Гэбриель Конрой.
XVIII. Патер Фелипе

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XVIII. Патер Фелипе (старая орфография)

XVIII.
Патер Фелипе.

Артур Пойнсет сам последовал примеру, который он дал донне-Марии и, когда через час, после быстрой езды по песчаным холмам, он остановился у дверей миссионерной трапезы, то был совершенно сух, и его фигура не представляла ни малейших следов недавно случившагося приключения. Быть может, еще замечательнее был тот факт, что в нем не осталось почти никаких и внутренних следов. Только люди, хорошо знавшие эгоистичную самоуверенность Пойнсета могли понять нравственную и умственную особенность его характера, в силу которой он чрезвычайно легко воспринимал новые впечатления, по также быстро и совершенно от них отделывался, без малейшого сознания личной ответственности и резкой непоследовательности. Но зато люди, близко знавшие его, никогда не поверили бы, что, разставшись с спасенной им женщиной, он стал-бы думать о ней или о логических последствиях своего поступка. Увидав впервые мистрис Сепульвиду у Соснового Мыса, он размышлял о возможном вреде или пользе для Сан-Антонио от изменения его консервативного элемента и, оставшись один на берегу, продолжал думать о том же предмете до той минуты, как его встретил в дверях трапезы патер Фелипе. Я этим вовсе не хочу сказать, чтобы он не сознавал некоторого самодовольства от своего подвига; но это сознание стушевывало все остальные идеи и подразумевало еще хотя и ничем не выражаемое, чувство, что, когда он был доволен, то все должны были быть довольны.

Если донне-Марии обращение Пойнсета показалось слишком свободным, то ее очень удивила бы неожиданная перемена в его манерах. Он приветствовал патера Фелипе самым учтивым, почтительным образом; вся его фигура теперь дышала детской верой, самоотречением и полнейшей откровенностью, а, главное, он был совершенно искренен. Быть может, ее изумил бы еще более тот факт, что Пойнсет так почтительно обращался с стариком в полинялой, ветхой одежде и больших, уродливых башмаках, не соответствовавших своему назначению; только мягкия, приличные манеры и очевидное умственное развитие придавали старику некоторую приятность.

Он, повидимому, был очень расположен к Пойнсету и, протянув к нему свои загорелые руки, приветствовал его с приятной улыбкой, называя "сын мой".

-- Отчего вы не предупредили о своем приезде? спросил патер Фелипе, усевшись с своим гостем на балконе, выходившем в сад.

-- Я не знал заранее о своей поездке, отвечал Пойнсет: - нашлись какие-то новые документы на земли, пожалованные покойным губернатором, и необходимо их оформить. Мои компаньоны завалены делом и потому меня прислали сюда, чтоб навести справки. По правде сказать, я очень рад предлогу увидать нашу прекрасную клиентку или, по крайней мере, разделить разочарование моих товарищей, которым не удалось познакомиться с таинственной донной-Долорес.

-- О! любезный дон-Артуро, возразил патер махая рукою: - я боюсь, что вы не будете счастливее ваших товарищей. На этой неделе бедное дитя говеет и никого не принимает, даже по делам. Поверьте, сын мой, что вы, подобно всем, а, быть может, и более, увлекаетесь своим воображением. Донна Долорес скрывает свое лицо вовсе не для того, чтоб возбудить любопытство мужчин, но бедное дитя прячет от посторонних взглядов дикую татуировку, уродующую её щеки. Вы знаете, что она смешанной крови, и поверьте, что вы все ошибаетесь на счет её. Быть может, это - глупая суетность, но что прикажете.... она - женщина.

Последнее слово патер произнес с особенным выражением и пожимая плечами, так что сам св. Антоний остался бы им доволен.

-- Однако, несмотря на все это, говорят, что она очень хороша собою, продолжал Артур, с обычным упорством, от которого он не мог отстать, даже говоря с патером.

-- Так, так, дон Артур, отвечал старик с нетерпением: - это - все пустые толки; донна Долорес - темнокожая индианка, с загорелыми щеками, как поля летом.

Артур сделал гримасу в подтверждение слов патера и промолвил:

-- Так, вероятно, мне придется пересмотреть бумаги с вами. "Bueno". Ну, давайте их и кончим дело поскорее.

-- Poco tiempo, отвечал патер с улыбкой и потом прибавил более серьёзным тоном: - но что это! Вы, кажется, не так интересуетесь своим ремеслом, как можно было бы ожидать от юного адвоката, младшого компаньона знаменитой фирмы, которой вы являетесь представителем. Вы не принадлежите всем сердцем вашему делу?

-- Отчего же нет! произнес со смехом Артур: - наше ремесло не хуже другого.

-- Защищать угнетаемых, оправдывать неправильно обвиняемых и возстановлять нарушенные права - дело благородное, сын мой. Вот почему, дон-Артур, вы и ваши товарищи стали дороги мне и всем бывшим доселе безпомощными жертвами ваших судов, ваши с carre

-- Да, да, перебил его поспешно Артур, не из скромного желания отстранить от себя похвалы, но от самоуверенной гордости, не терпевшей несоответствующого комплимента: - да, наше ремесло приносит хороший доход, быть может, больше, чем другия. "Честность лучшая политика", говорили наши первые философы.

-- Позвольте, позвольте, я не понимаю, произнес патер.

-- И это - ваша американская этика? спросил он, наконец.

-- Да, отвечал Артур по английски: - и эти принципы вместе с судьбою привели нас сюда и доставили мне честь вашего знакомства.

Патер Фелиппе взглянул на своего юного друга с безпомощным смущением. Артур тотчас принял прежний почтительный вид и продолжал говорить по испански, а, чтоб развеселить старика, рассказал с юмористическими подробностями утреннее приключение. Эта попытка удалась только в половину: патер очень заинтересовался его рассказом, но не смеялся. Когда же молодой человек кончил, он нежно провел рукою по волосам Артура и с родительским чувством сказал:

-- Выслушайте меня, дон Артур. Я - старик, и вы мне, конечно, дозволите дать вам совет. Вы принадлежите к тем людям, которые способны особенно влиять на женщин и, в свою очередь, подвергаться их влиянию. Пэвините меня, но ведь это так, прибавил он, видя, что Артур покраснел, несмотря на улыбку, игравшую на его устах, и, указывая картину св. Антония, висевшую на стене, продолжал: - не стыдитесь, дон Артур, здесь не подобает говорить легко о могуществе женщин. Вдова богата, красива и впечатлительна. Вы не любите своего ремесла. У вас есть, однако, способности и таланты, которых вы еще практически не применили. Вы рождены для любви. Вы обладаете четверыми S. - y secreto. Последуйте совету старика и воспользуйтесь вашими слабостями или суетностью для обезпечения себе старости.

Артур странно улыбнулся вспоминая ужас, с которым старик отнесся к высказанной им аксиоме.

-- Но, патер Фелиппе! воскликнул он шуточно торжественным тоном: - если мое сердце исполнено страстью к другой? Вы мне не посоветуете быть изменником.

-- Говоря о моей клиентке и вашей прихожанке, не взяли ли мы, патер Фелиппе, слишком серьёзного тона? произнес Артур, вставая с некоторым смущением: - во всяком случае, избавьте меня от неловкого положения краснеть перед женщиной, с которой я завтра должен иметь деловой разговор. Теперь же займемся документами, которые верно вам вручила наша красавица вместе со всеми необходимыми сведениями. Потрудитесь изложить в чем дело; я вас слушаю внимательно, прибавил Артур, с своим обычным самообладанием.

-- Вы ошибаетесь, сын мой, отвечал патер: - она по этому предмету была еще молчаливее обыкновенного. Еслиб я ей не посоветовал, то она, кажется, отказалась бы от всякой претензии. Теперь же, она, повидимому, желает войти в сделку с вором или, как вы это говорите... с фактическим владельцем. Но все это дело до меня нисколько не касается. Все бумаги и сведения находятся у вашего друга, мистрис Сепульвиды. Вы завтра увидитесь с нею и, верьте мне, что, если вас ожидает разочарование на счет свидания с вашей индийской клиенткой, то её представительница донна Мария вполне вас за это вознаградит. Забудьте все, что я вам сказал о ней; но нет, вы не забудете. О! Дон Артур, я вас знаю лучше, чем вы сами. Но пройдемтесь по саду. Я развел новую лозу с тех пор, как вы были здесь.

-- Я не знаю ничего лучше старой, миссионерской лозы, отвечал Артур, входя в сад.

-- Конечно, а туземцы её не знали и ценили только в диком виде за краску, заключающуюся в коже винограда. Этой краской, добываемой каким-то химическим процессом, оставшимся доселе тайной, они красили свое тело и придавали ему еще более темный цвет. Вы не слушаете, дон Артуро, а это должно быть для вас интересно, так как ваша таинственная клиентка донна Долорес именно такого цвета.

в садовой ограде от недавняго землетрясения. Мало по малу, взаимное доверие обоих друзей возвратилось, и, когда патер Фелипе оставил на несколько минут своего гостя, чтобы сделать кое-какие распоряжения для его приема, они находились в самых лучших отношениях.

Артур случайно направил свои шаги к дверям церкви и, остановившись перед нею, задумался. Потом, повинуясь какому-то неожиданному влечению, вошел в церковь. Она, как и все в Сан-Антонио, сохранилась в том самом виде, в каком-была сто лет тому назад. Она ничем не отличалась от других миссионерных церквей, которые видал Артур: те же старинные балки, окрашенные блестящими, красными и коричневыми полосами; те же уродливые, восковые фигуры святых с стеклянными глазами, безпомощно смотревшими из ниш, та же Мадонна в белом платье и атласных туфлях, держащая на руках младенца в роскошных, кружевных пеленках; та же Магдалина в модном костюме испанских дам прошлого столетия; то же количество грубых, плохих картин; то же изображение св. Антония, представленного столь старым и уродливым, что искушение его женщиной казалось большим чудом, чем его сопротивление; тот же страшный суд с ужасными реальными подробностями.

Но одна картина невольно остановила на себе внимание Артура. Она изображала знаменитого миссионера патера Хуниперо Серра, проповедывавшого диким индийцам. Глаза"молодого человека устремились не на самого героя, но на грациозную детскую, полуобнаженную фигуру юной индианки, стоявшей на коленях перед патером. В её взорах было столько трогательного раскаяния, составлявшого странный контраст с девственною невинностью всей её фигуры, что сердце Артура тревожно забилось. Он поспешно повернулся к другим картинам, но, куда ни смотрел, всюду его преследовали глаза маленькой кающейся индианки.

Как уже знают читатели, Артур Пойнсет не был религиозен, и, несмотря на его быстрое воображение, а также поэтическую впечатлительность, сюжет картины и самый вид церкви не могли тронуть его сердце или ум. Но все же он полубезсознательно опустился на скамейку и закрыл лице руками. Неожиданно он почувствовал, что кто-то прикоснулся к его плечу. Он мгновенно поднял голову и с неудовольствием встретил нежный взгляд патера Фелипе.

-- Да, дон-Артуро! и со слезами на глазах? сказал патер и прибавил про себя: - нет, это не так.

Потом, он взял молодого человека под руку и провел его в приготовленную ему комнату.