Детоубийцы.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детоубийцы. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Второе воскресенье в июле месяце было самым важным днем для Пальмара.

В этот день происходила жеребьевка мест для рыбной ловли на Альбуфере и в каналах. Это была старинная торжественная церемония, под председательством делегата от министерства финансов, от Асиенды, этой таинственной сеньоры, которую никто не видел, хотя о ней говорили с суеверным уважением, как о госпоже озера и безграничного соснового леса Деесы.

В семь часов церковный колокол звал всю деревню к мессе. Праздник Младенца Иисуса на Рождестве отличался большой пышностью, но это было не более, как развлеченье, тогда как обряд жеребьевки решал вопрос о насущном хлебе и даже о возможности разбогатеть, если улов будет удачен.

Вот почему месса, служившаяся в это воскресенье, выслушивалась с особенным рвением. Женам уже не приходилось отыскивать мужей, чтобы пинками заставить их исполнять предписания религии. Все рыбаки стояли в церкви с соередоточенными лицами, думая больше об озере, чем о мессе. В воображении они видели Альбуферу и её каналы и уже выбирали лучшия места, если судьба пошлет им первые нумера.

Маленькая церковка с её выштукатуренными стенами и высокими окнами с зелеными занавесками не могла вместить всех верующих. Двери были настежь раскрыты и народ занял всю площадь, стоя с непокрытой головой под лучами июльского солнца. На алтаре виднелось улыбаюицееся личико и пышное платьице младенца Христа, святого покровителя деревни, статуя не больше ладони, и однако несмотря на свою миниатюрность она могла в бурные ночи наполнить угрями барки тех, кто заполучал лучшия места, и совершать другия не меньшия чудеса, о которых рассказывали пальмарския женщины.

На белом фоне стен выделялось несколько картин, принадлежавших раньше старым монастырям, огромные полотна с рядами осужденных, совсем красных, точно они выварились в котле, и ангелами с крыльями попугаев, подгонявшими их огненным мечом.

На чаше с святой водой объявление, написанное готическими буквами, гласило:

                    Любви законы запрещают

                    Нам преступленья совершать

                    Они же в церкви нам мешают

                    На пол безсовестно плевать!

Все жители Пальмара восхищались этими стихами, произведением - по словам Голубя - некоего священника того отдаленного прошлого, когда рыбак еще был мальчиком. Все упражнялись в чтении надписи, разбирая ее по слогам во время безчисленных месс, на которых они присутствовали за свою долгую жизнь добрых христиан. Но если поэзия надписи вызывала всеобщее удивление, самый совет не принималея и рыбаки, нисколько не подчиняясь "законам любви", кашляли и плевались, вечно охрипшие, как земноводные существа, так что религиозное торжество проходило в безпрестанном харканьи, пол покрывался плевками, а священник окидывал прихожан гневным взглядом.

В Пальмаре еще никогда не бывало такого священника, как отец Микель. Говорили, что его сослали сюда для отбывания наказания. Он сам, повидимому, переносил ссылку с большим удовольствием. Неутомимый охотник он, по окончании мессы, одевал плетеные гетры, напяливал на голову кожаную шляпу и в сопровождении собаки рыскал по Деесе или скользил в лодке между густым тростником, охотился за водяными курами. Должен же он немного улучшить свое тяжелое положение, говаривал он. Он получал пять реалов в день жалования и был бы обречен на голодную смерть, как его предшественники, если бы не ружье, которое терпели лесные сторожа, и которое снабжало его стол ежедневно мясной пищей. Женщины восхищались его мужественной энергией, видя, как он наставляет их чуть не ударами кулака, а мужчины одобряли не менее ту простоту, с которой он ислолнял свои обязанности священника.

Это был поп - стрелок. Когда алькальд должен был провести ночь в Валенсии, он передавал свою власть дон Мигуэлю и тот, восхищенный совершившимся превращением, призывал начальника карабинеров.

- Вы и я теперь единственная власть в деревне. Пойдем ее охранять.

И они всю ночь совершали обход, с карабином за плечами, входили в трактиры, приглашая посетителей разойтись по домам, заходили время от времени в дом священника, чтобы выпить из камышевой бутылки. Когда занималась заря, дон Мигуэль сбрасывал оружие и костюм контрабандиста и отправлялся в церковь, чтобы отслужить мессу.

По воскресениям, совершая богослужение, он косился на паству, останавливая свои взоры на тех, кто не переставал харкать, на кумушках, говоривншх шопотом о соседках и детишках, дравшихся у дверей, потом гордо выпрямлял свое тело, чтобы благословить паству, глядя такими глазами на виновных, что те содрогались, угадывая предстоящия угрозы отца Микеля. Он выгнал ногой пьяного Пиавку, застав его в третий или четвертый раз за тем, как он пил из бутылки церковного вина. В доме священника только священник имеет право пить! Его бурный темперамент обнаруживался во всех актах священнодействия и часто, когда во время мессы преемник Пиавки путался в своих ответах или слишком медлил перенести, Евангелие, он ударял его ногой под бахрому белого стихаря, прищелкивая языком, словно звал собаку.

Мораль его отличалась большой простотой. Она вытекала из желудка... Когда прихожане исповедывались в своих грехах, эпитемия была всегда одна и та же. Пусть едят больше! Дьявол овладевал ими именно потому, что они были такие худые и бледные. Он любил говорить: "Чем больше еды, тем меньше грехов". И когда кто-нибудь возражал, ссылаясь на свою бедность, священник негодовал, отпуская грубое ругательство. Называют себя бедняками, а живут на Альбуфере, в лучшем уголке мира! Он сам получает пять реалов, а живет лучше столь же многочисленных, как трава, и всех птиц озера, которых такое множество, что стоит только ударить по камышам, чтобы оне вылетели оттуда дюжинами? Или они ждут, что птицы упадут в котел ощипленные, да еще с солью? Чего им недостает, это побольше рвения к труду и страху божьяго! Не постоянно же ловить угрей, по целым часам сидеть в лодке, как баба, и есть беловатое мясо, пахнущее илом. Таким путем они сделались жалкими грешниками, от одного вида которых тошнит! Человек, истинный человек - чорт возьми!-- должен снискивать себе пропитание; как он - ружьем!

Перед Пасхой, когда весь Пальмар облегчился от своих грехов в исповедальне, выстрелы в Деесе и на озере учащались и сторожа, как безумные, перебегали с одного конца на другой, не в силах угадать, чем вызвана эта неожиданно вспыхнувшая страсть к охоте.

После окончания мессы толпа разсеялась ло площадке. Женщины не возвращались домой, чтобы приготовить обед. Оне оставались с мужчинами, против школы, где происходила жеребьевка. То было лучшее здание Пальмара, единственное двухэтажное. Внизу помещалось отделение для мальчиков, наверху - для девочек. Церемония происходила в верхнем этаже и в открытые окна было видно, как альгвасиль с помощью Пиавки разставлял стол с председательским креслом для сеньора, который прибудет из Валенсии, и скамьи обоих классов для рыбаков, членов Общины.

Самые старые рыбаки собирались у искривленного оливкового дерева с жалкой листвой, единственного украшения площади. Это старое, рахитическое дерево, пересаженное с гор на илистую дочву, где оно зачахло, было тем пунктом, где собиралась вся деревня, тем местом, где происходили все события общественной жизни. Под его ветвями совершались договоры относительно рыбной ловли, обменивались барками и продавались угри городским торговцам. Если кто находил на Альбуфере брошенную сеть, плывущее весло или другой предмет рыбной ловли, то он оставлял их под деревом и рыбаки проходили мимо них, пока хозяин не узнавал своей вещи по тому специальному знаку, которым каждый снабжал свои прднадлежности.

Все говорили о предстоящей жеребьевке с волнением и страхом людей, доверяющих свое будущее случаю. Меньше чем через час для всех решится вопрос о нищете или богатстве. В каждой толпе говорили о первых шести местах, единственных, которые могли сделать богатым рыбака; они соответствовали первым шести именам, вынутын из ящика. То были места на Главном Пути или около него: этой дорогой угри уплывали в бурные ночи, в море, и встречая сети, запутывались в них.

Вспоминали с благоговением о некоторых счастливых рыбаках, получивших место на Главном Пути, которые в бурную ночь, когда волны взволнованной Альбуферы обнажали илистое дно, добывали 600 арровас рыбы {Приблизительно 250 пудов.}. Шестьсот арровас, по два дуро! Глаза рыбаков горели огнем жадности, когда они шопотом, таинственно повторяли эту цифру, боясь, что их услышат люди, не жившие на Альбуфере, ибо с детских лет каждый привыкал со странной солидарностью уменьшать улов, чтобы министерство финансов, или Асиенда (эта неведомая жадная сеньора) не отягчала их новыми налогами.

Дядюшка Голубь говорил о прошедших временах, когда народ не размножался еще с быстротой кроликов Деесы и в жеребьевке участвовало не более шестидесяти рыбаков, весь состав тогдашней Общины. А теперь сколько их! В прошлогодней жеребьевке участвовало более 150. Население продолжает расти, рыбаков скоро будет больше чем угрей и Пальмар лишится того преимущества, которое ему эти места давали перед другими рыбаками озера.

Воспоминание об этих других, о рыбаках Катарохи, участвовавших с пальмарцами в обладании Альбуферой, делало Голубя нервозным. Он ненавидел их также глубоко, как и земледельцев, сокращавших водное пространство, создавая все новые поля. По словам старика эти рыбаки жившие вдали от озера, в окрестностях Катарохи, в перемежку с мужиками, и превращавшиеся в земледельцев, когда повышалась заработная плата, были только случайными рыбаками, людьми, возвращавшимися к воде только под влиянием голода, за неимением более выгодных занятий.

Дядюшка Голубь хранил в душе воспоминание о горделивых утверждениях этих врагов, смотревших на себя, как на первых поселенцев Альбуферы. По их словам рыбаки Катарохи были самыми древними и им дал после завоевания Валенсии, славный король Хаиме первую привиллегию эксплуатации озера с обязательством отдавать короне пятую часть улова.

- А чем были тогда пальмарцы?-- спрашивал с иронией старый рыбак. И он возмущался, вспоминая ответ рыбаков Катарохи. Пальмар де получил евое назваще вследствие того, что когда-то был островком, покрытым пальмами. В прежния времена приезжали сюда люди из Торренте и других деревушек, занимавшиеся торговлей метлами. Они останавливались на острове и, запасшись на весь год карликовыми пальмами, снова поднимали паруса. С течением времени несколько семейств осталос на острове. Торговцы метлами превратились в рыболовов, увидя промысел этот выгоднее, и так как они благодаря своой бродячей жизни были ловчее, лучше понимали прогресс, то они и изобрели способ жеребьевки мест, добились этой привиллегии у королей и нанесли таким образом ущерб жителям Катарохи, людям простоватым, никогда не покидавшим Альбуферу.

Надо было видеть гнев дядюшки Голубя, когда он повторял это мнение врагов. Пальмарцы, лучшие рыбаки озера, вдруг оказались потомками торговцев метлами и пришли из Торренте и других местечек, где никогда не видно было ни одного угря! Господи Иисусе! За меньшее оскорбление люди дрались до смерти на острогах! Он лучше знает и заявляет им, что все ложь!

Однажды во времена его юности его назначили присяжным Общины и в его доме хранился архив рыбаков, сокровище деревни, большой сундук с книжищами, распоряжениями, королевскими привиллегиями и счетовыми тетрадями, переходивший от одного присяжного в другому, при каждом новом назначении. Впродолжении веков он переносился из хаты в хату, и всегда прятался под матрасом из боязни, что его могут похитить враги Пальмара. Старый рыбак не умел читать. В его время о таких вещах не думали, а ели больше... Однако один из священников, его друг, изложил ему вечерком содержание каракуль, наполнявших пожелтевшия страницы, и он сохранил его в своей памяти. Сначала идет привиллегия славного Сан Хаиме, убивавшого мавров. В своем благоговении перед королем-завоевателем, подарившим озеро рыбакам, старик не придавал значения его королевскому титулу, а во что бы то ни стало хотел в нем видеть святого. Потом шли концессии дон Педро, доньи Виоланте, дон Мартина, дон Фернандо, целого ряда королей, благословенных рабов Божьих, заботившихся о бедняках. Каждый из них что-нибудь дарил рыбакам, один право рубить стволы в Деесе, чтобы прикреплять сети, другой,-- привиллегию пользоватъся сосновой корой, чтобы окрашивать сети. То были хорошия времена! Короли, превосходные люди, чья рука всегда была открыта для бедняков, довольствовались пятой частью улова. Не то что теперь, когда Асьенда и прочия людския измышления взимают каждые три месяца поларрову серебра, чтобы позволить им жить на озере, принадлежавшем их предкам. А когда Голубю возражали, что пятая часть улова гораздо больше, чем пресловутая поларрова серебра, он в нерешительности чесал голову под шляпой. Ну хорошо! Пусть больше! Но платили ве деньгами и это было не так чувствительно.

И снова возвращался он к своей ненависти к остальным обитателям озера. Правда, прежде на Альбуфере не было других рыбаков, кроме тех, что жили под тенью колокольни Катарохи. Тогда еще не было возможности жить около моря. Берберийские разбойники выходили на разсвете на берег, все увозя с собой, и честный, трудящийся люд искал защиты в деревушках, чтобы им не надели в виде украшения на шею цепь. Но с течением времени, когда жизнь становилась безопаснее, настоящие рыбаки, те, которые избегали, безчестия, земледельческого труда, перекочевали в Пальмар. Они выигрывали таким образом каждый день два часа, необходимые потратить на переезд, прежде чем опустить сети. Они любили озеро и потому остались на нем. При чем тут торговцы метлами? Пальмарцы такие же исконные поселенцы, как и остальные! От своего деда он часто слышал, что их семья происходит из Катарохи и, несомненно, у них там есть родственникии, но из числа тех, кого знать не хотят.

Доказательством того, что они были самые старые и ловкие рыбаки, служило изобретение жеребьевки, столь остроумное, что до него никогда бы не додумались жители Катарохи. Эти несчастные ловят рыбу сетями и на крючов. Большую часть года они голодают и хотя бы обстоятельства им благоприятствовали, они не перестают быть бедняками. А пальмарцы, люди смышленные, изучили нравы угрей. Заметив, что ночью они приближаются к морю и во мраке непогоды как безумные, перекочевывают из озера в каналы, они нашли более удобным загородить каналы подводными сетями, помещая около них верши. Ловля основывалась на обмане и вся работа рыбака сводилась лишь к тому, чтобы опорожнять содержимое сетей и вновь их опускать.

И затем, что за чудная организация пальмарской Общины!.. Дядюшка Голубь приходил в восторг от этого создания предков. Озеро прнадлежало рыбакам. Все оно принадлежало всем. Не так, как на материке, где люди придумали такое свинство, как разделение земли, где они провели межи и заборы и говорят с гордостью: это твое, а это мое, как будто все не есть собственность Господа, и как будто в день смерти у людей останется другая земля, кроме той, которая навеки замкнет уста.

Альбуфера принадлежит всем детям Пальмара, без различия классов, бродягам, проводившим день в трактире Сахара, равно как и алькальду, посылавшему угрей, далеко-далеко, и бывшему почти таким же богачем как и трактирщик. Но при разделе озера одни места оказывались лучше других, то установился обычай ежегодной жеребьевки и хорошия места переходили из рук в руки. Кто сегодня беден, может завтра стать богачем! Так устроил дело Бог, при помощи жеребьевки. Кому суждено остаться бедняком, останется бедняком, но у него по крайней мере открыто окно, через которое Счастье, если ему вздумается, может влететь. Вот напр. он сам, старейший рыбак Пальмара. Он думает дожить еще до ста лет, если не помешает дьявол. Он участвовал более чем в восьмидесяти жеребьевках. Однажды он вынул пятое место, как-то четвертое. Никогда ему не доставалооь первое, но он не жалуется, ибо прожил жизнь, не зная голода и не богатея на счет бедности соседа, как делают люди в окрестности. К тому же вь конце зимы, когда кончался улов в лучших местах, председатель Общины объявляет общую ловлю, в которой участвовали все рыбаки, соединяя свои сети, барки и руки. Во время этого общого предприятия загораживалось все дно гигантской тканью сетей и улов делился между всеми поровну. Так должны жить люди, по-братски, иначе они превратятся в зверей! И дядюшка Голубь кончал свою речь словами, что недаром же Господь, когда жил на эемле, проповедовал на озерах, аоходивших в большей или меныней степени на Альбуферу, и окружал себя не земледельцами, а рыбаками, ловившими линей и угрей.

Толпа на площади все увеличивалась. Алькальд с своими помощниками и альгвасилем стояли у канала, высматривая барку, которая должна была привести из Валенсии представителя Асьенды. Из окрестности прибывали люди, чтобы присутствовать при обряде. Толпа разступилась перед начальником карабинеров, мчавшимся из одинокой Торре Нуева, между Деесой и морем, на лошади, загрязненной илом каналов. Явился присяжный в сопровождении крепкого парня тащившого на спине архив Общины, а отец Микель, воинственный поп, переходил в домашней рясе и на бок надетой шапочке, от одной группы к другой, уверяя, что счастье отвернется от грешников.

это возмещало ему убыткии, вызванные падавшей контрабандой. Почти всегда первое место доставалось бедняку, собственнику лишь одной лодки и несколько сетей. Чтобы иметь возможность эксплуатировать Главный путь, нужно было иметь большие приспособления, разного рода барки, наемных работников. И когда бедняк ошеломленный неожиданно свалившимся счастием, не знал, что делать, к нему подходил Сахар, слово ангел-хранитель. У него есть все, что нужно. Он предлагал свои барки, на тысячу песет новой веревки для больших сетей, которые должны замыкать канал, и деньги, чтобы заплатить вперед поденную плату. Он просто хочет помочь другу, счастливец внушает ему такую симпатию! Но так как дружба,-- дружбой, а дело - делом, то взамен своих услуг он удовольствовался бы половиной улова. Таким образом жеребьевка всегда бывала на руку Сахару и он с тревогой ожидал результатов, возсылая молитвы, дабы первые места не доставались тем из пальмарцев, у которых было кое-какое состояние.

Нелета тоже поспешила на площадь, привлеченная обрядом, бывшим одним из лучших праздников деревни. В воскресном костюме, она походила на сеньориту из Валенсии. Её злой враг, свояченица Сахара посмеивалась в враждебной толпе над её высокой прической, розовым платьем, поясом с серебряной пряжкой и её запахом потаскушки, которая срамит весь Пальмар, заставляя мужчин терять голову. С тех пор как рыжеволосая красавица разбогатела, она страшно душилась, словно желая уничтожить запах ила, окружавший озеро. Она почти не мыла лица, подобно всем женщинам острова. Кожа её была не очень чистая, но на ней всегда покоился слой пудры, и с каждым её шагом платье распространяло целое облако запаха мускуса, который доставлял наслаждение обонянию посетителей трактира.

В толпе произошло волнение. Он приехал! Обряд сейчас начнется! Мимо толпы прошли алькальд с палкой, украшенной черными кисточками, все его помощники и делегат Асьенды, бедный чиновник, на которого рыбаки смотрели с благоговением (смутно чуя его огромную власть над Альбуферой) и в то же время с ненавистью. Этот франт и ест тот, который утаскивает у них поларровы серебра!

Все стали медленно подниматься по узкой школьной лестнице, на которой было место зараз для одного человека. Пара карабинеров, с ружьем в руке, охраняла дверь, чтобы помешать войти женщинам и детям, которые могли помешать собранию. Порою любопытная детвора пыталась оттеснить их, но карабинеры грозили прикладами и обещали побить малышей, своими криками нарушавших торжественность церемонии.

Наверху скопление было так велико, что многие рыбаки не нашли места на скамьях и толпились на балконах. На одних, самых старых, красовались красные шляпы древних обитателей Альбуферы, другие надели на голову, как крестьяне, платок с длинным концом или соломенные шляпы. Все были одеты в светлые цвета, в плетеных лаптях или босиком, и от потной теснившейся толпы исходил липкий, холодный запах земноводных существ, родившихся среди ила.

На учительском месте помещался председательский стол. Посредине делегат министерства диктовал секретарю начало акта. Около него сидели священник, адькальд, присяжный, начальник карабинеров и другие приглашенные, среди которых виднелась фигура пальмарского медика, бедного пария науки, который за пять реалов три раза в неделю приезжал лечить огулом всех страдавших перемежающейся лихорадкой.

Присяжный поднялся с своего места. Перед собой он держад счетные книги Общины, чудо гиероглифического искусства. Ни одной буквы не было в них, платежи обозначались всевозможными фигурами. Это было изобретение прежних присяжных, не умевших писать, н обычай этот так и сохранился. Каждому рыбаку была посвящена одна страница. В заголовке значилось не его имя, а знак, которым были снабжены его лодки и сети, чтобы их можно было узнать. У одного был крест, у другого - ножницы, у третьяго - клюв лысухи, у дядюшки Голубя - полумесяц. Присяжному стоило только посмотреть на гиероглиф, чтобы сказать: "Счет Фулана". А остаток страницы был наполнен черточками, обозначавшими ежемесяный взнос подати.

Старые рыбаки хвалили эту систему счета. Так каждый мог проверять его и не было обмана, как в других книжищах с цифрами и маленькими буквами, понятными только господам.

Присяжный, живой человек, с бритой головой и дерзким взглядом, откашлялся и отплевывался, прежде чем заговорить. Приглашенные, сидевшие вокруг председательского стола, отодвинулись и принялись беседовать между собой. Сначала разбирались дела Общины, в которых они не могли участвовать. Оникасались одних только рыбаков. Присяжный начал свою речь: Кавалльерос! И окинув властным взглядом собрание, он потребовал молчания. Снизу с площади доносились визги детворы, кричавшей, точно осужденные, и назойливое жужжание женской болтовни. Алькальд послал вниз альгвасиля, который обходил толпу, чтобы возстановить молчание и дать возможность присяжному пристудить к своей речи.

Кавалльерос! Дело ясное! Его выбрали присяжным, чтобы он собирал с каждого его часть и передавал каждые три месяца Асьенде около 1500 песет, пресловутую поларрову серебра, о которой говорила вся деревня. Прекрасно! Но дело так не может продолжаться! У многих накопились недоимки и лучше поставленные рыбаки обязаны частью возмещать их. Чтобы сделать впредь невозможным подобный безпорядок, он предлагает не допускать недоимщиков до жеребьевки.

Некоторая част собравниихся встретила эти слова одобрительным шопотом. Это были те, кто заплатили подати. Исключение из жеребьевки многих товарищей увеличивало для них возможность получить первые места. Однако большинство собрания, более бедное на вид, протестовало громкими криками, вскочив с своих мест и впродолжении нескольких минут присяжного не было слышно.

Когда возстановилось молчание, все снова заняли свои места, поднялся болезненный человек, с бледным лицом и нездоровым блеском вь глазах. Говорил он медленно, голосом слабым, то и дело прерывавшимся лихорадочной дрожью. Он принадлежит к числу тех, кто не платил. Быть может, никто не должен столько, сколько он! Прошлым годом он вытянул одно из худших мест и улов был такой ничтожный, что он даже не смог прокормить семью. Впродолжении одного года он дважды побывал в Валенсии, перевозя в лодке два белых ящика с золотыми галунами, две игрушки, которые заставили его просить деьгни взаймы. Ведь самое меньшее, что может сделать отец, это похоронить, как следует, своих детей, когда они навсегда покидают землю! У него умерло двое сыновей от недоедания, как говорит присутствующий здесь отец Микель, а потом он сам заболел во время работы лихорадкой, которую влачит вот уже несколько месяцев. Он не платит, потому что не может! И его хотят лишить права на счастье! Разве он не такой же член Общины Рыбаков, как его отцы и деды?

Наступило тягостное молчание, среди которого слышались рыдания несчастного, упавшого безсильно на свое место, спрятав лицо в руках, словно стыдясь своей исповеди.

- Нет, нет!-- послышадся вдруг дрожащий голос, поразивший всех своей энергией.

То был дядюшка Голубь. Он вскочил на ноги, надвинул шляпу глубоко на голову, глаза его горели от негодования и он говорил быстро, перемешивая свою речь всеми памятными ему клятвами и ругательствами. Старые товарищи тянули его за кушак, чтобы обратить его внимаяие на недостаток уваженья к присутствующим сеньорам. Но он оттолкнул их локтем и продолжал. Больно ему нужно обращать внимание на эти чучела! Он знался с королевами и героями. Он говорит, потому что имеет право говорить! Господи! Он старейший рыбак на Альбуфере и слова его должны выслушиваться, как приговоры. Его устами говорят отцы и деды! Альбуфера принадлежит всем и позор отнимать у человека хлеб, безразлично платил ли он Асьенде или нет. Разве этои барыне нужны жалкия песеты, чтобы поужинать.

Негодование старика наэлектризовывало публику. Многие громко смеялись, забыв недавнее гнетущее впечатление.

Дядюшка Голубь напоминал, что и он когда-то был Присяжным. Не мешает, конечно, сурово относиться к мошенникам, избегающим труда,-- бедным же, исполняющим свой долг, не могущим платить по своей нищете, надо протягивать руку помощи! Чорт возьми! Рыбаки Пальмара не какие-нибудь нехристи. Нет, все братья и озеро всеобщее достояние. Деление на богатых и бедных годится для жителей материка, для мужиков, среди которых есть хозяева и слуги! А в Альбуфере все равны. Кто теперь не платит, заплатит потом. Те кто имеет больше, пусть покрывают недоимки тех, у кого нет ничего, ибо так всегда было. Пусть все участвуют в жеребьевке!

Тонет, приветствуя деда, подал сигнал к шумной овации. Дядюшка, Тони, казалось, не сочувствует вполне воззрениям отца, но все рыбаки-бедняки бросились к старику, обнаруживая свой энтузиазм тем, что хватали его за блузу или любовно ударяли его с такой силой, что на его морщинистый затылок сыпался целый дождь колотушек.

Присяжный закрыл с досадой свои книги. Каждый год то же самое. С этим старым людом, казавшимся вечно молодым, было невозможно привести в порядок дела общины. И с разочарованным видом принялся он выслушивать извинения недоимщиков, которые поднялись, чтобы объяснить свою медлительность. У одних семья болела, у других были плохия места, третьи не могли работать из-за проклятой лихорадки, которая с приближением ночи точно стерегла из-за камыша несчастного, чтобы вцепиться в него. И перед слушателями проходила вся нищета, вся печальная жизнь нездоровой лагуны, точно нескончаемая жалоба.

Чтобы сократить эту бесконечную скорбную исповедь, было решено никогда не исключать из жеребьевки. Присяжный поставил на стол кожаный мешок с билетами.

Толпа раздвидулась и громкий взрыв смеха приветствовал Пиавку. Он важно шел вперед, потирая покрасневшие от пьянства глаза, делая над собой усилия, чтобы принять позу, достойную собрания. Видя, что все трактиры Пальмара опустели, он втерся в школу и счел нужным перед жеребьевкой открыть рот.

- Чего тебе?-- спросил недовольным тоном Присяжный, раздосадованный вмешательством бродяги, пришедшим испытать его терпение после объяснений и извинений недоимщиков.

"Чего он желает? Он желает узнать, почему его имя не фигурирует в списках, вот уже сколько лет? Он имеет такое же право, как и самый богатый, ловить рыбу в Альбуфере. Он беднее всех. Пусть так! Но разве он не родился в Пальмаре? Разве его не крестили в приходе Святого Валерия в Русафе? Разве он не происходит от рыбаков? В таком случае он должен тоже участвовать в жеребьевке!

Претензии бродяги, никогда не касавшагося руками сетей, предпочитавшого переплывать каналы, чем переезжать их с веслом на лодке, показались рыбакам такими неслыханными, такими смешными, что все разразились смехом.

Какое дело Общине до того, что его предки были честными рыбаками, раз его отец отказался от весла ради пьянства, и у него общее с рыбаками толъко то, что он родился в Пальмаре. К тому ни отец его, ни он сам никогда не платили податей. Знак, которым в былые годы Пиавки отмечали свои принадлежности для рыбной ловли, давно уже вычеркнут из книг Общины.

Однако пьяница настаивал среди разраставшагося смеха публики, на своих правах, пока не вмешался с своими вопросами дядюшка Голубь. Ну, а если он будет участвовать в жеребьевке и получит одно из лучших мест, что он сделает с ним? Как он будет его эксплуатировать, раз он не рыбак и не знает рыбачьяго промысла?

Бродяга насмешливо улыбнулся. Важно получить место! Остальное уже его дело! Он уже устроит так, что вместо него будут работать другие, которые ему отдадут большую часть улова. И в его циническом смехе выражалась злоба того первого человека, который обманул ближняго, заставляя его работать, чтобы самому жить праздно.

Открытое признание Пиавки возмутило рыбаков. В сущности он только вслух формулировал мысл многих, но эти простые люди чувствовали себя оскорбленными цинизмом бродяги, увидели в нем олицетворение всех угнетателей бедняков. Вон его! Вон! Ударами кулаков и пинками его выпроводили в двер, между тем как молодые рыбаки шумели ногами, подражая среди смеха лаю собак и мяуканию кошек.

Пусть поостерегутся! Если он сойдет с эстрады, он расшибет морду не одному молодцу!

Немедленно возстановилось спокойствие. Священник с удовлетворением увидел, какое имеет влияние на народ и шепнул начальнику карабинеров.

- Вы видите! Никто лучше меня не понимает этого стада. Им нужно от времени до времени показывать палку!

Более угроз отца Микеля способствовал возстановлению спокойствия тот факт, что Присяжный передал председателю список рыбаков Общины, чтобы удостовериться в присутствии всех.

В нем были перечислены все рыбаки Пальмара. Достаточно было быть совершеннолетним, хотя и живущим в хате отца, чтобы участвовать в жеребьевке.

лицом священника.

Присяжный опорожнил грязный кожаный мешок, столь же древний, как и сама Община. На стол покатились билеты в виде пустых желудей из черного дерева, в отверстие которых просовывалась бумага с именем рыбака.

Один за другим рыбаки подзывались к столу председателя, получали желудь и бумажку, на которой было написано имя на тот случай, если рыбак был безграмотен.

Надо было видеть, к каким предосторожностям прибегали недоверчивые и хитрые бедняки. Самые невежественные отыскивали грамотных, чтобы те посмотрели, их ли имя написано на бумаге и успокаивались только после целого ряда разспросов. К тому же обычай называться кличкой возбуждал в них некоторую нерешительность. Их настоящее имя и фамилия обнаруживались только в такой день как сегодня и они колебались, словно неуверенные в том, их ли это имя. Потом предпринимались более важные предосторожности. Каждый прятался, обращаясь лицом к стене, и вкладывая свое имя вместе с бумагой, всовывал соломинку, или серую спичку, нечто такое, что служило бы ручательством, что не перепутают билетов. Недоверчивость не покидала их до того самого момеята, когда они опускали свой номер в мешок. Господин, приехавший из Валенсии, возбуждал в них то недоверие, какое вызывает всегда в деревенских жителях чиновник.

Началась жеребьевка. Священник дон Мигуэль вскочил на ноги, сняв шапочку и все последовали его примеру. Следовало прочесть молитву по старому обычаю. Это привлекает счастье. И впродолжении нескольких минут рыбаки неслышно бормотали молитву, сняв шляпы и опустив головы.

наконец достиг эстрады и опустил руку в мешок. Все притаили дыхание. Взоры всех были обрашены на деревянный желудь, из которого с трудом вытаскивалась свернутая бумажка.

Председатель прочел имя и в собрании, привыкшем к кличкам, с трудом узнававшем никогда не употребляемые имена, воцарилось некоторое смущение. Кто получил первый нумер? Но Тонет быстро поднялся и воскликнул "Я здесь!"

Итак, внук Голубя! Ну и везет же парню! В первый раз присутствует на жеребьевке и выиграл первое место! Ближайшие рыбаки поздравляли его с завистью, а он смотрел лишь на председателя с тревогой человека, который все еще не верит в свое счастъе. Он может выбрать место? Едва ему ответили утвердительно, как он выразил свою просьбу. Он берет Главный путь. И как только он увидел, что секретарь сделал отметку, он, как молния, выскочил из комнаты, наскакивая на всех и пожимая друзьям руки, протянутые для поздравления.

Внизу на площади толпа ждала в таком же безмолвии, как наверху. Существовал обычай, по которому первые счастливцы сейчас же сходили вниз, сообщить о своем счастьи, бросая в воздух шляпу, в знак радости. Как только поэтому увидели, что Тонет чуть не скатывался с лестницы, его встретили шумными и долгими возгласами.

- Кубинец!.. Тонет-Усы! Он, слышь, он!

шумной овацией, не отдавая себе отчета, обнял Нелету, которая улыбалась и её зеленые глаза блестели от удовольствия.

Кубинец хотел отпраздновать свой триумф. Он послал в трактир Сахара за шипучкой и пивом для всех сеньор. Пусть и мужчины пьют, сколько хотят. Он платит! В один миг площадь превратилась в лагерь. Пиавка со свойственной ему подвижностью, когда речь шла о выпивке, помог осуществить желания щедрого друга, таскал из трактира Сахара все старое затвердевшее пирожное, хранившееся в стеклянных вазах шкапа, перебегал от одной группы к другой, наполняя стаканы и часто останавливаясь в своей работе угощения, чтобы не забыть и самого себя.

С лестницы спускались другие счастливцы, получившие лучшия места. Они тоже бросали шляпы в воздухе, и крича: Победа! Однако к ним подбегали только их родственники и друзья. Вое внимание остальных было обращено на Тонета, на номер первый, выказывавший такую щедрость.

Рыбаки покидали школу. Вышло уже около тридцати номеров. Оставались одни только плохия места, едва достаточные для прокормления, и народ расходился, не обнаруживая больше интереса к жеребьевке.

Дядюшка Голубь переходил от одной группы к другой, принимая поздравления. В первый раз он был доволен внуком. Ха-ха-ха! Всегда судьба благоприятствует бездельникам! Это говорил еще его отец! Вот он 80 раз участвовал в жеребьевке и никогда не вынимал первого номера, а возвращается из отдаленных стран внук, участвует в первый раз и счастье улыбается ему. Но в конце концов это останется в семье. И он приходил в восторг при мысли, что впродолжении одного года будет первым рыбаком Альбуферы.

смыслящему в рыбной ловле, то будут делать большие дела.

При виде холодности, с которой возражал сын, старик был ошеломлен. Да, конечно! Первый номер вещь хорошая, но для тех, кто исеет достаточно приспособлений, чтобы воспользоваться этим преимуществом. Требуется более 1000 песет на одне сети! А есть ли у них деньги?

Дядюшка Голубь улыбнулся. Найдется кто ссудить их дентгами. При этом слове лицо Тони приняло скорбное выражение. У них и так много долгов! Не мало его мучают французы, засевшие в Катаррохе, продающие лошадей в разсрочку и ссужаюшие деныами мужиков. Ему пришлось обратиться к ним за помощью, сначала во время плохого урожая, потом, чтобы подвинуть немного вперед осушенье лагуны и даже во сне он видит этих людей, одетых в плюшевые куртки, бормотавших на ломаном языке угрозы и на каждом шагу вынимавших ужасную бумагу, куда заносили цифру долга с его сложной сетью процентов. С него довольно! Раз человек ударился в глупое предприятие, он должен спастись, как может, и не делать новых ошибок. С него достаточно тех долгов, которые он наделал, как земледелец, и он не желает делать новых, как рыбак. Его единственное желание - заполнить лагуну землей до уровня воды и избежать других долгов.

Рыбак повернулся к сыну слиной. И в этом человеке течет его кровь! Тонет при всей его лени ему ближе. Он будет действовать сообща с внуком и они вдвоем уже придумают кавой-нибудь исход. Хозяину Главного пути не может недоставать денегь.

Окруженный друзьями, обласканный женщинами, ободренный влажным взглядом Нелеты, не отрывавшей от него глаз, Тонет усльппал, что кто-то его зоветь, толкая в плечо.

И они отошли несколько шагов в сторону, преследуемые любопытными глазами тодпы.

Трактирщик приступил к изложению плана. У Тонета нет всего нужного для эксплуатации места, которое ему досталось. Не так ли? Но все нужное есть у него, истинного его друга, готового ему помочь, и вступить с ним в общее дело. Он позаботится обо всем.

И так как Тонет молчал, не зная, что ответить, то трактирщик, толкуя его модчание, как отказ, снова стал настаивать. Они друзья или нет? Или он думает, как его отец, прибегнуть к помощи иностранцев Катарохи, высасывающих все соки из бедняков? Он его друг! Он даже смотрит на себя, как на его родственника, потому что - чорт возьми!-- он не может забыть, что его жена Нелета, выросла в хате Голубей, что ей часто давали там есть и что она любит Тонета, как брата.

Хитрый трактирщик говорил об этих воспоминаниях с величайшим апломбом, подчеркивая братскую любовь жены к молодому человеку. Потом решился на более героическое средство. Если Тонет сомневается в нем, если он не желает его иметь компаньоном, он позовет Нелету, чтобы она его убедила. Ей несомненно удастся направить его на истинный путь. Что? Позвать ее?

Соблазненный предложением трактирщика, Тонет колебался, прежде чем принят его. Он боялся сплетен, вспоминал об отце и. его суровых советах. Он посмотрел кругом, словно ища решения у толпы, и увидел деда, который ему издали утвердительно кивал головой.

Тонет решился и муж Нелеты, угадывая по его глазам о его решении, поспешил формулировать условия. Он даст все нужное, работать будет Тонет с дедом, а, улов пополам. Идет?

Идет! Оба мужчины пожали друг другу руку и отправились в сопровождении Нелеты и дядюшки Голубя в трактир, чтобы общим обедом отпраздновать договор.

По площади немедленно пронеслось известие, что Кубинец и Сахар вступили в компанию для совместной эксплуатации Главного Пути.

Свояченицу Сахара пришлось увести с площади по приказанию алькальда. В сопровождении нескольких женщин, она направилась к своей хате, ревя, как одержимая, громко призывая покойную сестру, объявляя во всеуслышанье, что Сахар безстыдник, который не колеблется ввести в дом любовника жены, чтобы обделать дельце.