Проклятый хутор.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Проклятый хутор. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Батист и его семья не отдали себе отчета, каким образом началось нечто совершенно небывалое, не узнали, кто первый решился перешагнуть через маленький мостик, который вел в ненавистный участок. Им было не до того, чтобы вдаватися в разсмотрение подобных подробностей. Подавленные горем, они видели только, что "уэрта" идет; и они не противились, потому что несчастье нуждается в утешении, хотя нельзя сказать, чтобы они и обрадовались этому неожиданному примирению.

Смерть Паскуалета стала известной везде по соседству с тою необыкновенною быстротой, с какою вообще переносились новости с хутора на хутор до пределов равнины, и в эту ночь многим спалось плохо. Можно было подумать, что, покидая этот мир, младенец оставил тяготу на совести всех жителей этого места. Женщинам казалось, что он, весь белый и окруженный ангельским сиянием, пристально смотрит на них своими грустными глазками, укоряя их за то, что оне были так жестоки к нему и его близким. Да, смерть этого ребенка изгнала сон из их хижин. "Бедняжка! Чтото он разскажет Создателю, когда будет на небе?"

На всех их лежала часть ответственности за эту смерть, но каждый с лицемерием эгоизма винил другого в том ожесточенном преследовании, жертвою которого стало дитя. Каждая кумушка винила в несчастьи ту из своих подруг, на которую была более зла, и в конце-концов принимала твердое решение исправить сделанное зло тем, чтобы пойти на другой день предложить свои услуги при погребении.

На другое утро жители окрестных мест как только встали, начали ломать себе головы, над тем, как им пойти к Батисту и увидеться с ним.

Это был целый поток раскаяния, который со всех концов равнины стремился к дому скорби.

Ha разсвете две старухи, жившия по соседству, проникли внутрь дома. Пораженная горем семья почти не удивилась их присутствию там, куда никто посторонний не заходил уже более шести месяцев. Оне попросили позволения посмотреть на ребенка, на "бедного ангелочка", и, войдя в спальню, увидели его на кроватке, где едва заметно было его худенькое тело, прикрытое простыней до шеи, с русой головкой, глубоко утонувшей в подушке. Мать держалась в стороне и только стонала, вся как-то съежившись и скорчившись, точно ей хотелось самой стать маленькою и исчезнуть.

После этих двух старух стали приходить прочия. Co всех сторон вереницей прибывали причитавшия женщины, окружали кровать, целовали маленького покойника и овладевали им, как собственностью, не обращая внимания ни на Терезу, ни на её дочь, которые, истомленные безсонницей и слезами, ходили, как очумелые, повесив головы, с лицами красными и мокрыми от жгучих слез.

Батист сидел среди комнаты на тростниковом кресле и глядел с тупым выражением на процессию этих людей, которые ему сделали столько зла. Он не питал к ним ненависти, но не чувствовал и благодарности. Кризис, пережитый накануне, сломил в нем все и он безучастно смотрел на происходившее, точно это жилище не принадлежало ему, и бедняжка, который покоился тут, не был его сыном.

Одна только собака, лежа у его ног, казалось, помнила зло и сохраняла ненависть: она с враждебным видом обнюхивала эту процессию входящих и выходящих юбок, глухо ворча, точно намереваясь укусить и не делая этого только ради того, чтобы не причинить неудовольствия своим хозяевам.

Дети разделяли озлобленное настроение собаки. Батистет неприветливо посматривал на этих тварей, которые так часто глумились над ним, когда он проходил мимо их дворов, и уходил в конюшню, чтобы не оставить без присмотра бедную лошадь, за которою ухаживал, согласно предписаниям ветеринара, приглашенного прошлою ночью. Он очень любил братишку, но смерти не поможешь; и теперь он был поглощен заботою о том, чтобы не охромела лошадь.

Что касается двух младших, то, хотя они в глубине души были довольны вниманием, обращенным на их избу по случаю траура, но охраняли дверь и преграждали вход шалунам, которые, как стаи воробьев, неслись по дорожкам и тропинкам, гонимые жадным и болезненным любопытством взглянуть на маленького покойника. Теперь настал их черед: они были хозяева, и, сь той смелостью, какую чувствует каждый у себя дома, с угрозами прогоняли одних, в то же время позволяя войти другим, которым оказывали протекцию, сообразно тому отношению, какое встречали сами во время своих драматических и кровавых путешествий в школу... Негодяи! Находились такие, которые, сами бывши участниками в драке, где бедный Паскуалет получил свой смертельный недуг, все-таки желали войти!

Целую бурю тяжких воспоминаний пробудило у всей семьи появление бедной и хилой женщины; это была Пепита, жена Пименто. И она пришла тоже! В течение одного мгновения Батист и Тереза как будто хотели протестовать, но у них не хватило силы воли. "Стоите-ли?... Пусть войдет и она. Если она пришла поглумиться над их горем, пусть смеется, сколько ей угодно. Неспособные что-либо возразить, подавленные своим несчастьем, они не стали бы мешать ей. Бог, который все видит, вознаградит каждого по заслугам".

Пепита прямо направилась к кровати и отстранила других женщин. У нея в руках был большой пучок цветов и зелени, который она разложила на одеяле. Первые ароматы новой весны распространились по комнате, где еще носился запах аптеки и где тяжелая атмосфера казалась еще полной хрипов и мук умершого.

Пепита, бедное вьючное животное, шедшая замуж в надежде стать матерью, а теперь не имевшая никаких шансов на это, была сильно возволнована видом этой маленькой, белой, как слоновая кость, головки, которую золотистым венчиком окружали разсыпавшиеся волосы.

- Сыночек!... Бедняжечка!...

Наклонившись над маленьким трупом, она плакала от души, и едва касалась губами белого и холодного лобика, как будто боялась пробудить "ангелочка" от его глубокого сна.

Батист и его жена, услыхав её рыдания, с изумлением подняли головы. "Они знали, что она - добрая женщина; это он - негодяй!" И родительская благодарность заблестела в их глазах. Батист в особенности умилился, когда увидал, как бедная Пепита целует Терезу и его дочь, смешивая собственные слезы с их слезами. "Нет, здесь не было притворства. Эта женщина сама была жертвой: поэтому она умела понимать несчастье тех, кто тоже был жертвой".

Гостья отерла слезы. В ней проснулась бодрая и сильная женщина, привыкшая в своем хозяйстве нести труд, равный по тяжести труду домашняго животного.

Она бросила вокруг неодобрительный взгляд. "Так продолжаться больше не должно: ребенок на кровати и все вверх дном! Надо собрать покойничка в последний путь, одеть его в белое, сделать его чистым и сияющим, как разсвет, имя которого онь носит" {Albact - слово, обозначающее умерших младенцев, одного корня со словом alba - заря.}.

По инстинкту человека, рожденного повелевать и умеющого добиться повиновения, она стала распоряжаться всеми этими женщинами, которые усердствовали на перерыв в желании оказать какую-нибудь услугу семье, еще так недавно им ненавистной.

который, впрочем, не показывался, должен был принять участие в приготовлениях. Жена, встретив его на дороге, поручила ему после полудня привести музыкантов для погребального шествия. "Они такие-же бродяги и пьяницы, как он; он найдет их, наверно, у Копы". Забияка, имевший в этот день озабоченный вид, безмолвно выслушал жену, глядя в землю, и смиренно, точно стыдясь, перенес её повелительный тон.

С прошлой ночи он как-то изменился. Сосед его позорил, ругал, держал в собственном его доме взаперти, точно курицу; его жена в первый раз решилась ему воспротивиться и вырвала у него ружье из рук; недостаток отваги помешал ему напасть на свою жертву, сильную своею правотой; все это вместе было причиной того, что он чувствовал себя сконфуженным и растерянным. Да, он был совсем не похож на прежнего Пименто: он лучше стал разбираться в себе самом; он даже начал подозревать, что его поступки с Батистом и его семьей были преступлением. На мгновение он даже испытал нечто похожее на презрение к самому себе. "Право, похож ли он на человека? Все гадости, совершенные им и другими, привели только к тому, что умер несчастный ребенок!" И, согласно привычке, которой держался в черные дни жизни, когда какая-нибудь безпокойная мысль заставляла его морщить брови, он отправился к Копе за утешением, которое кабатчик держал в запасе в своих бурдюках.

В десять часов утра, когда Пепита с двумя своими спутницами возвратилась из города, хутор был полон народа. Несколько мужчин из наиболее тихих и домоседливых, менее других принимавших участие в травле пришельцев, составляли группу около Батиста перед дверью: одни, сидя на корточках, как мавры, другие на тростниковых стульях. Они курили и медлительно разговаривали о погоде и урожае. Внутри избы, расположившись как у себя дома, оглушая болтовней мать, говоря о детях, которых оне потеряли и судача обо всех событиях "уэрты", теснились около кровати толпою женщины. Этот день был для них необыкновенным; что за беда, что их собственное жилье осталось неприбранным, что их завтрак не будет готов: у них было оправдание. Ребятишки, цепляясь за их юбки, ревели, издавая оглушительные вопли; одни потому, что хотели домой, а другие потому, что желали увидать ангелочка.

Несколько старух овладели буфетным шкафом и поминутно приготовляли большие стаканы воды с вином и сахаром, предлагая их Терезе с дочерью, "чтобы им было легче плакать"; когда же бедные женщины, захлебываясь в этом потоке сахарной воды, отказывались пить, то услужливые кумушки выливали напиток в собственные глотки: следовало же и им утешить себя в печали.

Пепита немедленно принялась за возстановление порядка. "Всех вон! Вместо того, чтобы только безпокоить людей, им следовало увести этих двух женщин, оглушенных всем этим шумом и измученных горем".

Сначала Тереза ни на минуту не хотела отойти от сына: "Скоро она уже его никогда не увидит; нехорошо сокращать тот маленький срок, в течение которого она еще может смотреть на свое сокровище!" Она разразилась еще более разрывающими сердце рыданиями и бросилась на труп, желая его обнять. Но, наконец, просьбы дочери и воля Пепиты победили, и мать вышла из дому в сопровождении множества женщин, закрывши фартуком лицо, шатаясь, плача и не обращая никакого внимания на товарок, которые ее тащили каждая в свою сторону и спорили друг с другом из-за чести принять ее у себя.

Тогда Пепита занялась устройством похорон. Против двери она поставила белый сосновый столик, за которым обыкновенно обедала семья, накрыла его простыней и подколола её концы булавками. Сверху положено было нарядное стеганное одеяло с кружевами, а на одеяло поставлен маленький гробик, принесенный из Валенции - белый ларчик с золотыми каемками, выстеганный внутри как люлька, - настоящая игрушка, которою восхищались соседки.

Пепита развязала сверток с последним нарядом дитяти: газовый саван, затканный серебром, туфли, гирлянды цветов, все белое, как хлопья снега, блиставшее лучезарною белизной разсвета - эмблемы невинности бедного ангелочка. Потом неторопливо, как заботливая мать, она одела покойника. С порывами неутоленной нежности она прижимала к груди это холодное тельце, с особою заботливостью продевала в саван маленькия окоченевшия рученки, точно оне были стеклянные и могли разбиться при малейшем толчке, целовала холодные, как лед, ножки, прежде чем надеть на них туфли. Потом она взяла его на руки, беленького, как застывшого от мороза голубка, и положила его в гроб, на этот алтарь, воздвигнутый в дверях дома, мимо которого предстояло проходить всей "уэрте", привлеченной любопытством.

Но это было еще не все; недоставало главного: гирлянды, похожей на чепчик, из белых цветов с подвесками, спускавшимися до ушей - настоящого украшения дикаря. Пепита, в ожесточенной борьбе со смертью, покрыла румянами бледные щечки и подкрасила яркою красною краской посиневшия губы. Что касается вялых век, то простодушная крестьянка напрасно старалась открыть их: оне падали снова и закрывали тусклые глаза, безжизненные и ничего не отражавшие, печальные, с сероватым оттенком смерти.

Бедный Паскуалет! Несчастный маленький "Епископ". С этою безобразною гирляндой и раскрашенным личиком он превратился в каррикатуру. Раньше его бледная головка с зеленоватым оттенком смерти, лежавшая на подушке матери без иного украшения, как белокурые волосы, вызывала более скорбного умиления. Однако, это не мешало женщинам восхищаться трудами Пепиты: "Посмотрите! посмотрите! Он точно спит. Какой хорошенький, какой розовенький! Нигде не увидишь другого такого покойничка"!...

И оне наполняли пустые места гроба цветами, разбрасывали их по белой одежде, покрывали ими стол, сделали из них букеты на всех четырех углах. Вся равнина давала прощальный поцелуй телу этого ребенка, которого она столько раз видала прыгающим, как пичужка, no её тропинкам. Теперь она обливала это безжизненное тело потоком ароматов и цветов.

Два младшие брата смотрели на Паскуалета с благочестивым восхищением, как на высшее существо, которое может улететь с минуты на минуту. Собака бродила вокруг возвышения, вытягивала морду, чтобы лизнуть восковые ручки и стонала почти по-человечески. Этот вой отчаяния раздражал женщин, и оне толчками ног прогоняли верное животное.

Около двенадцати часов Тереза, почти силой вырвавшись из плена, в котором держали ее соседки, вернулась домой. Она была удовлетворена в своих нежных материнских чувствах, увидев, как убрано её дитя; она поцеловала его накрашенный ротик и снова стала плакать.

Было время обедать. Батистет и младшие, у которых горе не пересилило требований желудка, ели краюхи хлеба, прячась по углам. Тереза же с дочерью не думали об еде. Отец все сидел на тростниковом стуле перед входом и курил папироску за папироской, безстрастно, как житель востока. Он сидел спиной к своему жилищу, точно боясь увидеть белое возвышение, на котором, как на алтаре, покоилось тело его сына.

К вечеру гостей еще прибавилось. Женщины пришли на похороны в своих праздничных нарядах с мантильями на головах. Девицы оживленно оспаривали друг у друга честь быть в числе тех четырех, которые понесут ангелочка на кладбище.

Солидно шагая по краю дороги, избегая пыли, точно смертельной опасности, прибыли два важных гостя: дон Иоаким и донья Хозефа. Учитель объявил своим ученикам, что сегодня, в виду "печального события", после полудня ученья не будет. Об этом можно было догадаться, глядя на дерзкую и грязную толпу ребятишек, которые то протискивались в дом и, засунув пальцы в нос, смотрели на тело своего товарища, то, когда это им надоедало, уходили и бегали по дороге или забавлялись, прыгая через ручьи.

Донья Хозефа в своем поношенном шерстяном платье и желтой мантилье торжественно вступила в дом. Сказав несколько пышных фраз, заимствованных ею у мужа, она поместила свою тучную особу в кожаное кресло, где и осталась безмолвною, точно спящею, вся ушедши в созерцание гроба. Добрая женщина, привыкшая только с восхищением внимать речам своего супруга, была неспособна сама поддерживать разговор.

Дон Иоаким, облеченный в свой торжественный зеленый сюртук и самый объемистый из своих галстухов, сел на дворе рядом с отцом. На свои большие крестьянския руки он натянул черные перчатки, которые, побелев от времени, приняли цвет мушиных крыльев, и махал ими все время, желая привлечь внимание на это украшение, к которому прибегал в особенно важных случаях. Он разсыпал перед Батистом самые цветистые и звучные красоты своего красноречия: Батист был лучшим из его клиентов: он никогда не забывал по субботам посылать ему два су школьной платы.

- Так-то все на свете, сеньор Батист... Смиритесь. Мы никогда не знаем намерений Бога. Часто, посылая беду, Он тем самым приуготовляет блого своим тварям...

Потом, перервав поток общих мест. которые он напыщенно изрекал, как у себя в школе, он понизил голос и, хитро подмигнув глазом, прибавил:

- Обратили-ли вы, сеньор Батист, ввимание на эту толкущуюся здесь толпу? Вчера еще они находили, что мало повесить вас и ваше семейство и, Бог видит, я всегда порицал их за это злобное отношение... Сегодня они пришли к вам с такою доверчивостью, точно к себе домой, и окружают вас знаками внимания. Ваше несчастье уничтожило их злопамятство, сближает их с вами.

После паузы, во время которой он сидел с опущенной головой, он продолжал убежденно и ударяя себя в грудь.

они виноваты, если рождены для скотской доли и никто не старается вывести их из этого положения?

Он замолчал на несколько минут и потом с жаром купца, хвалящого свой товар, заговорил.

- Что здесь нужно, это - образование и образование... храмы знания, которые проливали бы свет на эту равнину... факелы, которые... которые... Словом, если бы больше детей посещало мою школу и, если бы родители, вместо того, чтоб пьянствовать, платили мне аккуратно, как вы, сеньор Батист, то дела шли бы лучше. Я не хочу говорить об этом больше, потому что не люблю обижать ближняго.

Однако, он рисковал этим, потому что рядом с ним находилось несколько отцов, которые посылали к нему учеников, не обременяя их карманов двумя су.

Несколько крестьян из числа тех, которые проявили наиболее враждебности по отношению к семейству, не осмеливались подойти к дому и толпились на дороге. Между ними находился и Пименто, возвратившийся из кабака в сопровождении пяти музыкантов. Совесть его успокоилась после нескольких часов, проведенных перед стойкою Копы.

Безостановочно прибывали все новые и новые посетители. В избе не хватало места. Женщины и дети, в ожидании погребения, садились на каменные скамейки под виноградными лозами или на соседних откосах.

поздно... Тяжелые минуты... лучше скорей покончить с ними"... И она боролась с матерью, отстраняя ее от гроба, заставляя ее уйти в спальню, чтобы ее не было в страшную минуту разлуки, когда ангелочек, несомый четырьмя девицами, улетит на белых крылышках своего савана с тем, чтобы уже никогда не вернуться.

- Сын мой! Король своей матери! - стонала бедная Тереза.

"Она уже никогда его не увидит! Еще поцеловать. Еще раз поцеловать!" Голова ребенка, становившаяся все более и более синей, несмотря на румяна, качалась из стороны в сторону на подушке, колебля свою цветочную диадему, в жадных объятиях матери и сестры, которые оспаривали друг у друга последний поцелуй.

Одиако, священник с пономарем и певчими наверно уже дожидался у деревенской околицы: не следовало опаздывать. Пепита теряла терпение: "Идите, идите в спальню!" Наконец, с помощью других женщин, она почти насильно оттолкнула Терезу с дочерью, обезумевших, растрепанных, с глазами красными от слез, с грудью, колыхавшеюся от мучительного желания протестовать, которое выражалось уже не стонами, а криком.

Четыре юных девицы в пышных юбках, в шелковых мантильях, надвинутых на самые глаза, с монашески скромным видом подняли столик за ножки и вынесли весь этот белый катафалк. Вдруг раздался вой странный, ужасный, бесконечный, от которого у многих по спине пробежал мороз. Это собака протяжным воем прощалась с бедным "ангелочком". Она выла и вытягивала лапы, точно хотела, чтобы её тело вытянулось так же далеко, как далеко разносился её вопль.

они приготовляли инструменты, чтобы встретить ангелочка, как только его вынесут за дверь. В суете, среди смешанного шума, сопровождавшого шествие, раздались рулады кларнета, понеслись дрожащие звуки корнета и запыхтел тромбон, точно старый астматик.

Самые маленькие школьники открыли шествие с большими ветками базилика в поднятых вверх руках: дон Иоаким знал, как все надо устроить. Потом, прочищая себе путь в толпе, появились четыре молодые девушки, несшия легкое, белое ложе последняго успокоения, на котором бедный ангелочек в своем гробу слегка покачивал головой, точно прощался с жилищем. За гробом выстроились музыканты, которые вдруг заиграли веселый, задорный вальс, а за ними, по тропинке, с хутора устремились, теснясь, все любопытные. Изба, выпустивши все это множество гостей, осталась безмолвною, мрачною, приобрела отпечаток скорби, свойственный местам, над которыми провеслась беда.

Батист, все с тем же безстрастным выражением мавра, один сидел под виноградными лозами, покусывал папиросу и следил глазами за процессией, которая двигалась уже по большой дороге с гробом и белым катафалком среди зеленых ветвей и черных одежд.

Путешествие на небесное лоно праведных начиналось удачно для бедного ангелочка. Равнина, блаженно раскинувшись под лучами весенняго солнца, приветствовала юного покойника своим душистым дыханием, провожала до могилы, облекая его неосязаемым саваном ароматов. Старые деревья, в которых кипел весенний приток свежих сил, качали под ветром своими обремененными цветами ветками, словно прощаясь с маленьким покойником. Редко несут мертвеца по земле, разодетой так нарядно!

Простоволосые, крича как сумасшедшия, неистово махая руками, обе несчастные женщины появились на пороге избы. Их вопли неслись в пространство в спокойном воздухе равнины, озаренной мягким светом.

- Прощай, Паскуалет!... Прощай! - кричали малыши, глотая слезы.

- Аууу!... Аууу!... - вытягивая морду, выла собака так жалобно, что невольно действовала на нервы. От этого воя, наполнявшого пространство, становилось как-то таинственно-жутко.

Между тем издали, пробиваясь сквозь листву деревьев, через зеленые борозды полей неслись ответным эхом звуки вальса, провожавшие в вечность маленького ангелочка, который покачивался в своей белой, обитой золотыми галунами лодочке. Запутанные гаммы корнет-а-пистона, его бесовския трели были похожи на радостный хохот Смерти, которая, захватив ребенка в свои объятия, уходила с ним среди этой равнины, где воскресала весна,

Участники шествия вернулись в сумерки. Маленькие, не спавшие вследствие волнений прошлой ночи, когда смерть посетила их дом, заснули на стульях.

Батистет храпел в конюшне возле израненной лошади. Отец, все такой же молчаливый и безстрастный, принимал гостей, пожимал руки, благодарил движением головы тех, кто ему предлагал услуги или говорил слова утешения.

горем.

Батист, не двигаясь, безсмысленно смотрел на звезды, которые мерцали в синем сумраке ночи. Одиночество помогло ему немного собраться с силами; он начинал отдавать себе отчет в своем положении. Равнина имела свой обыкновенный вид, но, между тем, она ему казалась более красивой, более успокаивающей, как нахмуренное лицо, на котором разгладились морщины и показалась улыбка. Эти люди, голоса которых долетали сюда издали с порога их жилищ, не питают уже к нему ненависти, и не будут более преследовать его близких; они пришли под его кров; своим приходом они стерли проклятие, которое тяготело над землею дяди Баррета. Теперь пойдет новая жизнь!... Но какой ценой!...

И вдруг его несчастие представилось ему во всей своей наготе. Он вспомнил бедняжку Паскуалета, который теперь лежит под тяжелым слоем сырой, вонючей земли, это беленькое тельце, которое очутилось рядом с разложившимися телами мертвецов, это хорошенькое личико с такою тонкою кожей, по которой, бывало, скользила его жесткая рука, эти белокурые волосики, которые он так часто ласкал, - все это, к чему теперь подбирается мерзкий червь. И тут он почувствовал, как поток чего-то тяжелого, как свинец, стал подниматься, подниматься из груди к горлу.

Кузнечики, стрекотавшие на соседнем откосе, вдруг замолчали, испуганные странной икотой, которая нарушила безмолвие и, подобная хрипу раненого зверя, раздавалась во мраке далеко за полночь.