Детоубийцы.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детоубийцы. Глава II. (старая орфография)

II.

Хижина дядюшки Голубя стояла на одной из окраин Пальмара. Большой пожар расделил местечко на две части и изменил его внешность. Половина Пальмара погибла в огне. Соломенные хижины быстро превратились в пепел и их хозяева, желая впредь не опасаться огня, выстроили каменные здания, причем многие закладывали свои жалкие пожитки, чтобы купить материал, дорого стоивший благодаря перевозке по озеру. Та часть местечка, которая пострадала от пожара покрылась домиками с фасадами, окрашенными в розовую, зеленую или голубую краску. Остальная часть сохраняла свой прежний вид с её крышами круглыми с двух сторон, походившими на опрокинутые барки, положенные на глиняные стены.

От церковной площадки и до самого конца местечка, по направлению к Деесе, растянулись безпорядочно разсеянные хижины, отделенные друг от друга из опасения пожара.

Хата дядюшки Голубя была самая старая. Ее построил еще его отец в ту пору, когда в окрестностях Альбуферы трудно было найти человека, который не страдал бы лихорадкой.

Кустарник доходил тогда до самых стен хижины. Куры исчезали по словам Голубя в нем прямо из двери, и когда они по прошествии нескольких недель снова появлялись, их сопровождала целая свита только что вылупившихся цыплят. Еще в каналах охотились за выдрами и население было так редко, что рыбаки не знали, что делать с уловом, попадавшим в сети. Валенсия находилась для них на том краю света и оттуда появлялся лишь маршал Сюше, назначенный королем Хосе герцогом Альбуферы и господином озера и леса со всеми их богатствами.

Его образ был самым отдаленным воспоминанием Голубя. Старик все еще видел его, как он стоит перед ним с спутанными волосами и большими бакенбардами, в сером рединготе и круглой шляпе, окруженный людьми в великолепных мундирах, которые заряжали ему ружья. Маршал охотился в барке отца дядюшки Гояубя и мальчуган, прикурнувший на носу, разсматривал его с восхищением. Часто он смеялся над странным говором маршала, который жаловался на отсталость страны или рассказывал об успехах войны против испанцев и англичан, о которой обитатели озера имели лишь смутные известия.

Однажды он был вместе с отцом в Валенсии, чтобы поднести герцогу Альбуферы необыкновенной величины угря и маршал принял их смеясь, в великолепном расшитом золотом мундире, среди офицеров, казавшихся спутниками, получавшими от него свой блеск.

Когда дядюшка Голубь возмужал и умер его отец, когда он увидел себя собственником хижины и двух барок, уже не существовало больше альбуферских герцогов, и только чиновники, управлявшие местностью именем короля, своего господина, превосходные сеньоры из города, никогда не заглядывавшие на озеро, предоставляя рыбакам мародерствовать в Деесе и свободно охотиться на птиц, живщих в тростниках.

То было хорошее время и когда дядюшка Голубь вспоминал о нем, своим старческим голосом, в обществе, собравшемся в трактире Сахара молодежь приходила в восторг. Можно было заодно и охотиться и ловить рыбу, нисколько не боясь стражников и штрафов! С приближением ночи люди тогда возвращались домой с дюжинами кроликов, пойманных с помощью хорька в Деесе, и сверх того с корзинами полными рыбой и связкой птиц, застреленных в камышах. Все принадлежало королю, а король был далеко! Тогда было не так, как тепер, когда Альбуфера принадлежит Государству (что это за человек, интересно знать!), когда существовали монополисты охоты и арендаторы Деесы и бедняки не могли ни выстрелить, ни собрать охапку дров, чтобы в тот же момент не являлся стражник с значком на груди, грозясь выстрелить. Дядюшка Голубь унаследовал от отца его прдвилегии. Он был первым рыбаком озера и если в Альбуферу приезжало важное лицо, то именно он возил его по тростниковым островкам, показывая достопримечательности земли и воды. Вспоминалась ему молодая Исабель II, занимавшая своими широкими юбками всю корму украшенной барки; при каждом толчке весла колебался её красивый девичий бюст. А люди смеялись, вспоминая о его путешествии по озеру с императрицей Евгенией. Она стояла на носу барки, стройная, в амазонке, с ружьем в руке, подстреливая птиц, которых ловкие гонщики стаями выгоняли из тростника криками и палками. А на противоположном конце сидел дядюшка Голубь плутоватый, насмешливый, с старым ружьем между ногами, убивал птиц, уходивших от важной дамы, на ломаном кастильянском наречии указывая ей напоявление зеленых шеек: "Ваше величество,-- сзади вас зеленая шейка!"

Все важные особы оставались довольны старым рыбаком. Он был, правда, дерзок, груб, как истый сын лагуны. Если он не умел льстить на словах, то тем лучше умел он это делать ружьем, почтенным, и так часто исправленным, что трудно было сказать, каким оно было прежде. Дядюшка Голубь был удивительный стрелок. Местные анекдотисты врали на его счет, утверждая напр., что однажды он одним выстрелом убил четырех лысух. Желая сделать удовольствие важной особе, посредственному стрелку, он становился сзади него в барке и выпускал заряд в одно время с ним с такой точностью, что оба выстрела сливались, и охотник, при виде падавшей птицы приходил в восторг от своей ловкости, тогда как рыбак за его спиной насмешливо улыбался. Лучшим его воспоминанием был генерал Прим. Он познакомился с ним однажды бурной ночью, перевозя его на своей барке через оэеро. Время было печальное. Кругом рыскала погоня. Генерал, переодетый рабочим, бежал из Валенсии, после неудачной попытки поднять гарнизон. Дядюшка Голубь проводил его до самого моря и когда он его снова увидел много лет спустя, тот был уже главой правительства и идолом нации. Ради отдыха от политики он иногда убегал из Мадрида, чтобы поохотиться на озере, и дядюшка Голубь, ставший после того приключения более смелым и фамильярным, бранил его, как мальчика, каждый раз, когда генерал промахивался. Он совершенно не признавал великих людей: люди делились в его глазах на хороших и плохих охотников. Когда герой стрелял и не попадал в цель, рыбак приходшг в такую ярость, что обращался с ним на ты. "Генерал... промахов! И это тот герой, который совершил столько подвигов, там в Мароко? Смотри и учись!" И в то время, когда славньй ученик смеялся, рыбак, почти не целясь, выпускал заряд и в воду падала, как мяч, лысуха.

Все подобные анекдоты придавали дядюшке Голубю огромный престиж в глазах населения озера. Ему стоило бы только открыть рот, чтобы попросить чего-нибудь у своих покровителей!.. Но он вечно замкнут и несговорчив, обращается с важными людьми, как с собутыльниками, заставляя их смеяться над его грубостями в моменты нераслоложения или над его хитроумными фразами на двух языках, когда он хотел быть любезным.

Он был доволен своей жизнью, хотя с годами она становилась все тяжелее. Рыбак, вечный рыбак! Он презирал людей, обрабатывавших рисовые поля. Они были мужиками, и в его устах это слово звучало самой худшей бранью.

Он гордился тем, что был человеком воды и часто предпочитал следовать по извилистым каналам вместо того, чтобы сократить путь, идя по берегу. Он не признавал никакой другой твердой земли, кроме Деесы, где он иногда охотился за кроликами, обращаясь в бегство при приближении сторожей и с удовольствием ел и спал бы в барке, которая была для него тем же, чем раковина для обитателей воды.

В старике вновь ожили инстинкты первобытных рас, живших на воде.

Для полного счастья ему не нужно было семейной ласки, хотелось жить, как живет рыба в озере или птица в тростнике, которая сегодня вьет свое гнездо на островке, а завтра в камышах. Отец решился его женить. Он не хотел видеть, как запустеет хижина, дело его рук, и водяной бродяга был теперь вынужден жить в сообществе с себе подобными, спать под соломенной крышей, платить священнику и слушаться старосты острова,-- мошенника, как он выражался, который снискивал себе покровительство господ из города, чтобы не работать.

Образ жены почти не сохранился в его памяти. Она прожила рядом с ним много лет, не оставив в нем никаких других воспоминаний, как о своем умении чинить сети и той бойкости с которой она по пятницам месила тесто, в печи под круглой белой крышей, походившей на африканский муравейник, которая стояла на самом конце острова.

У них было много, очень много детей... За исключением одного они все к счастью умерли. Это были бледные, болезненные существа, порожденные с гнетущей мыслью о пропитании, родителями, сходившимися только для того, чтобы согреть друг друга, дрожавших от болотной лихорадки. Казалось, они рождались с перемежающейея лихорадкой вместо крови в жилах. Одни умерли от истощения, питаясь одной только рыбой, водящейся в пресной воде, другие утонули в каналах около дома. Выжил только один, младший, который цеплялся за жизнь с безумным страхом, не поддаваясь лихорадке и выжимая из истощенной груди матери ту скудную пищу, которую ему могло дать её вечно больное тело.

Дядюшка Голубь переносил эти несчастья, как нечто логическое и неизбежное. Надо благодарить Бога, который заботится о бедных! Просто нестерпимо видеть, как раэростаются бедные семейства и если бы не милость Господа, который время от времени убирал эту проклятую детвору со свету, в озере не осталось бы пищи для всех и они пожрали бы друг друга!..

Жена Голубя умерла, когда последний, уже пожилой, был отцом семилетняго ребенка. Рыбак остался один в хижине с сыном Тони. Мальчик был не глуп и такой же хороший работник, как его мать. Стряпал обед, исправлял изъяны хижины и учился у соседок, чтобы отец не чувствовал отсутствия в доме женщины. Все он делал с серьезным видом, как будто страшная борьба за существование оставила на его лице неизгладимый отпечаток грусти. Отец был счастлив, когда шел к барке в сопровожденьи мальчугана, почти невидимого под грудой сетей. Он рос очень быстро, становился все сильнее и дядюшка Голубь с гордостью смотрел, с какой ловкостью он вынимал из воды сети или управлял баркой по озеру.

- Он самый настоящий мужчина во всей Альбуфере - говорил он друзьям. Тело его окрепло теперь после болезней, которыми оно страдало в детстве.

Женщины Пальмара также не могли нахвалитъся его добрым нравом. Никогда никаких безумств с молодежью, собиравшейся в трактире, никаких забав с некоторыми пропащими головами, которые после рыбной ловли растягивались на животе в камышах, позади какой-нибудь хаты и проводили целые часы с засаленными картами в руках. Всегда серьозный и трудолюбивый, Тони никогда не давал отцу малейшого повода быть недовольным. Дядюшка Голубь, не любивший ловить рыбу в компании, так как приходил в ярость при малейшем промахе и был готов побить товарища, никогда не бранил сына и когда в минуты нерасположения сердито пыхтя хотел дать ему приказание, мальчик, догадываясь, в чем дело, уже бежал исполнять его.

Когда Тони возмужал, отец его, любитель бродячей жизни, неспособный привыкнуть к семейному очагу, испытывал те же наотроения, что и прежде. Что делать им одним в одинокой ветхой лачуге? Ему было неприятно видеть, как сын, широкоплечий и крепкий мужчина, сгибается перед очагом в середине хижины, раздувая огонь и приготовляя ужин. Часто испытывал он угрызенья совести при виде того, как его короткия, обросшия волосами руки с железными пальцами мыли кастрюли дли очищали ножом рыбу от твердой чешуи, отливавшей металлическим отблеском.

их. Хижина имела мрачный вид. Посредине горел очаг вровень с полом, небольшое четырехугольное пространство, окаймленное камнями. Напротив - кухонный стол с небольшим количеством глиняной и старой фарфоровой посуды. По обе стороны каморка из тростника и ила, как и вся хата, а над каморками, которые были не выше роста человека, внутренность темной крыши с слоем копоти, накопившейся с годами, без всякого другого дымоотвода, кроме отверстия в соломенной крыше, через которое со свистом проходил зимний юго-западный ветер. С потолка свисали непромокаемые одежды для ночной рыбной ловли, тяжелые твердые штаны, куртки из грубой, желтой и блестевшей от масла материи, сквозь рукава которых была продета палка. Проникая сквозь отверстие, служившее печной трубой, ветер шевелил эти странные куклы, отражавшия на своей грязной поверхности красный свет очага. Казалось обитатели хижины повесились на потолке.

Дядюшка Голубь скучал. Он любил поговорить. В трактире он ругался во всю, издевался над другими рыбаками, поражал их воспоминаниями о важных лицах, которых знал, а дома он не находил, что сказать. Его беседа не вызывала ни малейшей реплики со стороны послушного и молчаливого сына и слова его терялись среди подавляющого благоговейного безмолвия. В трактире он толковал об этом со свойственной ему веселой грубостью. Сын - человек очень хороший, но не похож на него. Всегда молчалив и покорен. По всем вероятиям покойница его обманула. Однажды он обратился к Тони с властным приказанием древнеримского отца, считающого своих сыновей лишенными воли и самолично распоряжающагося их будущностью и жизнью. Он должен жениться. Так дело не клеится. В доме не достаеть женщины. И Тони выслушал приказ, как будто ему было сказано приготовить к завтрашнему дню большую барку, чтобы в Салере взять охотника из Валенсии. Хорошо. Он постарается как можно скорее исполнить приказание отца.

И между тем, как юноша искал себе невесту на собственный риск и страх, старый рыбак сообщал о своем плане всем кумушкам Палъмара. Его Тони хочет жениться. Все ето имущество принадлежит сынку: хижина, большая барка с новым парусом и другая, хотя и постарше, да пожалуй еще получше, две лодки, сетей и не запомнить сколько, а потом сверх того пусть оне обратят внимание на характер и положение парня, работящого, серьезного, без порочных наклонностей, свободного от воинскюй повинности, так как вынул хороший жребий. Словом: партия, хотя и не блестящая, но его Тони и не голыш, не какая-нибудь жаба из каналов. Да еще для девиц из Пальмара!

Старик, презиравший женщин, плевался при виде девушек, среди которых скрывалась его будущая сноха. Нет, не велика штука эти девушки с озера, с их платьями, мытыми в гнилой воде каналов, с запахом ила и руками, пропитанными, казалось, липкостью до самых костей. Под выжженными солнцем волосами, бледными и редкими, едва обозначались их худые красноватые лица, на которых глаза горели огнем лихорадки, никогда не проходившей благодаря употреблению воды из озера. Их заостренный профиль, узкое, липкое тело и отвратительный запах юбок - все делало их похожими на угрей, словно однообраизное питание многих поколений наложило на них отпечаток той рыбы, которой они питались.

Тони остановил свой выбор на одной, на той, которая менее других затрудняла его робость. Отпраздновали свадьбу и старик имел в хате лишнее существо, с которым мог говорить и которое мог ругать. Он испытывал даже некоторое удовлетворение, заметив, что его слова уже не падают в пустое пространство и что сноха отвечает протестом на его придирки, когда он не в духе.

Удовольствие старика было однако нарушено одной неприятностью. Казалось, сын его забывает семейные традиции. Он стал пренебрегать озером, чтобы искать себе пропитание в полях, и в сентябре, когда жали рис и рабочий день оплачивался дорого, он покидал барку, становясь жнецом, как многие другие, возбуждавшие негодование дядюшки Голубя. Подобная работа среди ила, такое жестокое обращение с полями, было по его мнению делом чужестранцев, тех, что жили далеко от Альбуферы. Дети озера были свободны от подобного рабства. Не даром же Бог поселил их около воды, которая была истинной благодатью. В её глубине покоилась пища для них! Глупости и срам работать целый день по самый пояс в грязи, с ногами, искусанными пьявками, и спиной, сожженной солнцем, чтобы сжать несколько колосьев, к тому же не им принадлежащих. Ужели его сын хочет стать мужиком? И, ставя этот вопрос, старик вкладывал в него весь ужас, безпредельную странность неслыханного поступка, как будто речь шла о том, что в один прекрасный день высохнет вся Альбуфера.

В первый раз в жизни Тони осмелился противоречить отцу. Весь остальной год он будет ловить рыбу, как всегда. Но тепер он женат, хозяйство требует все большого внимания и было бы неблагоразумно отказываться оть высокой заработной платы в дни жатвы. Ему платили больше чем другим, в виду его силы и прилежания. Надо приспособляться к временам. С каждым годом сеют все больше риса по берегам озера, старые болота засыпаются землей, бедняки богатеют и он не так глуп, чтобы лишиться своей части в новой жизни! Рыбак ворчал на эти уклонения от старых домашних обычаев. Благоразумие и серьезность сына вызывали в нем чувство уважения, но разговаривая с другами рыбаками доброго старого времени на берегу канала, опершись на весло, он изливал свое неудовольствие! Они хотят переделать Альбуферу! Еще несколыво лет и никто ее не узнает. По направлению к Суеке воздвигают какие-то железные неуклюжия сооружения, какие-то дома с большими печами - вон видите, какой дым! Старые спокойные и симпатичные нории с их изъеденными червями деревянными колесами и черными бадьями уступают место адским машинам, которые будут двигать воду с шумом тысячи демонов. Будет чудом, если вся рыба, раздосадованная подобными новшествами, не уйдет в море! Хотят все озеро вспахать, все больше и больше земли бросают в него. Мало осталось ему жить, но он еще увидит, как за недостатком места последний угор исчезнет в море, направляясь к устью Перелльо. А Тони весь отдался этому разбойничьему делу! Он, старик, увидит, как его сын, из рода Голубей, превратится в мужика. И старик смеялся, точно представлял себе неосуществимое дело!

Время шло и сноха подарила ему внука, Тонета. Дедушка часто по вечерам носил его на руках до берега канала, сунув трубку в угол беззубого рта,, чтобы дым не тревожил ребенка! Ну уж и красавец-малыш! Худая, некрасивая невестка была как все женщины семьи, как и его покойная жена. Оне рожали детей совершенно не похожих на родителей. Лаская младенца, дед думал о будущем. Показывая его товарищам детства, ряды которых все редели, он пророчествовал:

- Вот кто пойдет в наш род! У него не будет иного дома, кроме барки. Еще прежде, чем у него прорежутся все зубы, он будет управлят веслом!

Однако еще не прорезались у ребенка зубы, как произошло событие, которое дедушка Голубь считал самым невозможным на свете. В трактире ему сказали, что Тони заарендовал около Салера какие-то рисовые поля, принадлежащия одной даме из Валенсии и когда он к ночи поднял об этом разговор, он был ошеломлен, так как сын не скрывал своего преступления.

Когда это было видно, что у кого-нибудь из их рода был хозяин? Семья их всегда была свободна, как свободными должны быть все божьи дети, уважающия себя хоть немного и снискивающия себе пропитание, охотясь или занимаясь рыбной ловлей. Их господами был король или тот воин из Франции, который был главным капитаном в Валенсии. Эти господа, жившие далеко, не шли в счет и их можно было терпеть в виду их величия. Но чтобы его сын сделался арендатором какой-то франтихи из города, чтобы он отдавал ей часть своей работы звонкой монетой! Глупости! Надо пойти поговорить с сеньорой и уничтожить договор! Их род никому не слѵжил и не будет служить, пока в озере есть еще чем питаться, хотя бы то были лягушки...

Удивление старйка еще возросло, когда он натолкнулся на неожиданное упорство Тони. Тони достаточчно обдумал план и не раскаивается в нем. Он думал о жене, о маленьком сыне, которого держал на руках, и чувствовал прилив честолюбивых замыслов. Что они такое? Нищие озера, жившие, как дикари, в хате, питаясь только рыбой и убегая, как преступники, перед сторожами, когда убивали птицу, чтобы пополнить котелок чем-нибудь посущественнее. Нахлебники охотников, едящие мясо только тогда, когда чужестранцы позволяют им воспользоваться их провизией. И эта нищета переходит от отца к сыну, как будто они пригвождены к илу Альбуферы! У них нет других желаний и ведут они ту же жизнь, как жабы в каналах, которые счастливы, когда встретят в воде насекомых.

Нет, он не хочет подчиняться! Он желает вырвать семью из её жалкого состояния. Он желает работать не только для того, чтобы есть, но и для того, чтобы копить. Обработка рисовых полей, дело выгодное, работы не много, а прибыль большая. Это настоящая божья благодать! Ничто не дает такого дохода! В июне сеют, а в сентебре собира¹ а остальные месяцы можно открыто ловить рыбу или тайком охотиться, для поддержания семьи. Чего еще можно желать! Дед был бедняком и после целой собачьей жизни ему удалось только построить хату, где они живут среди копоти и дыма! Отцу, которого он так уважает, не удалось ничего скопить под старость. Пусть предоставят ему работать, как он хочет, и его сын, его маленький Тонет, будет богачом, будет обрабатывать поля, границ которых не видно, и может быть на месте хижины со временем подымется лучший дом во всем Пальмаре. Отец не прав, негодуя на потомство, за то, что оно хочет обрабатывать землю. Лучше быть мужиком, чем бродить по озеру, часто испытывая голод и рискуя получить пулю из ружья стражника Деесы.

Дядюшка Голубь, побледневший от бешенства, слушая доводы сына, пристально глядел на весло, лежавшее вдоль стены, и руки его невольно, тянулись к нему, чтобы одним ударом разможжит сыну череп. В былое время он поступил бы так, считая себя на это вправе после такого покушения на его власть патриарха-отца.

Но он посмотрел на сноху с младенцем на руках, и, казалось, оба эти существа увеличивали значение сына, поднимая его до его собственного уровня. Сын тоже был отцом, человеком равноправным. В первый раз отдал он себе отчет в том, что Тони уже не был тем малъчиком, который стряпал когда-то ужин, пугливо склоняя голову перед одним его взором. И дрожа от гнева при мысли, что не может уже побить его, как в былые годы, когда он совершал в барке какой-нибудь промах, он ворча излил свой гнев. Ну хорошо! Каждый пусть будет при своем. Один пусть ловит рыбу, другой ковыряет поле. Жить они будут вмесге, раз иначе нельзя. Его годы не позволяют ему спать посреди озера, под старость он страдает ревматизмом. Но они будуть жить отдельно, словно незнакомы друг с другом. О если бы воскрес родоначальник, перевозивший Сюше, и увидел бы позор семьи!

Первый год был для старика сплошным мучением. Входя ночью в хату, он натыкался на земледельческия орудия, стоявшия рядом с приспособлениями для рыбной ловли. Однажды он спотыкнулся о плуг, притащенный сыном с поля, чтобы его починить вечерком, и он произвел на него впечатление чудовишного дракона, растянувшагося посреди хаты. Все эти стальные пгедметы возбуждали в нем холод и бешенство. Стоило ему увидеть, как в нескольких шагах от его сетей лежит серп, чтобы ему сразу показалось, будто кривая металлическая полоска сама зашагает и перережет его снасти, и он бранил невестку за небрежность, приказывая унести подальше, как можно подальше эти орудия... мужика. Всюду предметы, напоминавшие ему земледельческия работы! И это в хате рода Голубей, где никогда не видно было другой стали, кроме кривых ножей для очистки рыбы. Он готов лопнуть от бешенства!

Во время посева, когда земля была суха и принимала плуг, Тони приходил домой, обливаясь потом, после того, как целый день подгонял наемных лошадей. Отец его ходил вокрут да около него, принюхиваясь к нему с чувством злорадства, и бежал в трактир, где дремали за чаркой товарищи; доброго старого времени. Кабальерос, удивительная; новость! От его сьша пахнет лошадьми! Ха, ха! На острове Пальмаре - лошади! По истине мир на изнанку!

невестке дать ему место у очага. Он сам готовил себе ужин. Иногда он свертывал угрей кольцом, проткнув их деревяшкой, и поджаривал терпеливо со всех сторон, как на вертеле. Иногда же он отыскивал в барке свой старый неоднократно исправленный котел и варил огромного линя, или же мастерил луковую похлебку, из лука и угрей, как будто готовил еду для половины деревни.

Маленький худой старик отличался той же прожорливостью, как и все старики Альбуферы. Как следует, он ел только на ночь, вернувшись домой; усевшись на полу в углу, поставив котел между коленами, он проводил целые часы, не говоря ни слова, работая обеими челюстями старой козы, поглощая такое огромное количество пищи, которое, каэалось, не уместится в человеческом желудке.

Он ел то, что принадлежало ему, то, что добывал днем, не заботясь о том, что ели его дети, никогда не предлагая им часть своей пищи. Пусть каждый существует своим трудом! Глаза его блестели злорадным блеском, когда видели на столе семьи, как единственную пищу, кастрюлю с рисом, тогда как он обгладывал кости какой-нибудь птицы, подстреленной в тростниках, когда сторожа были далеко.

Тони не противодействовал отцу. Нечего было также думать подчинить его себе. Взаимное отчуждеиние продолжалось. Маленький Тонет был единственным связующим звеном между ними. Часто внук подходил к дядюшке Голубю, привлеченный приятным залахом его котла.

Когда он устраивал с старыми приятелями пирушку в трактире, то брал с собой внука, ни слова не говоря родителям. Иногда устраивалея и настоящий праздник. С утра, почувствовав страсть к приключениям, дядюшка Голубь отправлялся с таким же старым, как он, товарищем в лесную чащу Деесы. Долго ждут они, лежа на животе в кусгарнике, следя за стражами, не подозревающими о их присутствии... Как только покажутся кролики, прыгая вокруг кустов - пали! пара в мешке и беги скорее к барке и смейся потом на середине озера над бегающими по берегу стражниками, тщетно разыскивающими браконьеров. Такия смелые вылазки делали дядюшку Голубя снова молодым. Стоило только послушать его ночью в трактире, когда он готовил добычу охоты, как он хвастался своими подвигами перед приятелями, которые платили за вино. Ни один парень не отважится сделать это! И когда благорааумные говорили ему о законе и карах, рыбак гордо выпрямлял свой стан, согнувшийся под тяжестью лет и постоянной работы веслом. Сторожа - это просто бродяги, исполеяющие свою службу, потому что не хотят работать, а сеньоры, арендовавшие место для охоты, не более как разбойники, желающие все иметь для оебя. Альбуфера принадлежит ему и всем рыбакам! Если бы они родились во дворце, они были бы королями. Раз Богь велел им родиться здесь, то конечно ради чего-нибудь. Все прочее ложь, придуманная людьми!

И покончив с ужином, когда в кружках уже почти не оставалось вина, дядюшка Голубь глядел на заснувшого на его коленях внучка и показывал его приятелям. Этот малец станет настоящим сыном Альбуферы! Дед сам его воспитает, чтобы он не пошел по ложному пути отца. Мальчик научится обращаться с ружьем с изумительной ловкостью, будет знать дно озера, как угорь, и когда умрет дед, все приезжающие сюда охотники встретят барку друтого Голубя, только более молодого, каким он был сам, когда королева села в его лодку, смеясь над его выходками и шутками.

За исключением этих моментов нежности рыбак продолжать питать к сыну скрытую неприязнь. Он и видеть не хотел презренную землю, которую обрабатывал сын, но он не забывал о ней и смеялся с дьявольской радостью, узнавая, что дела сына идут плохо. В первый год как раз, когда рис колосился, земля его пропиталась селитрой и почти весь урожай погиб. Дядюшка Голубь с удовольствием рассказывал всем об этом несчастьи. Однако заметив, что семья сына охвачена печалью и находится в стесненном положении вследствии безполезных затрат, он ощутил к нему более мягкое чувство и даже нарушил свое безмолвие, чтобы помочь советом. Ужели он и теперь не убедился, что он житель воды, а не мужик? Пусть он оставит поля окрестным людям, изстари занимавшимся тем, что истощали их. Он - сын рыбаков и обязан вернуться к сетям!

Тони в ответ ворчал не в духе, заявляя о своем намерении продолжать дело и старик снова погрузился в свою безмолвную ненависть. Ах, упрямец! И он желал, чтобы на землю сына обрушились всяческия невзгоды, как единственное средство сломать его гордое упрямство. Дома он ни о чем не разспрашивал, но когда его лодка встречалась на озере с большими баркасами, шедшими из Салера, он осведомлялся о ходе жатвы и испытывал некоторое чувство удовлетворения, когда ему объявляли, что год будет плохой. Его упрямый сын умрет голодной смертью! Чтобы иметь кусок хлеба, он должен будет на коленях просить ключ от старого садка, с разрушенным соломенным навесом, который у них быд около Пальмара!

бывало, затопляя созревшия для жатвы колосья. Мужики помрут с голода, тогда как у него будет достаточный улов, и он получит удовольствие увидеть, как сын будеть кусать себе локти и молить о помощи.

К счастью для Тони, злобные пожелания старика не исполнились. Подошли хорошие года. В хате царило некоторое благосостояние, еды было вдоволь и храбрый труженик уже мечтал, как о неосуществимом счастьи, о возможности в один прекрасный день обрабатывать свою собственную землю, о том, что он не должен будет раз в году отправляться в город, чтобы отдать почти весь продукт урожая.

В жизни семьи случилось одно событие. Тонет выростал, а мать его грустила. Мальчуган уже отправлялся с дедушкой на озеро; когда он станет побольше, он будет сопровождать отца в поле и бедная женщина останется в хате одна.

Она думала о своем будущем и грядущее одиночество наполняло ее страхом. О если бы у нея были еще дети! С наибольшим жаром просила она у неба дочки. А дочь не являлась, не могла явиться, как утверждал дедушка Голубь. Виной была сама сноха. Дело женское! Во время родов ей плохо помогали соседки из Пальмара. Поэтому она всегда была больной и бледной, цвета бумаги, была не в сидах долго без боли стоять на ногах, а иногда с трудом волочила; ноги, со стонами, которые подавляла со слезами на глазах, чтобы не встревожить своих.

Тони страстно желал исполнить желание жены. Он ничего не имел против того, чтобы иметь девочку в доме. Она была бы в помощь больной. И вот они поехали вдвоем в город и привезли оттуда шестилетнюю девочку, робкого, дикого и некрасивого зверка, которого взяли из воспитательного дома. Звали ее Висантетой... Однако, чтобы она не забыла о своем происхождении, ее называли со свойственной невежественному люду безсознательной жестокостью Подкидышем.

сына.

Из всех обитателей хаты к Подкидышу относилась ласково только больная женщина, с каждым днем все более слабевшая и страдавшая. Несчастная искусственно создавала себе иллюзию, будто у нея есть дочь и по вечерам, усаживая ее в дверях хаты, с лицом, обращенным к солнцу, расчесывала её рыжия косички, обильно смазанные маслом.

Девочка походила на живую послушную собачку, разылекавшую обитателей хаты своей беготней. Молча покорялась она утомительной работе и всем злым прихотям Тонета. Напрягая изо всех сил свои рученки, тащила она от канала к дому кувшин, наполненный водой Деесы, такой же большой, как она сама. То и дело бегала она по деревушке, исполняя поручения новой матери, а за столом ела, опустив глаза, не осмеливаясь сунуть ложку в миску, пока та до половины не была опустошена. Дедушка Голубь, всегда молчаливый, глядевший так сурово, внушал ей большой страх. Так как ночью обе каморки были заняты, одна - супругами, другая Тонетом и дедушкой, то она спала у очага, посредине хаты, на иле, который просачивался сквозь паруса, служившие ей постелью, укрываясь сетями от порывов ветра, врывавшагося через печную трубу и щели разъеденной крысами двери.

Единственным хорошим для нея временем были вечера. Все местечко погружалось в тишину, мужчины были или на лагуне или на полях. Она садилась с матерью у дверей хаты чинить паруса или вязать сети, и оне разговаривали с соседками в великом безмолвии безлюдной, неправильной улицы, поросшей травой, в которой копошились куры и крякали утки, подставляя солнцу свои влажные белые крылья.

Тонет не посещал больше школу, сырое маленькое помещение, за которое платило городское управление, где мальчики и девочки в пропитанном тяжелым запахом воздухе проводили целый день, читая по складам или распевая молитвы.

в Альбуфере.

Мальчик с удовольствием сопровождал деда во время его экспедиций по воде и суше. Научился действовать веслом, скользил, быстро как молния, в одной из маленысих лодок дядюшки Голубя и когда приезжали охотники из Валенсии, он устраивался на носу барки или помогал деду устанавливать парус, выпрыгивая на берег в критическия минуты, чтобы схватить веревку и потащить барку.

Потом приучался к охоте. Научился действовать сравнительно легко ружьем деда, настоящей пищалью, которую можно было отличить по одному грохоту от всех ружей, имевшихся в Альбуфере. Дядюшка Голубь клал сильные заряды и первые выстрелы заставили мальчика так покачнуться, что он чуть не упал на дно барки. Постепенно он приручил старого зверя и метко бил лысух к великому удовольствию деда.

Вот как надо воспитьтать детей! По его мнению, Тонет должен есть только то, что убьет из ружья или выловит из озера! Во время этого сурового воспитания дядюшка Голубь подметил в своем ученике признаки какой-то разслабленности. Он любил стрелять и ловить рыбу. Но ему не нравилось вставать до зари, целый день действовать, вытянув руки, веслом, и тащить, как лошадь, за веревку барку. Рыбак понял в чем дело: то, что его внук ненавидел инстинктивной ненавистью, что возмущало все его существо, был - труд. Тщетно говорил дед о большой ловле, которая предстоить завтра в том или другом месте Альбуферы. Стоило только рыбаку отвлечься и внук нсчезал. Он предпочитал бегать по Деесе с соседними мальчиками, растягиваться под сосной и целыми часами слушать чирикание воробьев на ветвистых верхушках или глядеть, как порхают над лесными цветами белые бабочки или бронзовые шмели. Дед наставлял его без прока. Потом решил побить, но Тонет, как маленький дикий зверок, убежал и стал подбирать камни, чтобы защищаться. Старик примирился и как прежде отправлялся на озеро один.

Он сам всю жизнь провел в труде. Сын его Тони, хотя и сошел с дороги, увлекшись крестьянским трудом, но был еще способнее его самого в тяжелой физической работе. В кого же пошел этот мошенник? Господи Боже! Кем он рожден, этот мальчик с его неодолимым отвращением к труду; с его страстью к ненодвижности, с его привычкой целыми часами отдыхать на солнце, словно жаба на краю канала.

на веки исчезли. Сыновья рыбаков становились рабами земли. Внук поднимал руку, вооруженную камнем, на деда. На озере виднелись баркасы, нагруженные углем. Рисовые поля распростирались во все стороны, врезывались в озеро, высасывая его воду, вторгались в лес, пролагая в нем большие просеки. О Боже! Лучше уж умереть, чем видеть все это, чем присутствовать при гибели мира, который он считал вечным.

всей воды озера и всех безчисленных деревьев Деесы.

Паденье каждой сосны в лесу он немедленно же замечал на большом разстоянии, с самой середины озера. Еще одна! Пустое место, которое оставалось в зеленой чаще, вызывало в нем такое же грустное настроение, как будто он смотрит в пропасть могилы. Он проклинал арендаторов Альбуферы, этих ненасытных разбойников. Обитатели Пальмара воровали, правда, дерево в лесу, на их очаге горели только дрова из Деесы, однако они довольствовались кустарником, упавшими сухими стволами. А эти незримые сеньоры, обнаруживавшие свое присутствие только путем ружья стражника или судейских фокусов, с величайшим спокойствием срубали старые деревья, гигантов, которые видели его, когда он был еще маленьким и ползал в барке. Они были уже огромными, когда его отец, первый Голубь, жил среди дикой Альбуферы, убивая ударами камышевой палки змей, кишевших на берегу, все же более симпатичных, чем современные люди.

Грустя о гибели старого мира, он уходил в самые дикие уголки, куда не проникли еще люди - эксплуататоры. Вид старой нории возбуждал в нем дрожь, и он глядел с волнением на черное, разъеденное червями колесо, на пустые, поломанные бадьи, полные соломы, откуда, заметив его приближение, толпою выпрыгивали крысы. То были развалины мертвой Альбуферы, подобно ему самому, воспоминания о лучшем прошлом.

Желая отдохнуть, он причаливал к равнине Санча, к лагунам с их липкой поверхностью и высоким камышем. И созерцая мрачный зеленый пейзаж, где, казалось, все еще трещат кольца легендарного чудовища, он наслаждался мыслью, что есть хоть один кусок земли, незапятнанный жадностью современных людей, в рядах которых - увы!-- находился и его собственный сын.