| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XLVII.
Самоуправство и насилие.
Лучи полуденного солнца резко пробивались сквозь узорчатые ветви вековых сосен. Только свист дятла, долбившего деревья, нарушал глубокую тишину в непроходимой чаще леса. Но вдруг, на заглохшей тропе раздались звуки человеческого голоса. Кто-то запел гимн, слова которого так странно действовали на слух и на душу, среди дремлющей природы:
При последних словах, на повороте лесной тропы показалась конная фигура, медленно подвигавшаяся вперёд. Это был мистер Диксон. Добрый человек этот, вся жизнь которого проведена была в одиноких странствованиях, усвоил привычку преимущественно ездить но лесным дорогам, где нависшие ветви деревьев заменяли, в его воображении, своды священного храма. Он ехал, опустив поводья, держа в руках карманную Библию, и от времени до времени напевал гимны, подобные тому, который мы сейчас только слышали. В настоящую минуту он, по-видимому, углублён был в тёплую молитву. Мистер Диксон, поистине, имел причину молиться. Простота и откровенность его речи навлекли на него нерасположение собратьев и оттолкнули от него даже лучших друзей. Он совершенно лишился помощи, которую добровольно оказывали ему, при его крайне бедном состоянии. Его жена, слабого здоровья, трудилась с утра и до ночи, свыше своих сил. Голод нередко заглядывал в двери бедного коттеджа, но ежедневная молитва отгоняла его прочь. Прошение: "Хлеб наш насущный, даждь нам днесь", никогда ещё не оставалось без ответа, но на завтрашний день, не говоря уже про отдалённое будущее, у него не было хлеба. Многие приятели говорили ему, что если он оставит ничтожное и бесполезное предприятие, он будет жить в изобилии, и даже оставлять от избытка на чёрный день. Он просил старшин о назначении его на вакантное место, в церкви города И..., но ему отвечали:
-- Нам нравятся твои проповеди, когда ты оставляешь в покое спорные пункты, и если ты согласишься ничего не говорить о щекотливых и возбуждающих предметах текущего времени, мы с радостью предоставим тебе это место.
При этом они поставляли ему на вид его нищету, жалкое здоровье жены и нужды детей; но мистер Диксон отвечал:
-- "Человек не будет жить одним только хлебом! В воле Божией питать меня, и Он напитает".
Они удалились от него, говоря, что это глупец, что это сумасбродный человек. Он был не первый, о котором говорили его собратья: "Пусть себе - как знает, так и делает"!
Проезжая по лесной троне, мистер Диксон говорил о нуждах своих своему Создателю:
-- Ты, Господи, ведаешь, как я страдаю! Тебе известно, как больна жена моя, и сколько горя переносим мы оба, особливо теперь, когда дети наши растут без воспитания! На Тебя возлагаем мы все наши надежды! Не оставь нас, Господи! Не отврати лица Твоего от нас! Ты не знал, где преклонить Твою голову, - дай и нам без ропота перенести наши страдания. "Ученик не бывает умнее учителя, слуга не бывает выше господина".
И мистер Диксон снова пел и снова молился. В нём пробуждалась радость, которая, подобно прелести ночных цветов, исходить из глубины скорбной души. Эта радость священнее и возвышеннее радости, истекающей из наших удовольствий. Сильно ошибаются те, которые полагают, что высочайшее счастье состоит в исполнении наших желаний, в благоденствии, богатстве и успехах во всём. Люди радовались в темницах и под орудиями пытки, и радость их превосходит всякое описание, радость странная и торжественная, непостижимая для них самих. Это было святое спокойствие души, драгоценный перл, снятый умирающим Спасителем с груди своей, и завещанный тем, которые несут крест, не обращая внимания на земные лишения. В эту минуту доктор Кушинг, при всём довольстве, которым изобиловал его дом, позавидовал бы мистеру Диксону, несмотря на его отчуждение и нищету, позавидовал бы потому, что душевное спокойствие редко посещало доктора. Стезя долга была для него утомительна, потому что он не достигал по ней своего высочайшего идеала; изнурённый смутными упрёками совести, и считая себя счастливым только потому, что никогда не испытывал нужды, он не знал, что такое счастье. Он неоднократно осуждал безрассудство своего собрата; но, несмотря на то, раза два посылал ему дружеские письма со вложением пятидолларовой ассигнации, желал ему успеха, просил быть осторожным, и заключал письмо назидательным советом. Наступили сумерки, когда мистер Диксон, подъезжал к грубой деревянной часовне, стоявшей в тени густого леса. По наружности она не имела претензий даже амбара Новой Англии; несмотря на то, в ней раздавались гимны и молитвы, проникнутые искренним и тёплым чувством почитателей истинного Бога. У самых дверей, мистер Диксон, к крайнему своему изумлению, был встречен толпою вооружённых людей, которые, по-видимому, ждали именно его. Один из толпы выступил вперёд и, подавая мистеру Диксону письмо, сказал:
-- Прочитай это письмо.
Мистер Диксон спокойно положил его в карман.
-- Я прочитаю его после службы, - сказал он.
При этом ответе мужчина схватил его лошадь под узды.
-- Читай теперь! - сказал он, - мне нужно с тобой побеседовать.
-- Друзья, - кротко сказал мистер Диксон, - какое вы имеете право останавливать меня?
-- Очень просто, - сказал первый мужчина, - ты нарушаешь законы.
-- Имеете ли вы приказание от законных властей задержать меня?
-- Не имеем, - отвечал первый мужчина.
При этом второй, выплюнув табачную жвачку, принял на себя труд объяснения, по своему собственному образцу и вкусу.
-- Послушай, старый петух; узнай раз и навсегда, что нам до приказаний никакого нет дела: мы делаем, что хотим. Нам не нравится, что ты каркаешь здесь об аболиционизме и вбиваешь чертовщину в головы негров. Кажется, это ясно!
Эта речь сопровождалась взрывом смеха из группы мужчин, стоявших на ступенях часовни и, вслед за смехом, окруживших мистера Диксона со всех сторон.
-- Да что с ним разговаривать! Хорошенько его... Так, чтобы шерсть полетела.
Мистер Диксон, сохранявший невозмутимое спокойствие, заметил в чаще леса, в недальнем расстоянии, трёх-четырёх мужчин, которые, любуясь сценой, с зверским наслаждением хохотали и подстрекали первую группу на дальнейшие неистовства.
-- Друзья, - сказал мистер Диксон, - я приехал сюда исполнить мой долг; и, повторяю, вы не имеете права задерживать меня.
-- А если имеем, что тогда ты скажешь, старая ворона?
-- Помните, друзья, что перед судом Спасителя мы будем все, и вы отдадите ответ за этот поступок.
Громкий, язвительный смех раздался из группы под деревьями, и голос Тома Гордона прокричал:
-- Он хочет отделаться от вас словами! Что рты-то разинули? Кстати вытяните уж и лица!
При этих словах одни промяукали кошкой, другие пролаяли собакой, и зрители под деревьями захохотали громче прежнего.
-- Послушай, - сказал первый мужчина, - ты не должен ездить сюда и ставить ловушки, называя их собраниями! Мы знаем, к чему клонятся твои проповеди, и нам они не нужны! Того и смотри, что будет восстание негров! Куда как хорошо, назначать собрания для невольников и не пускать на них владельцев этих же самых невольников! У меня самого есть негры; и через них я сам невольник; я желал бы отвязаться от них, по не хочу, чтоб в мои дела вмешивались посторонние люди. Да и никто из нас не хочет, неправда ли, друзья? А это отчего всё происходит? Оттого, что люди, которые не имеют невольников, хотят их иметь, не так ли?
-- Так, так! Правда! Хорошенько его! - в один голос прокричали окружавшие Диксона.
-- Нам дано право иметь невольников, и мы будем их иметь, - продолжал первый мужчина.
-- Кто же дал вам это право? - спросил мистер Диксон.
-- Кто дал? Разумеется, Конституция Соединённых Штатов. Впрочем, что долго разговаривать: ты теперь попался нам и должен дать обещание, теперь же, не сходя с этого места, что не скажешь ни слова относительно этого предмета.
-- Нет, мой друг, я не дам подобного обещания, - сказал мистер Диксон таким кротким и спокойным голосом, что наступило минутное молчание.
-- Лучше обещай, если хочешь уехать отсюда подобру-поздорову, - сказал в толпе какой-то мужчина.
-- Не беспокойтесь! Мы и так его не отпустим, - возразил мужчина, принимавший деятельное участие в происходившем разговоре, - ну, что же, старая ворона, будет ли конец или нет? Ты посмотри; ведь здесь десятеро на одного; если не хочешь покончить миролюбиво, - мы заставим тебя силой.
-- Друзья мои, - сказал мистер Диксон, - подумайте, что вы делаете. Здравый рассудок должен показать вам неуместность вашей меры. Вы поступаете несправедливо. Вы попираете законы и человеческие, и божеские. Ваш поступок ведёт к совершенной анархии и мятежу. Настанут дни, когда ваши мнения будут также непопулярны, как и мои в настоящее время.
-- Что же дальше?
-- Если будете упорствовать, то испытаете над собой всю силу самоуправства и насилия. Оружие, которое вы употребляете, обоюдоостро. Вас схватят, как вы схватили меня. Вы знаете, что люди, которые ввергли Даниила в пещеру, сами попали в неё.
-- А кто этот Даниил? - вскричал один из группы, и в тоже время молодые люди под деревьями разразились громким, оскорбительным смехом.
-- Скажите, почему вы боитесь позволить мне говорить на сегодняшнем собрании, - продолжал мистер Диксон, не обратив внимания на пошлую выходку, - почему вы не хотите слушать меня, и, если я скажу что-нибудь ложное, почему бы вам не указать мне, что это ложно? Поверьте, вы немного выиграете, заставляя человека молчать там, где не в состоянии сделать ему основательных возражений; этим вы только обнаруживаете своё бессилие.
-- Ничего не бывало! Мы, просто, не хотим тебя слушать, - вот и всё тут! - сказал мужчина, бывший деятельнее прочих, - оставим это. Ты должен подписать теперь же торжественное обещание не говорить ни слова о невольничестве; иначе тебе будет худо!
-- Никогда не дам я подобного обещания. Не думайте застращать меня, - я ничего не боюсь. Вы можете убить меня, но не принудите сделать подобный поступок.
-- Чёрт возьми, старая ворона, - сказал один из молодых людей, подъезжая к мистеру Диксону, - сейчас я скажу тебе, что ты должен делать! Ты должен подписать обязательство оставить Северную Каролину в три дня, никогда не возвращаться сюда и взять с собой весь свой хлам; в противном случае ты будешь жестоко наказан за твоё упрямство. Не возражать! Помни, что ты жалкая тварь! Твоя дерзость невыносима! Какое тебе дело распространять свои суждения относительно образа действий благородных людей? Благодари судьбу свою, что мы позволяем тебе выехать из нашего штата без наказания, которое заслуживаешь за свою наглость и дерзость!
-- Мистер Гордон, мне прискорбно слышать от вас подобные слова, - сказал мистер Диксон с прежним спокойствием, - по своему происхождению вы, конечно, обязаны знать, как должен говорить джентльмен. Вы говорите мне грубости, на что не имеете права, произносите угрозы, на выполнение которых не имеете средств.
-- А вот ты увидишь, имею ли я или нет? - отвечал Том, с прибавлением ругательства, - эй, ребята! - крикнул он двум мужчинам, которые, по-видимому, управляли шайкой, и что-то сказал им вполголоса.
Один из мужчин ответил отрицательно.
-- Нет, нет! - сказал он, - это уже слишком!
-- Что за слишком! - вскричал другой мужчина, - поделом ему! Мы сделаем! Ура, ребята! Проводим старика до дому и поможем ему развести огонь!
Поднялся общий крик; вся шайка, запев вакхическую песню, схватила лошадь мистера Диксона, повернула её в обратную сторону и начала маршировать по направлению к его бедному коттеджу. Том Гордон и его товарищи, ехавшие впереди, оглашали воздух непристойными и отвратительными песнями, совершенно заглушавшими голос мистера Диксона, несколько раз делавшего попытку заговорить. Перед выступлением, Том Гордон дал значительное количество виски всей партии, так что и малая толика благородства, которая могла бы находиться в их сердцах, уступила теперь место адскому пламени. Это была одна из тех минут, когда душа человека подвергается пытке. Мистер Диксон думал в это время о Том, Которого разъярённая толпа вела по улицам Иерусалима, и мысленно обратился к Нему с горячей молитвой. У маленького своего коттеджа он ещё раз хотел обратить на себя внимание.
-- Братья, - сказал он.
-- Замолчи! Мы давно слышим эту песню! - сказал Том Гордон.
-- Выслушайте ещё одно слово, - продолжал мистер Диксон, - здоровье моей жены чрезвычайно слабое. Я уверен, вы не решитесь оскорбить больную женщину, которая ни одному смертному существу не сделала зла.
-- Так что же, - сказал Том, обращаясь к нему, - если ты так заботишься о своей жене, то от тебя зависит избавить её от неприятностей. Дай обещание, которого мы требуем, и мы оставим тебя в покое; если же ты не согласишься, то мы разнесём всю твою лачугу, до последней щепки; - это верно, как верно и то, что моё имя Том Гордон! Помни, что ты имеешь дело со мною!
-- Нет! Не говорить ни слова о невольничестве - я не могу и не имею права обещать.
-- По крайней мере обещай нам, что ты выедешь из штата. Ты можешь бродить с своими северными собратьями и за нашими пределами каркать, что тебе угодно. Я уважаю проповедников, когда они исполняют свои обязанности, но как скоро они начинают вмешиваться в чужие дела, то поступаю с ними, как поступают в подобных случаях со всеми другими. Не так ли, ребята? Громкий крик и свист со стороны пьяной и разъярённой толпы был ответом на вопрос Тома Гордона. В этот момент дверь коттеджа отворилась, и к калитке подошла болезненной наружности бледная женщина.
-- Друг мой, - сказала она спокойным голосом, - не беспокойся за меня. Я терпеливо перенесу их неистовство. Я не испугалась. Я готова умереть за правду. Джентльмены! В этом доме ничего нет ценного, кроме двух больных детей. Если вам угодно разорить его, то можете: вы лишите нас только одного приюта. Муж! Будь твёрд и не покоряйся им! Зло, истекающее из невольничества, заглушает в груди этих людей все благородные чувства в отношении к женщине.
толпы, решившейся, в крайнем случае, перейти через труп её к сердцу её мужа! Люди, которые привыкли бичевать невольниц, само собой разумеется, не могут иметь того уважения, которое свободный человек должен оказывать всякой женщине. Эти люди уважают только женщин, облечённых в модный блеск, одарённых богатством и властью, и попирают в прах ту женщину, которая, при нищете и беспомощности, стоит на дороге их низких намерений.
-- Женщина, - сказал Том Гордон, - ты дура! Неужели ты думаешь провести нас своей болтовнёй? Неужели ты думаешь, что мы для тебя оставим своё намерение? Не беспокойся; мы знаем что делаем.
-- Знает про это и Бог! - сказала жена Диксона, бросив на Гордона один из тех внезапных, исполненных могущества взглядов, которым нередко обладают самые слабые существа, находясь под влиянием порывов благородного гнева.
Наступившее молчание было прервано страшной бранью и проклятиями Тома Гордона.
-- Кончим же, ребята, дело это разом. Привяжите его к дереву и отпустите ему тридцать шесть. Он страшно любит негров, так пусть же и разделяет их участь. Авось либо добьёмся от него и обещания.
Зверские чувства толпы достигли высшего предела. Дикие крики и проклятия огласили воздух. Мистер Диксон не терял спокойствия. Глядя на него, они скрежетали зубами. В несколько секунд с него сдёрнули верхнее платье и привязали к дереву.
-- Говори! Обещаешь ли? - сказал Том Гордон, - вынимая часы, - я даю тебе пять минуть на размышление.
В это время проснулись дети и, заливаясь слезами, выглядывали из дверей. Жена Диксона вышла из калитки и стала перед мужем.
-- Прочь отсюда! Старая ветошь! - вскричал Том Гордон.
-- Не пойду, - отвечала она, обняв мужа. - Убейте прежде меня и потом начинайте ваши истязания!
-- Пен Ганат; оттащи её, - сказал Том, - только осторожней, если она не упрямится.
Мистрис Диксон в обмороке склонилась на плечо подбежавшего мужчины.
-- Положи её на землю, - сказал Том Гордон. - Ну, Диксон! Пять минут прошли. Что ты теперь скажешь нам?
-- Я скажу тоже, что и прежде: на требования ваши не могу согласиться.
-- Очень хорошо; это ясно; недоразумений здесь не может быть. И Том, попятив свою лошадь на несколько шагов, обратился к одному мужчине, державшему в руках бич, и сказал: "Начинай"!
Удары посыпались. Мистер Диксон не произнёс ни вопля, ни даже стона. Между тем толпа при каждом ударе кричала:
-- Каково? А! Хорошо? Что ты думаешь об этом? Что теперь скажешь нам?
-- Он считает теперь звёзды и удары, - говорил один.
-- У него, я думаю, звёзды сыплются из глаз, - подтвердил другой.
-- Остановись! - вскричал Том Гордон. - Ну что, любезный! Теперь ты видишь, что мы не шутим; - и поверь, мы кончим своё дело. Ты не хотел пользоваться сочувствием к себе; - не хотел иметь поддержки! Теперь в целом штате не найдётся проповедника, который бы вступился за тебя. У каждого из них достанет столько здравого рассудка, чтоб не вмешиваться в наши дела. Каждый из них подержал бы теперь свечу, как это сделал один из твоих же собратьев в Ношвиле, когда отделывали Дрессера. Что же, соглашаешься?
В этот момент дальнейшее насилие было прервано приездом четырёх или пяти джентльменов, впереди которых был Клейтон.
-- Что это? - воскликнул он, поражённый ужасом, - мистер Гордон! Мистер Диксон! Что я должен понимать под этим?
-- А какому чёрту нужно знать, что вы должны понимать? Не ваше здесь дело, - сказал Том Гордон, - и потому убирайтесь прочь отсюда!
Мистер Броун румяный, свежий, приземистый старичок, сделал несколько шагов вперёд.
-- Боже мой! Это ужасно! Мистер Гордон! Возможно ли это? Ребята! Подумайте, что вы делаете!
Между тем Клейтон соскочил с лошади и проворно отвязал Диксона от дерева. Внезапная реакция взяла верх над спокойствием старика, и он без чувств упал на землю.
-- Не стыдно ли вам самих себя? - сказал Клейтон, с негодованием посмотрев вокруг, - Благородно ли, прилично ли для сильных и известных людей, как вы, мистер Гордон, оскорблять так ужасно проповедников, которые, как вам известно, не имеют оружия защищать себя, - оскорблять женщин и детей, которые слишком слабы для того, чтобы защищаться?
-- Не ко мне ли вы относите подобные выражения? - спросил Том Гордон.
-- К вам, сэр, исключительно к вам, - отвечал Клейтон, выпрямляясь во весь рост.
-- Милостивый государь, это замечание требует удовлетворения.
-- Вы должны драться со мной, - сказал Том, - вы должны на дуэли ответить за это замечание.
-- Я не из числа дуэлянтов, - продолжал Клейтон, - а если бы и принадлежал к этому числу, то стал бы драться только с равным. Когда человек позволяет себе такое низкое, наглое насилие, он исключается из сферы джентльменов. Что касается до вас, - продолжал Клейтон, обращаясь к шайке Тома Гордона, - то вы менее виноваты. Вы не получили такого образования, чтобы вполне понимать подобные вещи. Советую вам сейчас же разойтись; в противном случае, я должен буду представить это насилие на вид правосудия.
В внезапном появлении среди взволнованной толпы человека, совершенно обладающего присутствием духа, спокойствием и решимостью, часто заключается магическая сила. Толпа приведена была в крайнее смущение.
-- Поедем Том, - сказал Кейт, дёрнув приятеля за рукав, - будет с него и этого.
идите; оставьте старика в покое. Возьмите вот это и купите у Скинфлинта что-нибудь для своего угощения. Идите же; - нечего тут думать.
Том Гордон, с мрачным лицом и двумя товарищами по бокам, отправился домой; по отъезжая, он обратился к Клейтону и сказал:
-- Вы услышите обо мне в непродолжительном времени.
-- Как вам угодно, - сказал Клейтон.
Спутники Клейтона и сам он занялись теперь приведением в чувства Диксона и его жены и восстановлением спокойствия в перепуганном семействе. Жена Диксона была отнесена в коттедж и уложена в постель. Мистер Диксон вскоре оправился да такой степени, что мог сидеть. Прибывшие джентльмены осыпали его выражениями сочувствия и сожаления. Один из них был старшиной в церкви, прихожане которой приглашали мистера Диксона на проповедь. Старшина нашёл теперь прекрасный случай подтвердить некоторые из своих, прежде выраженных мнений.
этом щекотливом вопросе, вы бы никогда не были поставлены в столь неприятное положение. Вы видите, что здешнее общество имеет свои особенности. Они не могут терпеть рассуждений о невольничестве. Мы не менее вашего испытываем зло от этой системы. Наши души падают под её бременем. Но Провидение ещё не отворяет нам дверей и не даёт возможности что-нибудь сделать. Мы, по необходимости, должны терпеть и ждать, когда Господь, в своё благое время, вызовет свет из мрака и порядок из беспорядка.
Эта последняя фраза, составлявшая часть стереотипного увещания, которое старшина имел обыкновение произносить на собраниях, была произнесена теперь необыкновенно протяжно.
-- Я должен одно сказать, - возразил мистер Диксон, - весьма дурной знак, если наши проповеди, не производят никакого значительного впечатления.
-- Но, - сказал мистер Броун, - вы должны принять в соображение особенность наших учреждений. Наши негры, при всём своём невежестве, чрезвычайное восприимчивы, легко возбуждаемы, - а от этих качеств можно ожидать страшных последствий. Вот почему так горячо вступаются владетели невольников, когда происходят относительно негров какие-либо разбирательства или рассуждения. Я был в Ношвиле, когда случилась история с Дрессером. Он не сказал ни слова, - не открыл даже рта, но они знали что он был аболиционист, и потому обыскали его сундуки, пересмотрели бумаги и нашли документы, в которых заключались различные мнения о свободе негров. И что же? Все духовные присоединились к этому делу и решили наказать Дрессера примерным образом. Я сам думал, что они зашли слишком далеко. Но что вы станете делать. В подобных случаях люди не рассуждают и не хотят рассуждать. Нельзя даже расспрашивать о таких вещах, и потому каждый должен держать себя как можно осторожнее. Теперь и я со своей стороны желаю, чтобы проповедники ограничились исполнением своих обязанностей. И притом, вы ещё не знаете Тома Гордона. Это ужасный человек! Я бы не хотел иметь с ним дела. Я счёл за лучшее принять снисходительный тон и упросить его удалиться. Признаюсь, я бы не хотел иметь Тома Гордона своим врагом. Во всяком случае, мистер Диксон, если вы намерены распространять своё учение, то я советовал бы вам удалиться из нашего штата. Конечно, мы не имеем права назначать границы внушениям совести; но как скоро убеждения какого-нибудь человека производят смуты и воспламеняют умы, тогда мы обязаны положить этому преграду.
-- Да, - сказал мистер Карнет, старшина, - мы обязаны держаться мнений, водворяющих порядок, - обязаны охранять порядок вещей, от которого зависит благоустройство государства.
предмете, он тоже самое может сделать, относительно и другого; бич, который держали недавно над головой нашего друга, могут поднять и над нашей. Независимо от правоты или погрешности правил мистера Диксона, мы должны поддерживать его положение для поддержания права свободного мнения в штате.
-- Священное Писание говорит, - сказал мистер Карнет, - если тебя преследуют в одном городе, беги в другой!
-- Это относилось, - сказал Клейтон, - к народу, не имевшему никаких прав свободы. Но если мы подчинимся таким господам, как Том Гордон и его сообщники, то непременно сделаемся рабами деспотизма, какого ещё не существовало в мире.
Но Клейтон говорил людям, уши которых были заткнуты хлопчатой материей, пропитанной леностью и беспечностью. При этих словах они встали и объявили, что пора воротиться домой. Клейтон выразил намерение провести ночь в коттедже мистера Диксона, чтоб успокоить его и, при непредвиденном случае, помочь своим друзьям.