением, уверял, что будет ходатайствовать у министра. "Молодые люди с вашими качествами, говорил он, должны быть поощряемы правительством. Что же касается до меня, то я так мало видел достойных людей, что стараюсь дать ход малейшему проявлению таланта и добродетели. У вас есть то и другое в избытке и вы со временем будете играть немаловажную роль; но вам надо запастись терпением. Рим был выстроен не в один день. Не желаете ли вы ехать за море в качестве секретаря при посольстве, так как вам известны иностранные языки?" Я уверил его, что для меня это было бы величайшим счастием, на что он заметил мне, что, в таком случае, это дело решенное, потому что у него есть в виду такое место. Эта доброта так меня растрогала, что я долгое время не мог говорить и заплакал. При виде моих слез, лорд обнял меня и целовал, как мне казалось, с отеческою нежностью. Пораженный этим необыкновенным проявлением любви к постороннему человеку, я несколько минут стоял молча и в смущении. Потом, встав, простился с моим благодетелем, уверявшим меня, что сегодня же поговорит с министром. Он просил меня не трудиться вперед приходить к нему на выход, но являться в этот же час утром в его свободные дни, т. е. три раза в неделю.
Хотя я имел в настоящее время сильную надежду поправить свои обстоятельства, но решился скрыть ее даже от Страпа до того времени, когда уверюсь в успехе, а между тем не давать моему новому патрону отдыха. По возобновлении моего посещения, наружные двери отворились предо мной тотчас же, но проходя в кабинет хозяина, я встретил его камердинера, бросавшого на меня яростные взгляды, которых значения я не мог понять. Граф встретил меня нежными объятиями и поздравил меня с своим успехом у первого министра, давшого предпочтение ему, не смотря на просьбы двух других вельмож, хлопотавших о своих друзьях. Он говорил, что первый министра, обещал назначить меня секретарем при уполномоченном посланнике, отправлявшемся по весьма важному государственному делу. Я был поражен своим счастием и, став на колена, хотел поцеловать руку моего благодетеля, но он, не допустив меня до этого, прижал к своей груди с странным волнением говоря, что позаботится о моей будущности. После этого он переменил предмет разговора.
"Вот книга, говорил он, вынимая ее из-за пазухи, написанная с большим вкусом и умом, и хотя она оскорбляет людей посредственного ума, но всегда доставит автору уважение ученого и умного человека". С этими словами он подал мне сочинения Петрония Арбитра, спрашивая моого мнения о его образе мыслей. Я сказал ему, что, по моему понятию, Петроний писал с большою легкостью и быстротою; но был так неприличен и развратен, что не стоил внимания людей, одаренных моральным чувством и вкусом.
-- Соглашаюсь, сказал граф, что его род любви обыкновенно порицается и даже осуждается нашими законами; но может быть более по предубеждению и недоразумению, чем на основании истинного разума. Говорят, что лучший человек древности был предан этой страсти; один из их лучших законодателей дозволил наслаждаться ею республике; лучшие поэты не затруднялись сознаться в ней. В настоящее время она не только господствует на всем востоке, но и в большей части Европы. В нашем отечестве она также развивается и, вероятно, в короткое время будет модным пороком.
Из этих слов я понял, что мой благодетель, зная что я путешествовал за границей, опасался, чтобы я не оказался зараженным этим постыдным пороком, и потому употреблял в настоящее время хитрость, чтобы выведать мое об этом мнение. Вспыхнув при этом воображаемом подозрении, я с жаром стал порицать эту страсть, как неестественное, глупое и вредное стремление.
Граф улыбнулся и, видя мое негодование, сказал мне, что рад видеть в моих понятиях подтверждение своего мнения и что все им сказанное служило к тому, чтобы вызвать мой ответ, которым он очень доволен.
вырезанный на них, и полюбовавшись часами, стал их хвалить и восхищаться ими. Я тотчас разсудил, что могу возпользоваться случаем и выразить лорду свою благодарность за его услуги. А потому и просил его сделать мне честь принять от меня часы, как ничтожный знак моего к нему уважения. Он отказывался обиженным тоном, говорила, что ему горько видеть, что я воображаю его корыстолюбивым, но в тоже время замечал, что ему не удавалось еще никогда видеть такой отделки часов, и спрашивал где он может купить подобные. Я извинялся в своей смелости, умоляя приписать мой поступок уважению ка, его особе - и сказала, ему, что так как часы достались мне по случаю во Франции, то я не могу назвать ему фабриканта их и еще раз просил, чтобы взял их в знак памяти от меня. Но он все еще отказывался, поблагодарив меня за предложение и прибавив, что принять подобный подарок не стыдно никакому вельможе. Он говорил, что в отношении ко мне он хочет показать, что действует без всякого интереса, полюбил меня от души; но просил, что ужь ежели я желаю разстаться с часами, назначить им цену, чтобы он мог мне заплатить. С другой стороны я уверял его, что сочту за величайшее одолжение, если он возмет их без дальнейших разговоров. Не желая огорчать меня, он, к моему крайнему удовольствию, положил их в карман и я тотчас же с ним простился. Обрадованный этим свиданием, я бросил гинею провожавшим меня до дверей лакеям и зашел на квартиру лорда Страдделя, которому, в знак своей благодарности за его рекомендацию, подарил брилиантовый перстень. Оттуда я возвратился домой, чтобы поделится со Страпом моею радостию.
поздравления, мы пустились мечтать о своих будущих успехах на дипломатическом поприще и остановились уже тогда, когда я сделаюсь первым министром, а Страп моим первым секретарем.
Под влиянием этих идей я отправился обедать и, встретив Вантера, сообщил ему о моем счастии, заключая свой рассказ обещанием сделать для него все, что могу. Он терпеливо выслушал меня до конца и, посмотрев на меня с презрением, произнес: "И так ты думаешь что твое дело кончено?" - "Почти кончено" отвечал я. "Ну так, я тебе скажу, что еще вернее всего исполнить это - виселица! - чорт возьми, будь я таким дураком, чтобы дать себя одурачить подлецам Страддлю и Струтвеллю, то я бы, не говоря ни слова, вздернул себя на веревке." Озадаченный его восклицанием, я просил его объясниться. Он рассказал мне, что Страддель был жалким существом, которое существовало только тем, что занимало деньги у других лордов, услуживая им, и что, вероятно, он с последним намерением ввел меня к Струтвеллю, человеку столь известному постыдною страстью к своему полу, что удивился, как я никогда не слышал о нем. По словам Вантера, этот графа, не только не в состоянии доставить мне обещанного места, но своим влиянием вряд ли может доставить место даже лакея в таможне; он имеет обыкновение попавшихся ему в руки незнакомцев обласкать и надавать тысячу обещаний до тех, пор, пока не вытянет из них всех драгоценностей и денег. Он никогда не платит своим слугам жалованья, предоставляя им право пользоваться чем только могут.
Представляю читателю судить о моем положении при этом известии. Я не мог сомневаться в словах Вантера, припоминая все обстоятельства поведения Струтвелля. Его объятия, пожатия руки и странные взгляды объяснились точно также, как его защита Петрония и яростные взоры его камердинера, бывшего, как казалось, фаворитом своего барина.