Хижина дяди Тома (переработка Арабеллы Пальмер).
Третье утро. Евангелина

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Хижина дяди Тома (переработка Арабеллы Пальмер). Третье утро. Евангелина (старая орфография)

ТРЕТЬЕ УТРО 

ЕВАНГЕЛИНА

Госпожа Пальмер. Вчера мы видели пример неустрашимости матери для спасения своего ребенка. Дадим же ей несколько времени отдохнуть после трудов и усилий, а сами возвратимся к дяде Тому.

- Бедняжка Том! - сказала Елена, - мы оставили его в то время, когда он должен был разлучиться со своим семейством.

- Да, - отвечала госпожа Пальмер. - Сегодня мы находим его на пароходе, тяжело спускающемся вниз по реке Миссисипи. На палубе движется толпа путешественников различных состояний, среди которых напрасно бы мы искали нашего покорного друга. Наконец, мы находим его уединившагося в углу на чемоданах. Терпением и кротостью он успел несколько смягчить суровость нового своего господина и даже возбудить в нем некоторую доверчивость, а потому и пользовался свободой на честное слово, т.-е. мог ходить взад и вперед по пароходу.

Всегда спокойный и услужливый, он ежеминутно помогал людям экипажа и ремесленникам, с такою же охотою и поспешностью, как некогда на плантации прежнего своего господина в Кентукки. В свободные минуты взбирался он на корму и, прислонясь в уголку, был совершенно счастлив, если ему удавалось читать по складам свою библию, несмотря на усталость.

Между путешественниками находился молодой, богатый плантатор по имени Сен-Клер, живший в Новом-Орлеане. С ним была дочь, девочка лет пяти или шести, за которой заботливо ухаживала одна дама, её родственница.

Том не раз уже замечал этого ребенка; это было одно из очаровательных созданий, находящихся постоянно в движении и неуловимых как летний ветерок или сверкающий луч солнца. Все существо этой девочки было идеалом детской красоты; вся она была какая-то воздушная, грациозная, точно маленькая фея. Красота прелестного личика заключалась не столько, может-быть, в правильности черт, как в дивной серьезности его мечтательного выражения. В окладе её лица и в прелестной обрисовке шейки и бюста было какое-то благородство и очаровательная прелесть; длинные каштановые волосы с золотистым отливом, покрывавшие повременам словно прозрачным облаком её ангельския черты, густые и темные ресницы, оттенявшия голубые её глаза, - все это так отличало ее от других детей, что каждый, кто только раз видел эту девочку, оглядывался, чтобы снова ее увидеть, и потом долго следил за нею взором, когда она грациозно пробегала по пароходу. Между тем она не была ни серьезной, ни печальной: остроумная и невинная веселость часто появлялась на её кротком личике. Постоянно в движении, словно птичка, она переносилась с места на место с быстротою молнии, улыбаясь, напевая песенку, слышанную в самом раннем детстве, и как-бы погруженная в мечтание о счастьи. Всегда в белом платьице, она мелькала как ангельская тень, и ни одного пятнышка не было заметно на её одежде; а эта золотистая головка и темноголубые глазки, при постоянном движении ребенка, казались как-бы воздушным видением и словно принадлежали неземному существу.

Одаренный впечатлительностью своего племени, Том следил, с постепенно возрастающим интересом, за движениями маленького создания. Когда это детское личико, отененное длинными золотистыми кудрями, когда эти темно-сафировые глазки высматривали украдкой из-за тюка хлопчатой бумаги или сверкали на верху дорожных мешков, тогда ему казалось, что он видит ангела, вырвавшагося со страниц его Евангелия.

Внимательный ко всем её движениям, Том видел ее часто блуждающую возле того места, где Галей согнал в кучу, словно животных, свое стадо закованных мужчин и женщин. Тихонько пробиралась она между несчастными неграми, смотрела на них с нежным, грустным участием, маленькими ручками приподымала их тяжелые оковы, потом удалялась со вздохом. Немного погодя, Том восхищался её возвращением с запасом леденцов, орехов и апельсинов, которые она весело раздавала этим несчастным, и снова исчезала.

Чем более Тому хотелось познакомиться с маленькой барышней, тем менее он чувствовал в себе отваги для этого. А между тем, Том обладал множеством средств для привлечения детской дружбы: он умел искусно выделывать крошечные корзиночки из вишневых косточек, вырезывать смешные фигурки из орехов и делать из бузинной сердцевины прыгунчиков; не было также никого искуснее Тома в выделке различных флейт и свирелей. Обширные карманы Тома всегда были наполнены этими любопытными и искусными предметами. Все это когда-то предназначалось детям прежнего хозяина, а теперь служило средством для завязывания знакомства или приобретения дружбы.

Несмотря на то, что, повидимому, все занимало девочку, она, словно полудикая птичка, не легко подпускала к себе. Случалось иногда, что, подобно такой птичке, она качалась на какой-нибудь связке канатов в соседстве Тома, в то время как бедный невольник выделывал какую-нибудь дивную игрушку. Ребенок принимал сначала с робостью и осторожностью маленькия вещицы, предлагаемые Томом; но так как подарки были ежедневны, то между девочкой и Томом не замедлило возникнуть и более близкое знакомство.

- Как вас зовут? - спросил однажды Том девочку, когда он полагал свое знакомство уже достаточным для подобного вопроса.

- Евангелина Сен-Клер, - отвечала девочка, - хотя папа и все называют меня Евой. А тебя как зовут?

- Меня зовут Томом. Но малые дети там, далеко, в Кентукки, всегда называли меня дядей Томом.

- Так и я буду называть тебя дядей Томом, потому что я очень тебя люблю. Куда же ты едешь, дядя Том?

- Не знаю, барышня Ева.

- Как же это ты не знаешь? - спросила девочка.

- Так. Знаю только, что должен быть кому-нибудь продан, а кому - неизвестно.

- От души благодарю вас, барышня, - отвечал Том.

В это время пароход остановился набрать дров, а Ева, услыхав голос отца, бросилась к нему с быстротой газели. Том встал и поспешил на помощь к рабочим.

Стоя у борта, Ева смотрела с отцом, как пароход удалялся от пристани; колеса уже оборотились раза два или три, как вдруг вследствие сильного толчка, потеряв равновесие, девочка упала в воду. Испуганный отец хотел броситься за нею, но кто-то из пассажиров, стоявших назади, удержал его, а Том в минуту соскочил в воду и, схватив девочку, пустился плыть вдоль судна и подал ее всю вымокшую десяткам рук, единовременно протянутым для её спасения. Лишенную чувств, отец отнес ее в женскую каюту, где скоро Ева пришла в себя.

На другой день под вечер, во время страшного зноя, пароход прибыл к Новому-Орлеану. Когда путешественники собирались сходить на берег, дядя Том, сидя в углу, скрестив на груди руки, с безпокойством посматривал на группу людей, собравшихся на другом конце парохода. Там стояла маленькая Евангелина, лицо которой сохранило только легкую бледность после вчерашняго происшествия. Возле нея виден был красивый молодой мужчина, облокотившийся на тюк хлопчатой бумаги и смотревший на большой бумажник, раскрытый перед ним. С первого же взгляда можно было узнать в нем отца Евангелины. То-же самое благородное очертание головы, тот-же цвет золотистых волос, хотя выражение лиц было совершенно различное. В больших светло-голубых глазах отца напрасно искали бы вы глубокой и мечтательной задумчивости Евы: все в них было живо, решительно и сверкало земным блеском. Тонкия, нежные губы его выражали гордость, соединенную с легкой иронией, а легкия и грациозные движения обличали уверенность в силе ума и состояния.

продолжать его из желания пошутить подолее, за что, конечно, он решился заплатить добрыми червонцами. Но Ева, которой не известно было намерение отца, с безпокойством смотрела на это; встревоженная, она взобралась на какой-то тюк, чтобы сказать отцу на ухо:

- Купите же его, папа; у вас много денег, что за дело до цены.

- Что же ты сделаешь из него, Мими: трещотку или деревянную лошадку?

- Хочу доставить ему счастье.

- О, это дело другое.

"Пойдем, дружок!" И, взяв ее за руку, повел на другой конец парохода. Подойдя к Тому и погладив его подбородок, он сказал:

- Подыми глаза, Том, и посмотри - нравится ли тебе твой новый господин?

Том поднял глаза. Никто, не ощутив удовольствия, не мог бы посмотреть на это молодое, прекрасное, веселое и открытое лицо, а Том почувствовал на глазах у себя слезы и проговорил из глубины души:

- Бог да благословит вас, господин.

- Надеюсь, что твоя молитва будет услышана. Кажется, ты называешься Томом? И так, послушай, Том, можешь ли ты смотреть за лошадьми?

- Если так, то будешь у меня кучером, с условием - напиваться один раз в неделю, исключая каких-нибудь необыкновенных случаев.

Казалось, это удивило Тома, и он отвечал несколько оскорбленный:

- Я никогда не пью, господин.

- Это слишком старая песня, Том, но мы увидим. Кучер, который никогда не пьет, был бы чудом. Но не печалься, - прибавил Сен-Клер весело, замечая грустную физиономию невольника, - не сомневаюсь, что ты располагаешь вести себя как можно лучше.

- И тебе будет хорошо, дядя Том, - сказала Ева. - Папа ко всем добр, но он очень любит шутить со всеми.

- Благодарю тебя, Ева, - сказал Сен-Клер с улыбкой и, быстро поворотясь, отошел от бедного негра.

* * *

Госпожа Пальмер. Сегодняшнее утро оканчивается веселее вчерашняго: мы видим дядю Тома поступающим на службу к доброму и человеколюбивому господину, по ходатайству милого ребенка. Завтра мы увидим домашнюю жизнь этого семейства и дяди Тома и взглянем, как этот добряк примется за свои занятия.