Гэбриель Конрой.
XVII. Прелестная мистрисс Сепульвида

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XVII. Прелестная мистрисс Сепульвида (старая орфография)

XVII.
Прелестная мистрисс Сепульвида.

Если был на свете уголок земли, где обычное, мертвенное однообразие калифорнских времен года казалось вполне естественным, то это - древнее, всеми уважаемое puéblo и миссионерская станция св. Антония. Неизменно-безоблачное, ничего не выражающее летнее небо казалось символом того аристократического, чуждавшагося всякого нововведения консерватизма, который был отличительной чертой этого уголка. Чужестранец, въезжая в город в своем экипаже (в Сан-Антонио не допускали дилижансов, грозивших наводнить pueblo неведомыми, быть может, беглыми странниками), с первого взгляда на небольшую, окаймленную высокими стенами улицу и открытую площадь, видел, что нигде не было ни отеля, ни гостинницы и что он должен был разсчитывать на гостеприимство местных обитателей для ночлега и пищи. На лицах всех праздношатающихся граждан Сан-Антонио ясно выражался знаменательный факт, что крупные rancheros, владевшие окружающей город землей, отказывались продать ее, под каким бы то ни было условием, американцам. Везде прошедшее сохранялось без малейшого изменения. Солнце светило также ясно и пекло также безжалостно длинные, красные черепицы низких крыш, как сто лет тому назад; большие, похожия на волков, собаки бегали и лаяли точно так же, как бегали и лаяли их отцы и матери. Как в старину, тянулись белые стены, обнаженные и однообразные, как сама жизнь в Сан-Антонио, возвышались белые башни миссионерского здания над зелеными оливковыми и персиковыми деревьями, простиралась узкая полоса белого берега и вдали виднелось море, громадное, бесконечное, все тоже из века в век. Пароходы, медленно двигавшиеся на горизонте вдоль береговой линии, казались чем-то отдаленным, неестественным, фантастическим; со времени крушения филипповой галеры на песчанной мели в 1640 году, ни одно судно не бросило якоря в открытой гавани под сосновым лесом и белыми стенами с бронзовой, стоявшей без лафета пушкой presidio.

климата и существование чудотворных, минеральных источников служили нетолько соблазном, но и приводили в ярость жадных спекулаторов Сан-Франциско. По счастью для Сан-Антонио, как город, так и его окрестности принадлежали нескольким богатейшим представителям местной аристократии, права которых на владение землею были подтверждены надлежащими документами в первые времена американского завоевания. Доселе сравнительная отдаленность от многолюдных центров обезпечивала их неприкосновенность, и только один американский владелец проложил себе дорогу в эту калифорнийскую Аркадию: это была вдова Дона-Хозе, Сепульвида. Полтора года тому назад, почтенный Сепульвида умер весьмидесятичетырех лет и оставил своей прелестной молодой жене, американке, громадные поместья. Все в Сан-Антонио хорошо понимали, как естественен и вероятен был вторичный брак прелестной, веселой и обворожительной донны-Марии с каким-нибудь американцем, который путем реформ привел бы к погибели консервативный город, и единственным способом избегнуть этой грозной опасности считались пост и молитва.

По истечении первого года своего вдовства, донна-Мария провела месяц в Сан-Франциско, и, когда она возвратилась одна повидимому, не связав себя никакими узами, в миссионерной церкви отслужен был благодарственный молебен. Возможная измена молодой вдовы местным интересам казалась тем важнее для обитателей Сан-Антонио, что громаднейшее поместье во всей долине, rancho св. Троицы, принадлежало другой представительнице обманчивого пола, предполагаемой незаконной дочери покойного губернатора от индианки, но, по счастью, искренняя набожность и затворническая жизнь обезпечивали ее от судьбы, грозившей молодой вдове. Ирония судьбы, поставившей будущность Сан-Антонио в зависимость от каприза слабого пола, придавала мрачной оттенок всем толкам сеньоров и сеньорин в . Однако, более набожные твердо верили, что их город будет спасен чудом от американцев и погибели; уверяли даже, что святой покровитель города, столь искусившийся в победах над соблазнами, не откажется лично побороть слабость плоти в безпомощной вдове. Но даже самые верующие не могли не почувствовать некоторого сомнения при входе в церковь донны-Марии в нечестивом парижском платье и такой-же шляпке, с лицом, сияющим самодовольствием и невинной веселостью.

Насколько позволяла испанская учтивость за донной-Марией постоянно следили, для чего и устроена [была целая система шпионства, а самые консервативные из граждан замечали, что необходима была дуэнья для молодой женщины, представлявшей столь важный общественный интерес, хотя мужья, испытавшие на опыте всю недостаточность подобного обезпечения, громко протестовали. Но когда этот совет был передан хорошенькой вдове её духовником, патером Фелипе, она отвечала со смехом, качая головой: "муж - лучшая дуэнья", и на этом разговор прекратился.

Быть может к лучшему, что обитатели Сан-Антонио не знали, какая великая опасность грозила их общественным интересам 3-го июня 1854 года.

Было светлое, ясное утро, столь ясное и светлое, что отдаленные пики горного кряжа Сан-Бруно, казалось, неожиданно надвинулись ночью на самую долину Сан-Антонио, а горизонт был так обширен, что Тихий Океан повидимому захватывал пол земного шара. Воздух был холодный, резкий, твердый, как гранит, но, вместе с тем, полный жизни, невольно побуждая всякого к физическому движению, чтобы вполне им насладиться. Не удивительно, что донна-Мария Сепульвида, возвращаясь домой от своего управляющого и майордома в сопровождении одного бросила поводья на шею своей буланой лошади Тита и понеслась марш-маршем по узкой береговой полосе, простиравшейся от сада миссионерного дома до Соснового Мыса. Почтенный v после тщетных усилий последовать за бешеным конем своей госпожи и за её фантазией, еще более бешеной, пожал плечами и, продолжая путь мелкой рысью, вскоре исчез за песчаными дюнами. Увлекаемая свежим, возбуждающим воздухом и опьяняемая быстрым движением, донна-Мария с развевающимися из под бархатной шляпки каштановыми волосами и серой амазонкой, обнаруживавшей хорошенькую ножку до щиколодки - наконец, достигла Соснового Мыса, крайней точки полуострова.

Но на разстоянии ста ярдов от мыса, который она хотела обогнуть, прелестная мистрис Сепульвида заметила с неудовольствием, что уже начался прилив, и седые, морские валы бросали свою пену до самых корней громадных сосен. К еще большему её смущению, на другой стороне мыса показался красивый всадник, который также осадил свою лошадь и наблюдал за её движениями с большим интересом, и даже, как ей казалось, с иронией. Вернувшись назад, она рисковала, что незнакомец последует на нею и, что еще хуже, Конхо, её почтительно, но цинически сделает ей замечание; продолжая же путь, она могла только слегка промокнуть, и, конечно, незнакомец из приличия не повернул бы своей лошади за нею. Все это донна-Мария сообразила с чисто женским инстинктом в одно мгновение и, ни мало не колеблясь, направила лошадь прямо в бушующия волны вокруг мыса.

Увы! Женская логика оказалась неверной! Умозаключение мистрис Сепульвиды было совершенно правильно, но посылки неточны. Первым смелым скачком, Тита почти обогнула половину мыса, на втором-же скачке она дала осечку, волна подкосила ей передния ноги, а на третьем она села на задния. Смелая наездница была на зыбучем песке!

-- Соскочите! Бросьтесь в волну, и пусть она унесет вас в море. Держитесь за конец риаты.

риату, клубок волосяной веревки, висевший на луке её седла, и взглянула в ту сторону откуда слышался голос, но она ничего не увидела, кроме лошади без всадника, медленно огибавшей мыс.

-- Ну, скорее!

Теперь голос слышался с моря, и донне-Марии показалось, что кто-то плыл по направлению к ней. Не колеблясь более, она бросилась в следующую волну, которая и отнесла ее на несколько ярдов, но снова она очутилась на роковом, предательском песке.

риату.

Новая волна откинула бы ее назад, но она поняла, в чем дело, и, напрягая все свои силы, удержалась на месте, пока нижнее течение не отнесло ее далее к морю. Она чувствовала, что вода ее увлекает, потом, что кто-то схватил ее за руку, что ее с силой тянут из воды, что её сапоги остались в песке, что ее спас какой-то молодой незнакомец, и уже более ничего не чувствовала.

Когда она открыла свои большие, карие глаза, то уже лежала на сухом песке за Сосновым Мысом, а молодой человек, несколько поодаль, держал двух лошадей, свою и Титу.

-- Я успел покуда вытащить вашу лошадь, с помощью Чарли. Если я не ошибаюсь, вы - мистрис Сепульвида.

-- А это, вероятно - ваш слуга, продолжал он, указывая на Конхо, медленно подвигавшагося среди песчаных дюн к мысу: - позвольте мне помочь вам сесть на лошадь. Пусть никто не знает о вашем бедствии.

Донна-Мария, все еще в большом смущении, машинально повиновалась, несмотря на то, что, садясь на лошадь, принуждена была выказать свои ножки без сапог. Потом она догадалась, что еще не поблагодарила своего избавителя, и начала выражать благодарность так смутно и несвязно, что молодой человек перебил ее со смехом:

-- Я почел бы за лучшую благодарность, еслиб вы пустили лошадь в галоп и тем спасли бы себя от простуды. Я - мистер Пойнсет, один из стряпчих вашего покойного мужа; и приехал сюда по делу, которое, надеюсь, доставит мне случай видеться с вами при более благоприятных обстоятельствах. До свидания.

или от худо скрытой боязни женщин, или, напротив, от дерзкого пренебрежения к ним. В том и в другом случае его следовало оборвать. Как же поступила прелестная мистрис Сепульвида? Она надула губки и промолвила:

-- Как так?

-- Да, еслиб вы тут не стояли и не смотрели на меня иронически, то я никогда не подумала бы огибать мыс.

С этими словами она умчалась, и её избавитель не успел даже поклониться, а остался на берегу с неопределенной улыбкой.