Приключения молодого матроса на пустом острове, или Двенадцатилетний Робинзон.
Глава одиннадцатая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения молодого матроса на пустом острове, или Двенадцатилетний Робинзон. Глава одиннадцатая. (старая орфография)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Заботливость Феликса. Томи. Баня. Колыбель. Вечерняя прогулка. Воспоминания. Безпокойство. Неудобоисполнимое намерение. Первый детства. Путешествие. Труды. Приятная зима. План воспитания. Томи одет. Щастливые расположения маленького Негра. У него есть мундир. Путешествие с семейством.

Легко можно догадаться, что по пробуждении первою моею мыслию был Томи. Он спал еще кротким сном, с нежною на устах улыбкою. Любезный ребенок, говорил я, смотря на него с состраданием, еслиб Провидение не послало меня к тебе на помощь ты конечноб или утонул, или сделался добычею чудовище, сожравших твоих родителей. Бедный малютка! теперь ты сирота и имеешь покровителем также почти еще ребенка. Но чувствуя важность долга, который Бог возложил на меня чтоб тебя воспитывать, я буду просить Его о помощи мне в том. Ему угодно, чтоб я преждевременно был отцем, Он возбудил во мне родительския чувствования, и конечно дарует мне способы исполнить сию обязанность.

О! сколь была усердна молитва моя в день сей: я просил Бога помощи не для себя одного. - Между тем Томи проснулся, закричал, и коза прибежала на крик его. По удовлетворении таким образом первой его потребности, я начал заниматься тем, чего требовали опрятность и здоровье ребёнка. Я погрузил его в воду, которую накануне выставил на солнце в черепашей раковине. Для разного употребления было у меня заготовлено несколько рогож; я постлал одну из них на землю и положил Томи, который катался на ней, упражнял возрождавшияся в нем силы, старался встать, в туж минуту упадал опять. Все его движения казалось мне, имели особенную прелесть, и я смотрел на него с неизъяснимым удовольствием. В большей приятности сего зрелища прибежал также Кастор, который прыгая вкруг Томи, опасался его поранить, а потому и не имел я причины безпокоиться о своем воспитаннике.

После чего принялся я за делание для Томи люльки, на кою употребил гораздо более старания, нежели на прочую работу. Когда она была кончена, я обил ее внутри козьей кожей, а потом наклал в нее сухого моху. Сию колыбель поставил я подле своей постели, и ребенок был так ею доволен, что тотчас заснул глубоким сном. - Видя, что он укрепился в силах, я заключил, что ему нужна пища несколько грубее, нежели одно молоко. В своем отечестве я видал, как кормилицы для своих воспитанников варили род кашицы; почему имея молоко и пшено, мне не трудно было подражать им; а как количество последняго было не велико, то и решился я отказать себе в оном до будущей жатвы.

Будучи принужден вести безпрерывную войну с хищниками моего имущества, я питался тогда только маленькими птицами, которых или стрелял или ловил силками во время сна моего воспитанника. По возвращенииж приносил ему некоторые плоды. Томи знал уже меня, и когда я входил в пещеру, то простирал ко мне рученки. Я безпрестанно с ним разговаривал, и хотя был уверен, что он не понимает меня, но думал, что, дабы приучить его к разговору, должно чаще произносишь одне и те же слова. Коко с своей стороны скоро выучил его имя и от утра до вечера почти безпрестанно кликал Томи.

Каждый день, когда наступал сильной зной, я брал своего воспитанника на руки и прогуливался с ним вдоль по берегу; потом садился на камень и выдумывал какую нибудь игру для забавы Томи, который начале смеяться, и сие доставляло мне новое удовольствие.

Упоенный своим щастием, я сначала все свои мысли устремлял только на предмет нежнейшей заботливости и самых лестных надежд своих. Я жил в настоящем и будущем; минувшееж совершенно изгладилось из моей памяти. Однако однажды вечером смотря на море, бывшее тогда гладким как зеркало, я вспомнил о лодках с дикими и старался догадаться о причине их явления; ибо в продолжении четырех лет моего пребывания на острове я только в первый раз их видел. Из чего заключил, что сей острове им неизвестен, и что случай, или какое нибудь неизвестное мне обстоятельство привело их к берегам оного. Будучи на корабле, я слыхал от матросов, что между дикими есть народы человеколюбивые, странноприимные и соболезнущие о нещастных; но при том вспоминал также, что между ими есть другие весьма жестокие, и что иноземец, попавшийся в их руки, подвергался неизбежной смерти. И так, я содрогнулся, подумав, что виденные мной были из числа сих последних; что они заметили мой остров и некогда пристанут к нему. О! если они отнимут у меня моего воспитанника! думал я. А далее: если я и успею ускользнуть от них, то могул быть без него щастлив? Такое опасение произвело столь сильное впечатление на мою душу, что я готов был оставить жилище свое и погребсти себя в лесах дремучих. Однакож и это не казалось еще мне довольно безопасным убежищем для спрятания в нем моего сокровища. Только удаленный кустарник, состоявший из терновника, тесно переплетшагося между собою, уверял меня, что дикари не могут сюда проникнуть. Пещера смерти уже не казалась мне больше страшною; ибо я мог удобно скрыть в ней своего воспитанника. Но оставался вопросе: как я там пропитаю его; ибо в таком диком месте необходимо и самому надлежало умереть с голоду. Сия и множество других подобных мыслей отклонили меня от дерзкого моего предприятия: я не хотел лишить своего Томи красот природы, коими наслаждался он доселе на вольном воздухе; почему вполне отдался на волю Всемогущого, и решился пользоваться дарованным от Него благом, не безпокоясь о неизвестном будущем.

Прекрасные весенние дни протекли для меня с большою приятностию. До сего времени я занимал свои руки и уме; но сердце мое все еще стремилось к тому предмету, к которому могло бы пристраститься и который соразделял бы со мною мои чувствования. А как теперь я нашел его: то наперед уже ощущал приятность дружбы, кою в последствии мог возыметь ко мне возлюбленный мой Томи: ибо занимаясь только им одним, я некоторым образом мог полагаться на его нежность и признательность. Этот милой ребенок приметно совершенствовался в телесных и душевных способностях: ибо во время прогулки не довольствовался кататься только по густому дерну, но старался подняться и стать на ноги. Я призывал его; он ко мне стремился, спешил, и не редко упадал; однакожь так как его падение не могло быть опасно, то я смеялся, и он, глядя на меня, также смеялся вместе со мною.

прогулки с большим против прежнего жаром. Мой Томи ел уже пататы, бананы и вообще все плоды, производимые островом. Птичьи яйца он также любил, и я их всюду отыскать надеялся.

Прежде нежели уходил я куда нибудь, сажал своего воспитанника в корзину - единое наследие, оставшееся еру от родителей, и с сею приятною тяжестию шел, остерегаясь, чтоб не разбудить своего Томи. Останавливаясь же на пути на ночь, избирал для того самое надежное дерево, вешал корзину на толстый сук и таким образом просыпал до утра.

Впрочем ухаживание за воспитанником моим не препятствовало обыкновенным моим упражнениям; ибо когда мне нужно было за чем нибудь отлучиться, я поручал его верному моему Кастору, который прекрасно исправлял у меня должность надзирателя. Сия собака не только бодрствовала над его безопасностию, но еще забавляла его скочками своими. Почему я мог исправлять все свои работы в надлежащее, пристойное к тому время. Сад мой сделался прекрасен; ибо я каждый годе украшал его новыми деревьями и кустарником, из коих делал алеи, в которые можно было укрываться от солнечного зноя.

Наконец дожди заставили меня запереться в своей пещере, где ожидали меня новые удовольствия. Томи начале уже произносить несколько слов; при чем слово особенно поразило слух мой, и сердце забилось у меня необыкновенным образом. Это, по моему мнению, было предлогом к составлению плана воспитания. К сему устремил я все свои мысли, и жалел, что невоспользовался уроками, некогда самому мне преподаванными. И так, я не имел нужного к научению моего воспитанника; однакож, лишенный сего, предположил себе правилом образовать его сердце, научишь любить Бога и добродетель, презирать опасность в крайних случаях и не унывать в нещастии. Сему последнему научился сам я во время своего пребывания на острове; но желал, чтоб мой воспитанник был гораздо благоразумнее, и следовательно щастливее.

Между тем Томи всегда был весел. Я удовлетворял не прихотям, но всем его потребностям: ибо когда он настоятельно хотел иметь что нибудь из пищи вредное, или из орудий, которое моглобы поранить его, то я, не взирая ни на крик, ни на слезы его, решительно в том ему отказывал.

мере его возрастания, благопристойность требовала одежды. И так, сделал я ему роде широкой туники, которая простиралась только до колен, и приучил его к употреблению оной. Чтож касается до обуви, то не почитал ее нужною; ибо думал, что если он с малолетства приучился ходить босиком, то ноги его, по примеру крестьян моего отечества, отвердеют так, что свободно и без вреда могут ходить по камням; вразсуждении чего крайне жалел, что и меня самого не приучили к томуж с детства.

все, что я ни давал ему; отличал между коз своих ту, которая служила ему кормилицею, и ласкал ее. Но преимущественно пред всеми обращал на себя его нежность. Он был совершенно весел только находясь вместе со мною; и когда, я звал его, он оставлял свои игрушки и бежал ко мне. В нем обнаруживался уже свойственный детям вкусе к подражанию; ибо когда я плел корзины, он также старался делать то же самое, равно как и тогда, когда я садил деревья в саду своем. При чем сделал справедливое замечание, что вразсуждении детей должно наблюдать за всеми их действиями и подавать им хороший примере; ибо дети переимчивы и охотно всему подражают.

Когда я заметил, что Томи мой может уже мыслить: то учил его воздевать рученки к небу и с благоговением произносить имя Божие; а между тем с нетерпеливостию ожидал минуты, когда он научится познавать Его. Я молился подле него в самом благочестивом положении. Когда же он спросил меня о причине того, то дал ему первые наставления в религии.

Я безпрестанно приводил себе на память Ветхой и Новый Завете; что долженствовало служишь основанием моих уроков Томи. При чем сколько же радовался, помышляя, что сей ребенок, рожденный язычниками, не мог бы знать без меня истинного Бога! Однако он не был еще крещен. Я часто помышлял обе этом, и опасение, что не могу сделать сего без священника, часто препятствовало мне спать покойно. Но как из Катехизиса было известно, что, дабы сделаться Християнином, это необходимо: то молил Бога, чтоб Он чрез меня принял моего найденыша в число своих верных, обещая Богу быть покровителем оного и никогда с ним не разлучаться.

Когда наступила весна, тогда Томи было от семнадцати до девятнадцати месяцов; однакож он был крепче обыкновенных детей сего возраста; бегал и произносил некоторые слова. Сие прекрасное время года еще более укрепило его. Я приучил его путешествовать со мною и делать некоторые маловажные услуги; что исполнял он приметно с охотой и усердием. Между им и Кастором было тесное дружество. Я хотел приучить эту верную собаку, во время продолжительного путешествия, носить ребенка на спине своей. И так, сделал из козьей кожи роде седла, которое посредством ремней укрепил на спине Кастора. При чем делал с ним многие опыты, прежде, нежели решился посадить на него Томи. Однако кроткое, послушное животное, шло с величайшею осторожностью, как будто зная, что несет на себе драгоценнейше сокровище. Томи это весьма нравилось, и, я решился со всем своим домом отправишься на берег большой реки, щадя свою собаку; ибо когда замечал, что она устала, то брал ребенка себе на руки; при чем хотя такое путешествие было и медленно, однако я не имел нужды поспешать оным.