Проклятый хутор.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Проклятый хутор. Глава III. (старая орфография)

III.

Осмотрев запущенную землю, Батист сообразил, что работы предстоит довольно. Но это его не смутило.

Он был человек энергичный, предприимчивый, привычный к борьбе за кусок хлеба: тут же, по его словам, можно было добыть хлеба, и немало; кроме того, он утешался мыслью, что ему приходилось бывать и в более затруднительных положениях.

Жизнь была к нему сурова, и несколько раз ему приходилось менять ремесло, все не выходя из круга деревенской нищеты, причем никак не удавалось доставить семье то скромное довольство, далее которого не шли его стремления.

Когда он сошелся со своею женою, то служил "засыпкою" у мельника в окрестностях Сагунто. Он работал как вол - так он выражался - чтобы дома ни в чем не было нужды; и Бог награждал его за труды, посылая каждый год no младенцу. Можно было подумать, что эти прелестные создания так и родились с зубами, если судить по поспешности, с какою они покидали материнскую грудь ради хлеба, который выпрашивали с утра до вечера. Вывод: пришлось бросить мельницу и стать возчиком, чтобы сколько-нибудь увеличить заработок.

Но удачи ему не было. Никто так не ходил за лошадьми и не берег их, как он. Умирая от усталости, он никогда не позволял себе уснуть на возу, как его товарищи, предоставив запряжке руководиться собственным инстинктом. Он всегда глядел в оба; шел всегда рядом с гужевою лошадью, тщательно обходил колеи и трясины. А между тем, если опрокидывался воз, то непременно его; если от дождей заболевала лошадь, то непременно Батистова, хотя он, при первых же каплях, покрывал рядном бока своих коней.

В течение нескольких лет своих утомительных скитаний по местным дорогам, он ел плохо, спал под открытым небом, надрывался сердцем от разлуки на целые месяцы с семьею, которую любил сосредоточенною любовью человека сурового и молчаливого; и все это время терпел убытки, видя, что мало-по-малу теряет последнее. Лошади его пали; заработок от постоянной перевозки бурдюков с вином или уксусом переходил в руки барышников и колесников; дошло до того, что, предвидя неминучее раззорение, он наконец бросил этот промысел.

Затем он снял в аренду землю в окрестностях Сагунто: сухую, красную землю, вечно, жаждущую, где столетния рожковые деревья изгибались дуплистыми стволами и оливки поднимали кверху свои круглые пыльные верхушки. Началась борьба с засухою, поднимание взоров к небу с трепетом надежды каждый раз, как на горизонте показывалось черное облачко. Но дождей не было, урожаи оказывались плохими четыре года сряду и Батист уже не знал, за что схватиться, когда, в одну из своих поездок в Валенцию, случайно познакомился с сыновьями дона Сальвадора - "славными господами, пошли им Бог!" - которые отдали ему чудесный участок безплатно на два года, до того дня, когда он будет приведен в полный порядок.

Без сомнения, Батист кое-что слыхал о происшествии, там бывшем, и о причинах, принуждавших владельцев оставлять невозделанною такую превосходную землю. "Но этому уже столько лет!" Земля ему нравилась, и он на ней поселился. Какое ему было дело до старых сказок о дяде Баррете и доне Сальвадоре?

Батист презирал и забывал все, когда смотрел на свои поля; и он испытывал сладкий восторг при мысли о работе в плодородной "уэрте", на которую, бывало, часто посматривал он с завистью, проезжая из Валенции в Сагунто.

Эта была настоящая земля, вечно зеленеющая, производящая из своих неистощимых недр жатву за жатвою, богатая красною водою, которую, точно животворящую кровь, безпрерывно разносили по её поверхности оросительные каналы и выходившия из них безчисленные канавки, похожия на сложную сеть артерий и вен; земля, столь плодоносная, что целые семьи кормились её квадратиками, похожими, по объему, на зеленые платочки. Ах! каким счастливым он считал себя, что освободился от земли в Сагунто, которая ему припоминалась в виде ада, мучительною палящею жарою и неутомимою жаждою! Теперь, да! он - на хорошей дороге. За дело! Поля запущены, это правда; работы будет страх сколько, это правда! Но не надо унывать... И этот коренастый молодец с мускулистым туловищем, широченными плечами, круглою, стриженою головою на толстой монашеской шее и добродушным лицом, сгибал, потягиваясь, свои крепкия руки, привыкшия ворочать кули с мукою и тяжелые бурдюки.

Он был так занят своим участком, что почти не обратил внимания на любопытство соседей. Последние, суетливо просовывая головы между камышом или лежа плашмя на берегах ручьев, украдкою глядели на него; тут были и мужчины, и дети, и даже несколько женщин из окрестных домиков. Но он и не смотрел на них. Конечно, то было любопытство, враждебное недоверие, с каким всегда относятся к новоприбывшим. Это было ему знакомо. В конце концов, кто знает? Может быть, им было интересно увидать, как горит всякая дрянь, которая за десять лет заполонила покинутые поля дяди Баррета.

На другой день по прибытии, он, с помощью жены и детей, зажег всю чужеядную растительность. Кусты корчились в пламени и разсыпались в пепел, тогда как всякие гады выскакивали, опаленные из-под пепла, а избушка исчезла среди облаков дыма, подымавшихся от этой веселой иллюминации, которая вызывала в жителях "уэрты" глухую злобу.

Истребив сор, Батист, не теряя времени, приступил к разрыхлению земли. Почва была очень тверда; как опытный земледелец, он решил разделывать ее понемногу, участками; и, начертив квадрат вокруг избы, он, с семьею, принялся копать землю.

По отношению к работе, эта семья была настоящим стадом белок, которые не могли сидеть смирно, если работал отец. Жена, Тереза, и дочь, Розета, забравши юбки между колен и взяв мотыки, долбили землю усерднее землекопов, и останавливались только чтобы откинуть назад пряди волос, которые падали на их красные и потные лбы.

Старший сын, Батистет, безпрестанно совершал путешествия в Валенцию с корзиною из пальмовых листьев на плечах и приносил навоз и хозяйственные отбросы, которые складывал по обе стороны крыльца в две кучи, которые являлись чем-то в роде величественных монументов; а трое малышей, серьезные и деятельные, точно понимая положение семьи, ползали на четвереньках за землекопами и вырывали из земляных комьев слишком крепко засевшие корни сожженных кустов.

Эга подготовительная работа протянулась более недели, в течение которой все потели и задыхались от зари до самой ночи. Когда половина земли была вскопана, Батист сравнял ее и распахал при помощи своей ретивой коняшки. Рабочая пора уже настала: пришел Мартынов день, время сева. Земледелец разделил приготовленную почву на три части: наибольшую - для хлеба, поменьше - для бобов, а последнюю - для корма скоту: нельзя же было забыть Моррута, старого и милого конька, бывшого как бы членом семейства. И наконец, с восторгом моряка, увидавшого берег после трудного плаванья, они совершили посев. Будущность была обезпечена: земля "уэрты" не обманывает никогда, и этот участок даст им хлеба на целый год!

Вечером того дня, когда они отсеялись, они увидели на дороге, проходившей вдоль их земли, маленькое стадо грязных овец, боязливо остановившееся на меже. За овцами шел высокий старик, черный от загара, с ввалившимися в глубокия впадины глазами и большим ртом, похожим на щель, окруженным морщинами, точно лучами. Он шел медленно, твердым шагом, но ставил перед собою свою пастушью палку, точно ощупывая почву.

Все члены семьи смотрели на него со вниманием: в течение двух недель, прошедших со времени их приезда, он один отважился подойти к участку.

Старик, заметив остановку своих овец, крикнул на них, чтобы оне шли дальше. Тогда Батист пошел к нему навстречу и сказал, что тут гонять уже нельзя: теперь земля засеяна! Разве он не знает?

До деда Томбы дошли кое-какие слухи; но он, вот уже две недели, пас стадо на болотах в Караиксете и забыл об этом участке.

- Так он и взаправду засеян?

Старый пастух вытягивал шею и делал безполезные усилия, чтобы разглядеть своими почти потухшими глазами смельчака, который отважился сделать то, что вся "уэрта" считала невозможным.

опасно. С тех пор, как тут случилась беда с дядею Барретом, эта земля - проклятая. Уж мне-то можно поверить: я стар и опытен. Эта земля приносит несчастие".

Пастух собрал свое стадо и выгнал его на дорогу. Но прежде чем удалиться, он откинул назад свой плащ, поднял кверху длинные худые руи и, голосом колдуна, предсказывающого будущее, или пророка, возвещающого гибель, крикнул новоприбывшему:

- Поверь, сын мой: она принесет тебе несчастие!

Тем не менее, Батист с семейством продолжали работать аккуратно и упорно. Доселе они все внимание обращали на землю, так как возделать ее было всего нужнее, чтобы её производительные силы могли проявить себя: но настало время подумать и о жилье.

Сначала они приютились в старой лачуге, как люди, потерпевшие кораблекрушение, в обломках корабля: тут заткнули дыру, там поставили подпорку, проделали настоящие фокусы, чтобы кое-как держалась крыша, и, вытерши свою скудную мебель, разставили ее как попало в комнатах, населенных мышами и гадами. Но это устройство было временным. Наконец, Батист принялся за устройство окончательное. В первый раз со времени своего прибытия, он покинул дом и отправился в Валенцию, где нагрузил свою повозку бракованным строительным материалом, из которого расчитывал извлечь пользу. Между тем, как кучи навоза, воздвигаемые Батистетом перед избою точно укрепления, достигали исполинской вышины, отец его складывал подальше сотни разбитых кирпичей, подточенных червями балок, поломанных дверей, разбитых ставень и всякого хлама, получающагося при сломке городских зданий.

Соломенная крыша была поправлена заново: решетины, подгнившия от дождя, починены или заменены другими; гребень покрыт свежею соломою; маленькие крестики, прикрепленные по концам его, уступили место новым, которые Батист вырезал собственным ножем и заботливо украсил зарубочками вдоль и поперек; и кровля стала самою красивою во всем околотке.

Затем начался ремонт внизу. Как ловко было пущено в дело то, что забраковал город! Щели исчезли, и, когда починка стен окончилась, то жена и дочь арендатора довели их до ослепительной белизны. Дверь, новая и выкрашенная в синий цвет, казалась матерью всех ставень, которые тем же цветом пестрили стену домика. Под навесом Батист вымостил красным кирпичем местечко, где женщины могли шить после обеда. В колодец лазали целую неделю, с трудом освобождая его от камней и нечистот, которыми за десять лет завалили его мальчишки "уэрты"; и опять его чистая и прозрачная вода стала подниматься в ведре до мшистой закраины, при веселом скрипе блока, которуй как будто смеялся над соседями визгливым хохотом старика-зубоскала.

красный гребень. Площадку перед домом окаймили дневными красавицами и ползучими растениями; ряд выкрашенных в синюю краску черепков изображал вазы на красной кирпичной стене, а из-за полуотворенной двери ("вот тщеславный хозяин!") выглядывал новый каменный кухонный стол и дерзко бил в глаза прохожим своим ярким брюхом из эмалированных изразцов.

В течение двух месяцев со времени прибытия Батист и шести раз не отлучался с хутора: всегда дома, сгибаясь над бороздою, упиваясь работою. И хутор Баррета стал даже еще веселее и щеголеватее, чем был при старом хозяине.

Соседи, видя как новоприбывшие разбили свой лагерь в разрушенной лачуге, сначала стали насмехаться над ними, при чем в их иронии сквозило глухое раздражение. - "Вот так семейка! Сущие цыгане, как вот те, что ночуют под мостами".

Потом, когда Батист остановил деда Томбу на меже своего обработанного поля, недовольство нашло тут новую пищу. "Так теперь деду Томбе уж не гонять туда овец, когда он десять лет пас их там безпрепятственно!" О законности запрета, так как земля была возделана, и не упоминалось: говорилось лишь об уважении, на которое имел право старый пастух, который в молодости живьем глотал французов, многое видал, и чья премудрость, выражавшаяся в полусловах и безсвязных советах, внушала хуторянам суеверное почтение,

Быстрота и ловкость, с которою трудолюбивые новоселы поправили свое жилище, удивили и возмутили всю "уэрту", усмотревшую в починке избушки и обновлении соломенной кровли какую-то насмешку или вызов. "Грабеж!.. Просто грабеж!.. Смотрите, как работает! У него точно колдовство какое в ручищах, которыми он все меняет, до чего ни дотронется".

Невозможно было выносить подобные вещи! Что же думал сделать грозный супруг Пепиты?.. Пименто выслушал их, почесывая лоб и с видом некоторого смущения. Что он думал сделать?.. Он собирался сказать два словечка этому захватчику, побродяге, который вздумал распахивать то, что не принадлежит ему. Он серьезно посоветует ему не валять дурака и вернуться поскорее к себе на родину, потому что здесь ему не место... Но этот чорт не сходит с поля, а нельзя же идти к нему в дом с угрозами. Подобная выходка слишком опасна по последствиям. Необходимо быть осторожным и всегда оставлять себе лазейку. Словом... надо иметь терпение. Что же касается его, то он может всех уверить, что этому нахалу не придется собрать ни зерна, ни бобов с поля Баррета. Урожай пойдет к чорту.

Такия речи Пименто успокаивали соседей, внимательно следивших за улучшением житья новоселов с тайным желанием, чтобы скорее настал час их гибели.

Вот, раз вечером, Батист возвращался из Валенции, очень довольный результатами своего путешествия. Так как ему не нужно было праздных рук дома, а изба была поправлена, то его дочь, здоровенная девка, не приносила большой пользы дома, и он вздумал отдать ее на шелковую фабрику. Благодаря покровительству сыновей дона Сальвадора, очень довольных новым арендатором, ему удалось это дело. Co следующого утра Розета должна была стать звеном в той веренице девущек, которые, вставши на заре, точно муравьи ползли по всем тропинкам, волнообразно развевая юбки и неся на руке корзину, и направлялись в город, где разматывали коконы своими грубыми крестьянскими руками.

В ту минуту, как Батист подходил к кабаку Копы, на соседней тропинке показался человек и медленно стал подходить к нему по дороге, делая знак, что хочет с ним говорить. Батист остановился в нескольких шагах от этого человека, в котором узнал хвастуна Пименто, и пожалел в душе, что под рукою не было ни плохонького ножичка, ни серпа. Впрочем, он был тих и спокоен, высоко держал свою круглую голову с тем повелительным выражением, которого так боялись его семейные, и скрестив на груди свои сильные руки, привыкшия к работе на мельнице.

Пименто смерил постылого захватчика взглядом и заговорил с ним сладким голосом, стараясь скрыть злобу и дурные намерения под видом доброжелательного совета. Он хотел сказать ему два слова. Он давно собирался, да не мог, потому что Батист - все у себя на хуторе... - Два словечка, не более... И он высказал эти два словечка: посоветовал поскорее покинуть участок дяди Баррета. "Пусть новосел поверит людям, желающим ему добра и знающим "уэрту". Его присутствие здесь оскорбительно для всех в окрестности; эта почти новая изба - насмешка над бедняками. Да, пусть Батист поверит и уйдет с семьею в другое место".

Батист насмешливо улыбался, слушая Пименто, тогда как последняго смущало спокойствие слушателя, поражало то неожиданное обстоятельство, что нашелся человек, который его не боится.

- "Уйти? Да меня ничем не заставишь бросить то, что мое, что я полил потом, что даст хлеб моей семье. Я не забияка, так? Ho коль мне наступят на ногу, я сумею защититься не хуже кого угодно. Пусть всякий занимается своими делами. Мне довольно малого, и я никому не мешаю".

И, пройдя мимо нахала, он презрительно повернулся к нему спиною и продолжал свой путь.

К нему вернулся весь его задор. - Чорт возьми! как надо мною посмеялся этот молодчик!... Он пробормотал сквозь зубы несколько проклятий и, сжав кулак, погрозил по тому направлению, где только что скрылся Батист.

- Ты мне за это заплатишь... Ты мне заплатишь, негодяй!...

В его голосе, дрожавшем от бешенства, как будто сосредоточилась вся злоба "уэрты".