Замок Трамбль.
Часть II.
XVI. В кустарниках.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Замок Трамбль. Часть II. XVI. В кустарниках. (старая орфография)

XVI.
В кустарниках.

Полковник был немного быстр в своих заключениях, Гастон де-Ламбак не во всем сознался.

Действовать иначе было не в его характере. Инстинкт самохранения, свойственный каждому человеку, сначала заставил его не произносить ни слова. Следователь, допрашивавший его, не мог от него ничего добиться.

Чтобы добыть доказательства преступления все было пущено в дело, начиная от следователя и кончая тюремщиком, все должны были стараться вырвать признания у арестованного. В такой борьбе вся выгода на стороне суда. Пытка отменена, но существует тысяча средств заставить говорить преступника и вырвать у него признание.

Капитан де-Ламбак не был невинен, по он задал порядочную работу тем, кто хотел доказать его виновность. Он хранил молчание, а если начинал говорить, то все его слова были ложью. Из этих двух вещей суд несравненно предпочитает ложь, так как возобновляя вопросы на счет одного и того же, достигают того, что сбивают обвиняемого и если не могут добиться лучшого, то представляют эти показания, которые, самой своей противоречивостью, говорят против подсудимого; конечно более всего предпочитаются собственные сознания подсудимого.

Гастон де-Ламбак показал гораздо менее слабости, чем можно было ожидать с его стороны; какова бы ни была причина его молчания, хитрость или глупость, но от него не могли добиться ничего сносного. Сначала его посадили на хлеб и на воду, потом, переменив тактику, стали давать за обедом вино и водку, но он был на стороже и в первый раз в жизни отказался пить.

Его мать во все это время твердо держалась принятой ею сразу программы. У нея не вырвалось ни одного слова, которое могло бы повредить её сыну.

Между тем, хотя подсудимого не могли подвергнуть пытке, его подвергали всевозможным нравственным страданиям, так что наконец, разбитый этой безпрерывной неровной борьбой, Гастон де-Ламбак кончил тем, что отказался от своего упрямого молчания. Он уже вошел в нечто в роде соглашения со следователем и рассказал ему многия такия вещи, которых было достаточно чтобы погубить его и других.

- Поищите в кустарниках, сказал он, этим именем мы называли самую запущенную часть замка Трамбль, в кустарниках между оранжереей и старыми солнечными часами, ищите и вы найдете верное доказательство того, что хотите знать.

- Мы едем с королевским прокурором, чтобы присутствовать при розысках, сказал Дюваль агентам, может быть вы хорошо сделаете, если также поедете.

В голосе старого служаки не было ни гордости, ни торжества, он казался усталым и огорченным.

Полученное им в этот день известие о признании де-Ламбака, сильно поразило его, а между тем он видел теперь близкую возможность оставить эту отвратительную местность и покончить со всеми неприятными последствиями дела, в которое он вмешался.

Но в то же время он ненавидел все, что могло огорчить его дочь, а между тем какое-то предчувствие говорило ему, что надежда Луизы увидеть подругу была только иллюзией и что сердце её будет разбито.

Полицейские агенты сейчас же поняли важность признаний де-Ламбака, их взгляды встретились и Морель, не игравший роли капитана, сделал Байе знак, отлично понятый последним и выражавший согласие с мнением, выраженным полковником.

- Неправда-ли, полковник, сказал тогда Байе, ваше мнение было всегда таково, что едвали мы найдем молодую девушку живою.

Дюваль слегка вздрогнул.

- Я никогда не говорил этого, с некоторым замешательством отвечал он.

- Пожалуй, задумчиво продолжал Байе, но вы без сомнения делали это единственно для того чтобы щадить чувства мадемуазель Дюваль. Бедняжка уверила себя, что найдет свою подругу живой и здоровой и вырвет из когтей тех, которые держат ее пленницей, поэтому было бы жестоко разочаровывать ее в этой идее, прежде чем получится совершенная уверенность в её ошибочности.

- Признаюсь, отвечал полковник отрывисто и понижая голос, признаюсь, что мои подозрения были всегда гораздо хуже, чем я хотел это показать. Я хранил их про себя, но я убежден, что королевский прокурор подозревал тоже самое и что вы сами никогда не думали иначе.

- Без всякого сомнения, отвечал Байе.

- Полковник угадал совершенно справедливо, с улыбкой заметил Морель.

- Ну, что касается меня, с жаром вмешался Шарль, то я вполне разделял мнение Луизы. Роберт де-Ламбак был человек резкий и грубый, но от этого еще далеко до того, в чем вы его подозреваете, эта идея никогда не приходила мне в голову и я не могу поверить одной внешности; у этого старика еще оставалось настолько порядочности, что он не решился бы пролить кровь бедного, невинного ребенка, как....

- Тише, поспешно сказал полковник, заметив Луизу у окна комнаты, как раз над тем местом где они говорили.

Луиза высунулась из окна и спросила почему отец и кузен так долго разговаривают на пороге.

Полковник и его племянник поспешили войти в дом, но агенты не могли следовать за ними, спеша с донесением в префектуру.

наших розысков в замке Трамбль, не говорите ей ничего, пока я не покажу ей доказательства, привезенные нами из Монторни.

Полковник обещался.

Таким образом Дюваль и его племянник были принуждены улыбаться и говорить о разных пустяках в то время, когда их ум был до такой степени занят мрачными мыслями.

Возможный результат поисков в кустарниках приводил их в ужас, но в тоже время они могли правдоподобно сказать, что не знают о результате розысков полицейских агентов, так как те должны были предварительно сделать донесение в префектуру. Затем они прибавили, что после полудня должны отправиться к королевскому прокурору и что там они наверно узнают в каком положении дело. Они представлялись спокойными и даже старались казаться веселыми, но мущины плохие актеры; женщина может скрывать свое горе под маской спокойствия и улыбаться когда у нея смерть в сердце, это женское мужество, но мущине никогда не сделать этого.

- Поэтому как только полковинк и его племянник ушли на свидание, Луиза, нисколько не обманутая их ложью, дала полную волю своим слезам и громко рыдая бросилась на диван.

- Они скрывают от меня печальную истину, вскричала она, конечно они делают это из любви ко мне, но тем не менее я чувствую что никогда больше не увижу её.... никогда! и рыдания её еще усилились.

Мало по малу в Версали и по дороге из Сен-Жерменя в Сен-Жан-ле-Виль, всякое движение прекратилось и наступила ночь.

Экипажи с прокурором и его спутниками медленно подвигались вперед и наконец остановились у решетки замка Трамбль.

Королевский прокурор вышел в сопровождении Дюваля, его племянника и агентов Мореля и Ватте, и кроме того еще пяти человек рабочих, служивших в полиции, которых взяли для принятия участия в розысках.

Кроме всех этих людей, был только Версальский доктор, человек на которого можно было положиться.

Со времени знаменитого нападения и пожара, полиция постоянно сторожила замок; в этот вечер полицейский коммисар был предупрежден и ждал уже у замка, с несколькими подчиненными, приезда королевского прокурора.

Бригадир Миге, с двумя жандармами, были также приглашены на эту новую экспедицию.

- Войдемте! сказал Делафорж и окончим как можно скорее наше дело.

Двери открылись и все вошли в парк.

Среди ночи, разрушенный замок имел особенно печальный и мрачный вид.

- Зажгите факелы, сказал коммисар, невольно понижая голос.

Один из Сев-Жерменских полицейских агентов служил проводником, он был знаком со старым садовником замка и знал где находится старая, разрушенная оранжерея.

Зажженные факелы освещали фантастическим светом кустарники и сырую, черную землю.

Ветер свистел между деревьями и тишина была так глубока, что слышно было как падали на землю капли дождя, удержавшияся на деревьях

Едва пробираясь сквозь густые кусты, загораживавшие дорогу, маленький караван дошел наконец до колосальных солнечных часов, совершенно заросших мохом. Разрушенная оранжерея, без крыши и дверей, также находилась тут, представляя из себя картину полнейшого разрушения. Трава и кусты, которыми заросла вся оранжерея, представляли такой дикий вид, что это много напоминало собою степи южной Америки.

- Вот без сомнения то место, которое они называли кустарниками! сказал прокурор, оглядываясь вокруг себя.

- Ну, теперь за дело, прибавил полицейский коммисар, рыть надо здесь.

Говоря это, он указал на место между солнечными часами и оранжереей.

В ту же минуту рабочие принялись за дело. Странный и почти дикий вид представляла эта запущенная часть сада, когда при мрачном свете факелов, зрители с бледными и взволнованными лицами следили за работой.

так как до сих пор факты опровергали его показания.

- Он обманул нас, сказал прокурор, тем хуже для него.

Рабочие стояли опершись на заступы и отдыхали. Ими начало овладевать отчаяние, они вырыли очень глубоко, а еще ничто не вознаградило их за их усилия.

- Еслибы я смел выразить мое мнение, г. коммисар, раздался тогда голос Мореля, то я сказал бы: ищите в другом месте, сделайте еще одну попытку, возьмите немного влево от солнечных часов, тут есть одно место, где трава кажется мне сильно попорченной.

Коммисар повернулся к своим людям.

- Друзья мои, сказал он, вот г. Морель покажет вам место где рыть землю.

- Ройте там где вы видите что трава темная и короткая и где корни деревьев разорваны, сказал Морель, ройте от большого камня до этого куста маргариток, будьте осторожнее, когда станете рыть.

- Видно, что дерн был уже раз приподнят, сказал один из рабочих начиная рыть землю.

- Да. да, это сейчас видно, согласились другие и они с новым жаром принялись за дело.

Не прошло и нескольких минут, как они остановились.

- А, вскричал один из них, мне попалось что то.

Через мгновение это что то было вырыто. Это была рука, бледная рука мертвой, похожая на восковую модель, безукоризненной формы, вот что появилось вдруг среди корней и комков черной земли.

- А! вскричали работники, бросая заступы и вытирая холодный пот, она тут! так это правда!

- Чорт возьми! мне дурно, вскричал один, садясь на край ямы.

А между тем, этот рабочий был здоровый, сорокалетний человек, бывавший в сражениях, так как все эти рабочие были выбраны из самых храбрых и все были солдатами. Но бывший зуав не мог без трепета видеть этой маленькой ручки, которую земля сохранила неприкосновенной.

Один из агентов дал ему выпить немного водки, чтобы поднять его на ноги; он выпил несколько глотков и с отвращением взялся снова за заступ.

Все снова принялись-за работу.

Никто, надо сказать правду, не имел ни малейшого желания смеяться, все лица были серьезны и тревожны, так как смерть производит впечатление на самых храбрых.

Заступы сразу ударились о какое то мягкое препятствие. Земля была поспешно разбросана и из под нея показалась черная масса завернутая в какие то лохмотья.

По приказанию коммисара эту массу развернули.

Хотя каждый приготовился к тому, что должно было явиться, но невольный трепет охватил всех при виде представившагося им зрелища.

- Бедняжечка, они убили ее! Да поразит небесное проклятие того, кто был настолько подл, что совершил это постыдное дело. Посмотрите как она молода! Она так хороша, что можно подумать будто она спит, бедняжка. Те, кто напали на тебя были настоящие мясники.

Морель вынул из кармана медальон и стал внимательно сравнивать его с лицом покойницы.

- Сомнение более невозможно, твердо сказал он, здесь было совершено отвратительное преступление. Тело, лежащее у наших ног есть тело настоящей графини Маргариты де-Монторни, которая по несчастию попала в этот проклятый дом, эта могила была вырыта руками убийц. Затем он прибавил, обращаясь к работникам: поднимите ее, поосторожнее.

Это последнее замечание было совершенно безполезно, так нежно подняли эти грубые люди, безчувственное тело несчастной девушки. Они медленно прошли через сад и положили покойницу на тоже место, где еще недавно лежали обезображенные останки Роберта де-Ламбака.

Доктор поспешно осмотрел труп,

убийцей. До завтрашняго дня я не могу ничего сделать и для дальнейших опытов желал бы помощи одного или двух из моих товарищей.

Было решено исполнить его просьбу.

- Ну мой милый, сказал но дороге Морель, обращаясь к Байе, будь она еще прекраснее и еще безстрашнее, она все-таки наша.