Хижина дяди Тома (переработка Арабеллы Пальмер).
Второе утро. Мать и торговец невольниками

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Хижина дяди Тома (переработка Арабеллы Пальмер). Второе утро. Мать и торговец невольниками (старая орфография)

ВТОРОЕ УТРО 

МАТЬ И ТОРГОВЕЦ НЕВОЛЬНИКАМИ

Госпожа Пальмер. Вчера, милые дети, мы остановились на том, что Элиза убежала из хижины дяди Тома, чтобы скрыться от торговца невольниками, который купил ее с Генрихом у господина Шельби, её прежнего хозяина.

В то-же самое время человек этот, в сапогах со шпорами, шумно вошел в гостиную господина Шельби и сказал самым недовольным тоном:

- Могу сообщить вам, Шельби, самую гнусную новость: горничную взяли черти и вместе с нею ребенка!

- Господин Галей, вы забываете, что моя жена здесь, - сказал сухо господин Шельби.

- Извините, сударыня, - проговорил Галей с гневной физиономией и слегка поклонившись, - тем не менее повторяю, что это подлая низость.

- Садитесь, сударь, - сказал г. Шельби.

- Я не ожидал подобной штуки, - проворчал Галей.

- Как, милостивый государь! - воскликнул Шельби, оборачиваясь с живостью. - Что вы хотите этим сказать? Если кто оскорбляет мою честь, у меня один только ответ для этого.

Вздрогнув при этих словах, торговец невольниками отозвался голосом, уже менее громким:

- Однако же неприятно такому доброму человеку позволить поддеть себя таким образом.

- Разделяю ваше неудовольствие, господин Галей, - отвечал Шельби. - Оно некоторым образом извиняет несколько невежливый ваш вход в гостиную; но не следует однако же переступать известных границ. Я считаю себя обязанным помогать вам в ваших поисках: к услугам вашим лошади, люди и все, что может служить успеху вашего предприятия. Наконец, Галей, - продолжал Шельби, помолчав немного и переходя из недовольного тона в тон своего обычного, хорошого расположения духа, - кажется мне, вам ничего лучшого не остается для успокоения себя от хлопот, как спокойно позавтракать с нами, а потом поговорим, что нам делать.

Госпожа Шельби вышла под предлогом каких-то занятий и прислала толстую мулатку с кофе.

- Любезная хозяйка однако-же не слишком внимательна к вашему покорному слуге, - сказал Галей, неловко скрывая желание фамильярничать.

- Я не привык слушать, чтобы о моей жене говорили подобным образом, - холодно заметил господин Шельби.

- Извините, извините, Шельби, я хотел только пошутить, - сказал Галей с принужденной улыбкой.

- Не все шутки приятны, - отвечал Шельби!

- Посмотрите, пожалуйста, какая перемена! - бормотал Галей как бы про себя, - сколько гордости и щекотливости с тех пор, как я уничтожил все его векселя! Откуда этот важный тон? Смешно, честное слово, смешно!

Бегство Элизы привело в движение всех невольников плантации господина Шельби. Они ходили взад и вперед, бегали, толкались, кричали; везде заметно было, повидимому, желание услужить Галею в его преследовании, а в сущности все они тайно сговорились задержать как мождо долее отъезд торговца невольниками. Вот что говорил один из негров, предназначенный сопровождать Галея, своему товарищу, который тоже должен был разделить с ним это поручение:

лошади бегут куда хотят - направо, налево, чрез луга, леса, я не буду им препятствовать; а масса будет, без сомнения, ждать, пока все это кончится. Не правда ли?

Анди улыбнулся насмешливо.

- Внимание, Анди! внимание! Положим, что лошадь массы Галея брыкается. Да, да, она брыкается!.. Выпускаем тогда пару других лошадей, как будто-бы на помощь, - повторил со смехом Сам. - В самом деле это будет отличная помощь! Не правда-ли, Аиди?

И оба негра, Сам и Анди, свесив головы на плечи, щелкали пальцами, танцовали и предавались веселому продолжительному смеху, хотя благоразумие и требовало удерживаться от этого.

Среди самого сильного взрыва этой веселости, успокоенный двумя или тремя чашками отличного кофе, Галей показался на галерее, улыбаясь и почти весело разговаривая с хозяином. При виде его, Сам и Анди, сняв с голов несколько сшитых листьев, служивших им вместо шляп, поспешили стать у стремян лошади, с намерением пособить барину, если встретится надобность.

- В дорогу, ребята, - сказал Галей, - в дорогу и без замедления!

- Не замешкаем, господин, ни минуты, - отозвался Сам, подававший поводья и державший стремя, тогда как Анди отвязывал пару других лошадей.

Едва Галей коснулся седла, как горячая лошадь мигом бросилась в сторону и кинула всадника на мягкую траву, за несколько шагов от себя. Схватив лошадь за узду, Сам сильно начал ругаться; но он сделал только то, что нежданно в глаза лошади ударило солнце, которое он закрывал от нея прежде своими черными волосами. Это нисколько не успокоило коня: повалив негра, он поднялся на дыбы, фыркнул два или три раза и, лягнув всеми четырьмя ногами, пустился вскачь, преследуемый вблизи двумя другими лошадьми, Билем и Жерри, которых, по прежнему уговору, поспешил выпустить Анди, разразившийся страшною бранью. Легко представить себе замешательство, бывшее следствием этого случая. В то время как Сам и Анди взапуски друг перед другом притворялись страшно взбешенными, - собаки лаяли по всем направлениям, а Мике, Моисей, Манди, Фанни, негры и негритянки обоего пола бегали, топали, прыгали, хлопали в ладоши, кричали и выли с жаром и удивительным рвением.

С своей стороны Галей тоже метался как помешанный: бранился, шумел, топал ногами, но все это было напрасно. Господин Шельби с крыльца, напрягая изо всей силы голос, казалось с большим рвением распоряжался направлением погони, а госпожа Шельби, стоя в комнате у открытого окна, смеялась и дивилась стольким напрасным усилиям, хотя и догадывалась о настоящей причине, замедлявшей окончание этой шумной сцены.

Наконец, торжествующий Сам появился около полудня. Сидя верхом на Жерри, он вел запыхавшуюся, облитую потом лошадь Галея; но огненный взор и дымящияся ноздри животного сильно свидетельствовали, что оно не утратило еще любви к свободе.

- Поймал! поймал! - воскликнул Сам, бросая гордые взгляды во все стороны. - Если бы не черный Сам, то до сих пор ничего не было бы, конечно, но я схватил его.

- Ты! - проворчал Галей сердитым голосом, - если бы не ты, у нас не вышла бы эта история.

- Да благословит всех вас Господь, - отвечал Сам, - а в особенности меня, который бегал, гонялся, ловил так, что на мне нет сухой нитки.

- Довольно, довольно! - сказал Галей, - по милости твоих шуток я потерял уже три часа; теперь в дорогу, и чтоб не было больше подобных комедий!

- Как же, господин, - отозвался Сам умоляющим голосом, - разве вы хотите умертвить и нас, негров и лошадей? Негры едва в состоянии двигаться, а лошади в мыле. Вы, конечно, располагаете выехать после обеда: ваша лошадь устала и испачкалась, надо ее вычистить, Жерри хромает, да и барыня не позволит нам так выехать. Притом нечего спешить, сударь: Элизу поймать не трудно, потому что она не скоро ходит.

Госпожа Шельби, с любопытством прислушивавшаяся из окна к этому разговору, сочла удобным вмешаться в него и, подойдя к Галею, вежливо выразила свое сожаление о неприятном случае и просила его остаться обедать, уверяя, что тотчас подадут на стол.

Хотя неохотно, однако Галей принял новое приглашение и, недовольный и скучный, возвратился в гостиную.

- А что, видел-ли ты его, видел-ли? - спросил Сам, войдя в конюшню и привязав лошадь к столбу. - Ах, как это превосходно! В самом деле есть на что посмотреть: танцует, скачет, вертится, проклинает нас. "Ба-ба-ба! - говорю сам себе, - бранись, старый негодяй, шуми, старый мерзавец!" Не правда ли, хотел поймать лошадь? А может быть хотел поймать несчастных негров? О, Боже, Боже! Еще и теперь вижу его красные глаза, словно карбункулы. И ты, Анди, видел-ли ты его так, как я?

И Анди с Самом, опершись об стену, предались самому веселому, чистосердечному смеху, который вознаградил их за долгое принуждение.

- А что, Анди, - сказал серьезно Сам, принимаясь чистить лошадь Галея, - ведь говорил я тебе, что проницательность славнее всего. Есть разница между одним и другим негром. Приучайся, Анди, смолоду к проницательности. Я заметил еще сегодня утром, чего желает госпожа, хотя она не сказала ни слова. Проницательность, Анди, как говорит наш господин, есть способность души, а способности не одинаковы у каждого, но все могут их образовать.

- Может быть, - отвечал Анди, - по кажется, что сегодня я порядочно помог твоей проницательности и недурно сыграл свою роль.

Анди, пойдем домой, и я уверен, что получим от барыни по лакомому куску.

Но оставим плантацию господина Шельби и возвратимся к бедной Элизе. Вот она быстро удаляется от единственного пристанища; вот она, печальная, задумчивая, убегает из-под покровительства доброй барыни, которая постоянно оказывала ей ласки и расположение. С каждым шагом вперед она прощается с каким-нибудь знакомым предметом. При холодном и ясном свете звездного неба она поочередно смотрит то на кровлю, под которой родилась, то на дерево, осенявшее первые её игры, то на рощу, в которой провела столько счастливых вечеров, склонив голову на плечо своего молодого мужа. Все предметы, представляющиеся глазам её, пробуждают в душе милые воспоминания и, словно упрекая в побеге, спрашивают - под какой кровлей отдохнет она спокойнее.

Но угрожаемая страшною опасностью, материнская любовь возросла в ней до помешательства, заглушая всякое сожаление и превозмогая страх. Сын её уже мог бы идти возле матери, но она дрожит при одной мысли выпустить его из рук. Эта мысль как-будто уже приближала опасность, и Элиза сильнее прижимает дитя к груди и прибавляет шагу.

Замерзшая земля трещит под ногами беглянки, и это заставляет вздрагивать бедняжку. Жужжанье мухи, полет птицы, каждый звук природы, одушевленной или неодушевленной, быстро пригоняет кровь к её сердцу, и Элиза ускоряет шаги, и без того довольно поспешные. Она уже не чувствует тяжести мальчика: он ей кажется перышком, стебельком; каждый сильный удар сердца от страха увеличивает в ней сверхъестественную энергию, толкающую ее вперед, а бледные её губы шепчут поминутно: "Господи, спаси меня! Господи, сохрани меня!"

Сначала удивление и страх не давали спать Генриху, но мать так нежно и заботливо убаюкивала ребенка, уверяя, что спасет его, что мальчик, которого глазки слипались, спросил только, доверчиво обняв ее за шею:

- Скажи, мама, можно ли мне уснуть?

- Спи, душка, если хочешь.

- Но если я усну, мама, ты не позволишь ему взять меня?

- Не дам, с Божьей помощью, - отвечала мать, бледность которой увеличилась, а большие черные глаза блеснули огнем.

- Наверное-ли, мама?

- О, наверное, дружочек, - отвечала мать.

И ребенок уснул, твердо полагаясь на уверение матери.

После нескольких часов они пришли к месту, обсаженному деревьями, среди которых пробегал прозрачный ручеек. Генрих попросил есть и пить, и мать, перелезши через плетень, спряталась за большую скалу, чтобы не увидели ее прохожие, и достала из котомки кое-что съестное.

Удивленный и огорченный, что мать ничего не ела, Генрих с детской заботливостью обнял ручонками её шею и усиливался положить в рот матери несколько крошек; но бедной женщине казалось, что ее задушит малейшая крошка хлеба.

Элиза постоянно отказывалась от нескольких повторенных попыток ребенка, говоря: "Нет, милый мой Генрих, мама не станет кушать до тех пор, пока не спасет тебя. Пойдем скорее вперед, вперед до реки", - прибавила она.

Около полудня Элиза остановилась у одной фермы, понравившейся ей по наружности, обличавшей чистоту и опрятность, чтобы отдохнуть немного и купить кое-что из провизии. Потом она вошла в соседний постоялый двор, имея в виду получить некоторые необходимые ей сведения.

- Река Огио, - отвечали ей, - сильно разлилась и мутными волнами своими катит огромные льдины.

- О, нет, паромы уже не ходят.

При этом огорчительном ответе, Элиза подошла к окну и едва показалась в нем, как в ту-же минуту до её слуха долетел крик, которым негры предостерегают друг друга о неизбежной опасности. В одно мгновение она узнала Сама, который, чтобы иметь и отговорку в крике, нарочно так надел шляпу, что ветер сорвал ее. В нескольких шагах за ним галопировали Галей и Анди.

судорожно сжимает его в своих объятиях и с быстротою молнии сбегает с ним по лестнице. Но в то время как она добегала уже до берега, ее заметил торговец невольниками. Галей соскакивает поспешно с лошади и с громким криком: "Сам и Анди!" пускается в погоню за беглянкой, как борзая, преследующая оленя. В эту роковую минуту ноги Элизы, казалось, не касаются земли; в одно мгновение она очутилась над пропастью. Погоня за бедной матерью и ребенком была уже в нескольким шагах. Толкаемая нечеловеческою силою, которую Бог придает только отчаянию, Элиза с диким криком и сверхъестественным проворством одним прыжком перепрыгивает грязный поток, тянувшийся вдоль берега, и останавливается на большой глыбе льда, которую река уносила с собою. Только одно безумие или бешенство могло отважиться на подобный страшный скачок... Сам, Анди и Галей невольно вскрикнули от ужаса.

Зеленоватая льдина, на которую она вспрыгнула, затрещала под её ногами, хотя она едва остановилась на ней. Испуская дикие крики и увлекаемая безумной силой, она перепрыгивает с льдины на льдину, спотыкаясь, падая и снова перепрыгивая. Она потеряла башмаки, чулки её изорвались в нескольких местах. Но она ничего не видела, ничего не чувствовала до тех пор, пока, словно во сне, достигнув противоположного берега Огио, она не схватила руки человека, помогавшого ей выйти на этот спасительный берег.

* * *

(вставая в волнении). Милые дети, сегодняшнее чтение наше окончено.