| Автор: | Смоллетт Т. Д., год: 1748 |
| Категория: | Роман |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Родерик Рендон. Глава LIV. (старая орфография)
LIV.
После обеда я пил чай у м-ра Фримана, которому был рекомендован Вантером; но успел я у него просидеть и пяти минут, как явился туда преследователь лисиц, брат Нарциссы, который, как оказалось, в дружеских сношениях с моим приятелем. Сперва я боялся, чтобы он не вспомнил меня, но опасения мои скоро разсеялись, и я благословлял судьбу, давшую нам случай встретиться. Я надеялся, познакомившись с ним, быть приглашенным к нему в дом, и не ошибся в моих ожиданиях. Поговорив с ним, я ему очень понравился и он стал предлагать мне множество ребяческих вопросов о Франции и о других странах. Потом, выпив несколько стаканов вина, он часто пожимал мне руку, называл меня славным малым и пригласил меня и Фримана на другой день к обеду. Возвратившись домой, я всю ночь не мог сомкнуть глаз, воображая себе блаженство, предстоявшее мне завтра. На другой день я отправился на место свидания cъ мисс Вильямс и передал ей о своей дружбе с сквайром, что очень обрадовало ее. Это известие, говорила она, будет весьма приятно Нарциссе, выразившей, не смотря на свое расположение к вам, некоторые сомнения на счет вашего настоящого положения и надеявшейся, что вы разсеете их каким нибудь образом. Меня обезпокоили эти намеки, потому что я чувствовал, что мне трудно будет оправдать некоторые свои поступки. Хотя я никогда не имел намерения обманывать женщину, а тем более Нарциссу, выдавая себя за джентльмена с состоянием, но я имел претензию на знание джентльмена по своему образованию, рождению и поступкам. Мисс Вильямс, утешая меня, говорила, что любящая женщина всегда смотрит пристрастно на предмет своей любви. Она прибавляла, что хотя я стоял иногда на весьма низкой ступени общества, но никогда не был обезчещен; что моею бедностию я обязан не себе, а судьбе; и что несчастья и страдания, протерпенные мною, изострив мои способности и утвердив мои правила, тем более дают мне право на более высокое положение в свете. В следствие всего этого, она советовала мне быть откровенным с её госпожою и, не открывая ей без необходимости моего бывшого низкого положения, ввериться силе её любви и ума.
Мнения этой умной женщины совершенно согласовались с моим образом мыслей. Я поблагодарил ее за её старания в мою пользу, обещая поступать по её совету, и отпустил ее. Уходя, она говорила, что употребит все свое влияние на свою госпожу в мою пользу и обещала по временам доставлять мне известия о моей возлюбленной.
Одевшись, как можно лучше, я с нетерпением ждал обеденного часа. При приближении его, сердце мое стало биться с такою скоростию, что я страшно смутился. Наконец м-р Фриман зашел за мною и мы отправились в дом, заключавший все мое счастье.
Нас очень любезно принял сквайр куривший в гостиной трубку, и просил выпить чего нибудь до обеда; хотя мне надо было бы подкрепить себя, но я совестился принять его предложение, от которого отказался и мой приятель. Мы уселись и провели полчаса в разговоре о пустяках, давшем однако мне время оправиться. Я уж начинал (так непостоянны были мои желания) надеяться, что Нарцисса не выйдет к нам. - Но вдруг лакей, отворив обе половинки дверей, доложил, что кушанье подано и мое смущение возвратилось с такою силою, что я едва скрыл его от общества. При входе в столовую, первый предмет, поразивший мои взоры, была Нарцисса зарумянившаяся, как аврора, во всем блеске её невинности и красоты. Голова у меня закружилась, колени дрожали и я едва имел силы поклониться ей. Брат же её, ударив меня по плечу, вскричал: "мистер Рендом, рекомендую мою сестру." Я подошел к ней в смущеньи и страхе; но пожатие её руки привело меня в восторг! И хорошо было для нас обоих, что её брать не был одарен проницательностию, потому что наше замешательство было так явно, что мистер Фриман, заметив его, поздравил меня при нашем возвращении домой с победой.
ей хочется. В тоже время, обратясь ко мне, он сказал "поговорите с ней по французски и итальянски и скажите мне, так ли она хорошо знает эти языки, как хвастает - вот оне с теткой целый день щебечут на этих языках, и я за деньги не могу добиться от них английского слова." Но Нарцисса отказалась от подобного разговора, сказав, что не решится быть невнимательною к тем, которые не понимают этих языков. Так как мне посчастливилось сидеть против нея, то я более наслаждался её лицезрением, чем обедом. Весь мой аппетит был поглощен силою моей страсти. По окончании обеда, сквайром овладела дремота и он, зевнув несколько раз и пройдясь по комнате, просил у нас позволения немного заснуть, и требуя, чтоб сестра не отпускала нас, ушел без дальнейших церемоний. Фриман же, видя, что окажет мне услугу своим отсутствием, притворился встревоженным и, говоря, что забыл было о весьма важном деле, вышел, с извинениями, обещаясь вскоре вернуться, и оставил меня и Нарциссу в сильном смущении.
Но теперь, когда мне представлялся этот удобный случай к объяснениям, я не мог им воспользоваться. Я составлял множество страстных выражений; но не мог произнести ни одного: язык мой не ворочался, она же сидела молча и тяжело дыша. Наконец я решился положить конец этому затруднительному молчанию и начал: "Странно и удивительно, сударыня" - но тут у меня опять замер голос; а Нарцисса, покраснев, как бы проснувшись от сна, с боязнию осветила: "сэр!" смущенный этим голосами, я с усилием произнес в свою очередь "сударыня?" "Извините, сказала она, и думала, что вы что-то сказали." За тем мы оба замолчали. Но, сделав усилие, я, хотя и дрожащим голосом, заговорил наконец. "Я говорю, сударыня, что странно как неосновательно действует любовь на своих жрецов, лишая их возможности употреблять их способности в то время, когда оне более всего им нужны. С той счастливой минуты, как мы остались одни, я делал тысячу безполезных усилий высказать вам мою страсть - страсть, овладевшую мною еще тогда, как жестокая судьба заставила меня играть роль слуги, несообразную с моим происхождением, моими чувствами и, позвольте прибавить, с моим достоинством. Но в одном только случае судьба благоприятствовала мне в то время: она дала мне возможность видеть и обожать ваши совершенства, - Да, сударыня, еще тогда ваш образ запечатлелся в моем сердце, и его не изгладили никакие заботы и несчастия, постигшия меня."
Пока я говорил, она закрывала свое лице веером и затем, оправившись от смущения, благодарила меня за мое хорошее о ней мнение и сожалела о моих несчастиях Одобренный этими словами, я продолжал говорить, что её внимание вознаградило меня за все мои страдании, и объявил, что мое будущее счастие в её руках. "Сэр, сказала она, я была бы неблагодарною, еслибы после вашей услуги отказала вам в благоразумном снисхождении," Приведенный в восторг этим сознанием я бросился к её ногам, умоляя ее отвечать благосклонностию на мою любовь. Этот поступок испугал ее и она просила меня встать и не давать брату её случая застать меня в этом положении. Вместе с тем она умоляла избавить её в настоящую минуту от разговора, к которому она совершенно не приготовилась. Я встал, уверяя, что скорее решусь на всевозможные мучения, чем оскорблю ее сопротивлением, но в тоже время просил ее подумать о том, что минуты дороги, и о том каких усилий мне стоило повиноваться её желаниям. Она улыбнулась с невыразимою прелестью, сказав, что я не буду иметь недостатка в случаях говорить с нею, ежели поддержу расположение к себе её брата. В восторге от этих слов я пожирал её руку поцелуями. Но она остановила мою смелость, строго взглянув на меня и прося не уменьшать её уважения ко мне своею забывчивостию. Она напомнила мне, что мы почти чужие друг другу и что ей надо хорошо узнать меня прежде, чем решиться на что нибудь в мою пользу; одним словом, она говорила так увлекательно, что я, очарованный столько же её умомь, сколько прежде был восхищен её красотою, просил извинения в моей дерзости. Она простила меня с своею обычною добротою, наградив меня таким нежным взглядом, что я совершенно растерялся. Я старался держать себя сообразно её желанию и обращал разговор на посторонние предметы; но её присутствие было для меня неодолимым к тому препятствием. Видя такое совершенство, я помог отвести с нея глаз. Я выходил из себя и наконец воскликнул: "Мое положение невыносимо! я просто схожу с ума от любви; о, зачем вы так прекрасны? Зачем вы так очаровательно добры? а зачем природа наградила вас прелестями выше всех женщин? а я, жалкое создание, смею еще думать об обладании таким совершенством! "
Испуганная моим бредом, она уговорила меня своим увлекательным красноречием; довела мою душу до состояния счастливого спокойствия и чтобы не дать мне случая подвергнуться такому же припадку, завела разговор о различных предметах. Она упрекнула меня за забывчивость о её тетке, которая (как она уверяла) не смотря на свою разсеянность, часто говорила обо мне с участием.
Я выразил свое уважение к ней, извинял свою забывчивость любовью, поглотившею все мои мысли и спросил об её здоровье. Нарцисса повторила уже известное мне обстоятельство о её замужестве, со всею деликатностию, которую допускал этот предмет, и сообщила мне, что она живет с мужем возле них, но до того истощена водянкою и чахоткою, что нет надежды на её выздоровление. Изъявив сожаление о её состоянии, я спросил о моей благодетельнице, мистрисс Сэджем, и узнал, что она пользуется хорошим здоровьем и что по моем отъезде говорила обо мне с такой похвалой, что усилила впечатление, которое и произвел на сердце Нарциссы. Это повело к вопросу о сэре Тимоти Такоте, который (как она сообщила мне) нашел средство так вооружить против меня её брата, что ей не было возможности разуверить его, и заставил её репутацию пострадать от разных скандальных намеков. Он заставил весь приход пуститься за мною в погоню, так что она долго страшилась за меня, зная как мало мои невинность и её свидетельство будут иметь веса против невежества и зверства, тех, которые будут судить меня. Но сэр Тимоти быль поражен аппоплексическим ударом и едва мот быть приведен в чувство. Боясь смерти и желая приготовиться к ней, он послала, за её братом и сознался ему в своем дерзком посягательстве на нее, а следовательно уничтожил обвинение против меня в грабительстве и посягательстве на его жизнь, а также в связи с Нарциссою. После своей исповеди он страдал еще с месяца, и умер от вторичного удара.
ввалился в комнату сквайр, потирая глаза и требуя чаю, который она, выпил с ромом. Нарцисса ушла к тетке. Фримань тоже собирался уходить, но сквайр с такою настойчивостию требовал чтобы он провел у него вечер, что не было возможности отказаться. Я был отчасти доволен этим обстоятельством, дававшим мне случай еще раз видеть мою любезную, но с другой стороны боялся упасть в её мнении, участвуя в кутеже сквайра. Однако делать было нечего, и я принужден был возложить всю надежду на крепость своего сложения и на доброту Нарциссы.
Наш хозяин думая начать с позаранку, приказал уставить стол вином и стаканами тотчас же; но мы решительно отказались пить так рано и предложили сыграть партию виста, за который и уселись по возвращении Нарциссы. Мне пришлось быть партнером дикаря и так как я был занят совсем другим, то играл так худо, что он, выходя из себя клялся, что прикажет подавать вино, ежели ему не переменять партнера. Желание его было удовлетворено; мне пришлось играть с Нарциссою и он стал выигрывать по той же причине, по которой прежде проигрывала. Я был доволен, моя партнерка также не жаловалась и время шло довольно приятно до тех пор, пока не позвали нас к ужину.
ужина и уходе Нарциссы, он приступил к исполнению своего обещания. Перед нами поставили три бутылки портвейну (другого вина он не пил) и столько же стаканов. Наполнив их, мы по его примеру, начали пить, хотя я проглотил два следущие стакана быстро один за другим и без сопротивления; но чувствовал, что моя голова не устоит против подобной попойки, и, опасаясь за крепость своего противника, начавшого пить с такою храбростию, решился помочь делу хитростию, которую привел в исполнение по возобновлении бутылок. Я уже чувствовал влияние этого крепкого вина. У Фримана глаза посоловели, а наш медведь затянул какую-то песню. Едва откупорили вторые бутылки, как я начал петь французскую песнь в похвалу вина, очень понравившуюся сквайру, хотя он не понимал ни слова. В след за тем, сказав ему, что в Париже диллетанты не пьют из стаканов, потребовал какую нибудь вазу, которая могла бы вместить до кварты вина. "Ах, чорт возьми! у меня есть серебряная ваза такого объема, принеси ее сюда, Пумис," вскричал сквайр. Я вылил в нее полную бутылку вина и, поднося ее сквайру, просил его выпить.
"Как, выпить это, не переводя дух? спросил он, посмотрев на меня с изумлением. "Конечно, отвечал я - ведь вы не молокосос - а за вами и мы выпьем за ваше здоровье." "А! ну в таком случае я опорожню ее до дна, воскликнул он, в честь нашего знакомства с м-м Рендом!" С этим словам он приложился к чаше и вытянул вино. Я знал, что действие его будет почти мгновенно, а потому, взяв от него вазу, стал медленно наливать в нее вино, говоря ему, что теперь он получил право пить с самим татарским ханом. Он обиделся моими словами и, отхаркнувши раза три, едва мог выговорить "что мне ваш татарский хан... я природный свободный англичанин... получаю три тысячи ежегодного дохода и никого в грош не ставлю!" Далее он не мог продолжать, его нижняя челюсть опустилась, глаза стали неподвижны и, икнув раза два, он упал со стула. М-р Фриман, обрадованный этим случаем, помог мне отнести его в постель и мы, оставив его на попечение слуг, ушли домой, радуясь, что ему не удалось напоить нас.