| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава L. (старая орфография)
L.
Я был так поражен, что не в состоянии был отвечать Вантеру, упрекавшему меня с сильным негодованием за то, что я отдал подлецам то, что, будучи обращенным в деньги, могло бы поддержать меня очень прилично целый месяц, доставив притом мне средство услужить друзьям. Не смотря на свое смущение, я понял, на что он намекает и, не говоря ни слова, вышел, придумывая средства возвратить свою движимость. Возвращение их силою я бы не счел за разбой, ежели бы я мог это сделать без опасности. Но не имея к этому случая, я решился действовать хитростью и, отправившись на квартиру Страддля, сказал ему: "Милорд, я вспомнил, что в отданном вам перстне камень сидит очень слабо и зная только что приехавшого из Парижа ювелира, пришел за тем, чтобы с вашего позволения дать ему оправить его, как следует." Но лорд не попался на мою довольно незатейливую хитрость и отвечал, что, заметив это, он уже отправил перстень к своему ювелиру.
Испытав тут неудачу, я проклял свою глупость и решился действовать хитрее с графом. Я не сомневался, что буду опять допущен к нему, как прежде, и надеялся каким нибудь способом взять в руки часы и, вертя их, уронить как бы нечаянно. Падение, думал я, вероятно остановит ход их, и тогда я настою на том, чтобы отдать их в починку. Но этот замысловатый план не мог быть приведен в исполнение. Сделав визит лорду, я, правда, был допущен в его кабинет; но чрез несколько минут лакей известил меня, что милорд по болезни не может принять меня и просит прийти к завтрашнему выходу. Я принял это за худое предзнаменование и ушел, проклиная учтивость лорда и готовый разорвать себя за то, что позволил так себя надуть. Но чтобы чем нибудь вознаградить себя за потерю, я осаждал его на выходах с ожесточением и надоедал своими просьбами не без надежды получить что нибудь существенное. Я уже не мог добиться от него частной аудиенции во все время моих посещений и не имел духа разочаровать Страпа, который с таким нетерпением ожидал добрых вестей, что, при каждом моем возвращении домой, пожирал меня глазами.
Видя наконец, что у меня остается только одна гинея, я должен был сознаться ему в моих затруднительных обстоятельствах, хотя и старался подсластить пилюлю, повторяя ему уверения моего патрона. Но эти обещания не имели силы поддержать дух моего друга, который, узнав о жалком положении моих финансов, вскричал в ужасе: "Что же мы будем делать, Боже мой." Чтобы утешить его, я говорил, что многие из моих знакомых, находясь еще в худших обстоятельствах, живут джентльменами, что, благодаря Бога, мы еще не наделали долгов, и предложил ему заложить шпагу, выложенную золотом и положиться на меня. Это предложение было, как острый нож, бедному Сграпу, хотя и питавшему ко мне неограниченную привязанность, но все таки не забывшему своих экономических убеждений, сообразных его образованию; однако он тотчас повиновался и добыл за шпагу семь гиней. Это вспомоществование обрадовало меня так, как будто у меня было в банке пятьсот фунт. стерл., потому что в это время я уже так привык отгонять всякую заботу, что не думал о завтрашнем дне. Теперь же нужда была ко мне ближе, чем я воображал. Мой хозяин, имея нужду в деньгах, напомнил мне, что я ему должен пять гиней за квартиру; хотя мне трудно было выдать такую сумму денег, но гордость заставила меня уплатить их. Я это сделал с приличною важностью, говоря с презрением, что вероятно ему хочется, чтобы я съехал с квартиры. Страп же, зная мои обстоятельства, ломал в тихомолку руки, кусал губы и пожелтел от отчаяния. Не смотря на выказываемое мне равнодушие, требование хозяина сильно огорчило меня и, удовлетворив его, я поспешил забыться в обществе и заглушить мою горесть вином и разговорами.
После обеда мы, по обыкновению, собрались в кофейне, откуда отправились в трактир, где, вместо того, чтобы разделять веселье моих товарищей, я обижался их смехом, как окаянная душа в аду раздражается видом неба. Напрасно я глотал вино стакан за стаканом; оно потеряло свое влияние на меня и не только не развеселило меня, но даже не придавало наклонности ко сну. Вантер заметил мое безпокойство и при выходе упрекал меня в том, что я упал духом от неудачи у такого подлеца, как Струтвелль. Я говорил ему, что от того, что Струтвелль подлец, мне ничуть не легче, и что скучаю я потому, что мои финансы истощились и что у меня всего за душой две гинеи. "Только то?" вскричал он, и уверил меня, что в этом городе легко можно жить без денег. Я изъявил желание узнать этот способ. Тогда он без всяких объяснений, просил, меня следовать за ним, и повел меня в дом стоявший на Ковенгардской площади. Войдя туда, мы отдали свои шпаги суровому малому, потребовавшему их при входе и, поднявшись во второй этаж, очутились в комнате, наполненной народом. Все они стояли вокруг игорных столов, заваленных золотом и серебром.
между банкометом и понтирующими, описав первых старыми плутами, а вторых их жертвою. Далее он мне советовал испытать счастье за столом, где лежало серебро, ставя по одной кроне на карту. Но прежде чем приняться за игру я осмотрел присутствующих и мне представилась такая группа разбойничьих физиономий, что у меня встал волос дыбом! Я сообщил свои замечания Вантеру, намекнувшему мне, что большая часть из них были воры, герои больших дорог и ученики ремесленников, растративших деньги хозяина и надеящихся здесь одним ударом пополнить недостаток. Этот отчет не доставил мне храбрости рискнуть чем нибудь из из моего ничтожного капитала. Но наконец, но настоянию моего приятеля, уверявшого, что тут нет никакой опасности и что в комнате находятся люди нанятые с целию решить все споры между играющими, я рискнул шиллингом и менее чем в час приобрел тридцать. Увлеченный успехом, я уже не требовал понуждений. Я дал в долг Вантеру гинею (у него никогда не бывало денег) и он, поставив ее, тотчас же проиграл. Он хотел занять у меня другую, но, найдя меня глухим к его просьбам, ушел, разсердившись. Между тем я был в выигрыше семь гиней, и моя алчность возрастала. Я перешел к другому столу и сперва поставил полгинеи, но при благоприятствующем счастьи стал сам метать банк и, просидев тут до утра, выиграл, после всех перемен счастья, 150 гиней.
Считая, что пора удалиться с моею добычею, я спросил неугодно ли кому занять мое место и готовился уйти, но сидевший против меня старый гасконец, проигравший мне безделицу, вскочил крича: "Restez, restez! if faut donner moi mon revanche!" В это же время сидевший подле него еврей намекнул, что я обязан выигрышем более искуству, чем счастию, и что он часто видел, как я чистил стол и что моя запись неясна. Это произвело страшный крик, особенно между проигравшими. Они стращали меня, что арестуют, как шулера, ежели я не отдам назад моего выигрыша. Хотя я был далек от спокойствия при этом обвинении, но, зная свою невинность, стращал жида позвать в суд за безчестие и смело предлагал дело на обсуждение заседания в Вестминстере. Но они все, чувствуя за собою кой какие грехи, не захотели подвергать себя этой опасности, и видя, что меня угрозами не принудишь к уступке, оставили свои требования и очистили мне дорогу.
Выходя с моим приобретением, я случайно наступил на ноту высокому, широкоплечему молодцу с горбатым носом, зверскими. глазами, широкими черными бровями, в черном парике и с надвинутою на глаза шляпою. Он стоял в толпе, кусая ногти; почувствовав же давление моей ноги, вскричал громким голосом: "Чорт возьми! бестия, это за что?" Я извинялся, говоря, что я не имел намерения ушибить его; но чем более я оказывал смирения, тем более он шумел и требовал удовлетворения, осыпая меня всевозможными ругательствами. Взбешенный, я отплатил ему тем же, вызывая его сойти на площадь и драться. Но он отказался от моего предложения, говоря, что сам выберет время, и отошел к столу, бормоча угрозы, которых я не имел охоты слушать. Сойдя вниз, взяв шпагу и наградив привратника, по обычаю этого заведения, гинеею, я возвратился домой в восторге.
Я понял его мысли и сердито приказал ему принести воды умываться. Он, не поднимая глаз, отвечал: "Но моому мнению, тебе надо отдохнуть, так как ты, вероятно, не спал всю ночь." "Принеси воды!" закричал я на него. Он исчез, пожимая плечами. Но прежде чем он успел вернуться, я разложил на столе мой выигрыш, так что при его входе золото бросилось ему в глаза. Он остановился, как вкопанный, и, протирая глаза несколько раз, все еще воображал, что он бредит. Наконец он вскричал: "Господи, помилуй нас, откуда это сокровище!" "Все это наше, сказал я ему, возьми сколько надобно и выкупи шпагу." Он приблизился к столу, останавливаясь и подозрительно поглядывая то на меня, то на деньги и наконец спросил: "Ведь ты приобрел его честным образом?" Чтобы уничтожить его сомнения, я рассказал ему о способе, доставившем мне их и он, выслушав меня, в восторге принялся прыгать по комнате крича: "Слава Богу! Слава Богу!" Я уже начинал опасаться, не рехнулся ли он от быстрого перехода от горя к радости, и попытался его уговаривать, но без успеха; он продолжал скакать, не слушая меня. Наконец я силою усадил его на диван и привел в себя.
Не имея желания спать, я запер деньги в ящик и, позавтракав, собирался уже выйти, когда служанка хозяина известила, что меня дожидает внизу какая-то госпожа. Удивленный таким известием, я приказал Страпу попросить ее ко мне, и чрез минуту увидел бедно и грязно одетую молодую женщину. Поклонившись мне раз десять, она зарыдала, объявив мне, что ее зовут Гаука. Тут только я припомнил черты лица бывшей мисс Лавман, первой причины моих несчастий. Но смотря на то, что за её прежнее поведение я должен бы был негодовать на нее, но её наружность внушила мне жалость. Выразив ей свое сожаление, я попросил ее сесть и рассказать, чем я могу быть ей полезным. Она бросилась на колени, умоляя меня о прощении за её предательство, едва не стоившее мне жизни, и уверяя, что была участницей в этом адском заговоре по требованию мужа. Она рассказала мне, что муж её, отвергнутый своим отцом за женитьбу на ней, и не имея средств содержать семейство своим жалованьем, оставил жену в доме её отца и отправился с войсками в Германию. Там, за трусость в битве под Деттингеном, его выгнали из службы и с тех пор о нем нет ни слуху, ни духу. Далее она дала мне понять, что, разсердив родителей тем, что родила через четыре месяца после свадьбы, она была выгнана из отеческого дома с ребенком, вскоре умершим, и до сих пор существовала самым жалким образом, помощию некоторых знакомых, которью теперь тоже отказались от нея. В настоящее время, не имея куска хлеба, она обратилась ко мне, менее всех имеющему причины сожалеть о ней, надеясь на мое великодушие. Меня сильно тронул её рассказ и, не имея причины сомневаться в истине его, я поднял ее, охотно простил в прежних преступлениях и обещал помочь ей по мере возможности.
в своем предприятии; мистер Конкорданс отказал даже ему от своего дома за то, что он не хотел разстаться со мною. В таком положении дел я сообразил, что теперь мне представляется случай доказать свою невинность; а потому потребовал от мистрисс Гаука, чтобы она прежде оправдала меня, объяснив, в присутствии судьи и под присягою, свой злодейский заговор против меня; и тогда уже я соглашался оказать ей помощь, а не ранее. По исполнении ею требуемого, я дал ей пять гиней; получив их, она едва верила своим глазам и готова была боготворить меня. Это объяснение, подписанное её рукой, я отослал запечатанным к её отцу, и он, обдумывая и припоминая обстоятельства моего обвинения, убедился в моей невинности. На другой день он явился ко мне в сопровождении своего приятеля мистера Конкорданса, которому уже сообщил о моей невинности. После долгого приветствия мистер Лавман начал длинное извинение; но я скоро прервал его, говоря, что, напротив, я ему обязан за его снисхождение ко мне, в то время, когда все улики были против меня. Мистер Конкорданс, воображая, что теперь настала его очередь говорить, заметил, что, вероятно, мистер Рендом слишком умен, чтобы сердиться за их поступки, которью в то время были приличны всякому честному и благородному человеку. "Уверяю вас, мистер Рендом, сказал он, что никто не радуется более меня вашему оправданию; и также, как известие о вашем несчастии поразило мои внутренности, точно так теперь ваше оправдание заставляет дрожать от радости мою грудь."
Я поблагодарил их за участие, прося разуверить также некоторых знакомых, слишком строго меня осуждавших, и, угостив их вином, описал мистеру Лавмаеу жалкое положение его дочери. Я с таким жаром убеждал его помочь ей, что он решился положить ей небольшое годовое содержание; но взять ее к себе в дом никак не согласился, говоря, что раздраженная мать её не хочет ее видеть.