Гэбриель Конрой.
XXIX. Гэбриель признает приличия

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XXIX. Гэбриель признает приличия (старая орфография)

XXIX.
Гэбриель признает приличия.

После посещения мистера Питера Думфи, Одноконный Стан готов был встретить без удивления всякую весть о новом благополучии. Чего нельзя было ожидать после приезда великого капиталиста и счастливого спекулатора! Поэтому, никого не изумил вскоре распространившийся слух об основании новой компании для эксплуатации богатой серебрянной руды, открытой на Конроевой Горе. Это открытие объяснялось обитателями Одноконного Стана двояко. Одни полагали, что это - просто была грандиозная спекуляция Думфи, что он сочинил серебрянную руду лишь как предлог для ловкой наживы основанием нового города и для этой цели, пять лет тому назад, он выбрал своим орудием Гэбриеля Конроя, которому и платил по 1,000 ф. ст. в год; что же касается до 2.500,000 Конроя, то это был такой же пуф, как и все предприятие, а потому всякий должен был воспользоваться неожиданным возвышением цен на землю, пока этот мыльный пузырь не лопнет. Но другая половина Одноконного Стана, обладавшая большим воображением, держалась совершенно иного взгляда. По этой теории, все дело было основано на неожиданной случайности, именно: мистер Потер Думфри прибыл в Одноконный Стан по совершенно другому делу, пошел гулять с Габриелем Конроем и, подняв странный камень на земле Гэбриеля, сказал: "это походит на серебро"; Гэбриель, в ответ, разсмеялся, а Думфи, своим резким, деловым тоном, предложил ему тотчас 17.000,000 за его право собственности, на что конечно глупый Гэбриель и согласился, хотя его земля стоит не менее 150.000,000.

Как бы то ни было, через несколько недель после посещения Одноконного Стана Питером Думфи, вся окрестная почва, как бы пригретая солнцем, дала неожиданную жатву, и всюду стали появляться новые всевозможного рода дома и постройки. На обнаженном скате Конроевой Горы был основан громадный конроев плавильный завод, а скромная гостинница мистрис Маркль, как совершенно недостаточная для новых требований Одноконного Стана, была заменена великолепным отелем. Но еще прежде всего этого появился местный "Times", в котором о последнем событии говорилось с замечательным красноречием:

"Большой Конроев Отель, быстро возвышающийся в нашем городе, будет находиться под управлением мистрис Сюзан Маркль, редкия способности которой, как "chef de cuisine", также хорошо известны всему Одноконному Стану, как и её общественные таланты и личные прелести. Её помощницей остается прежняя её правая рука, мисс Сара Кларк, лучше которой во всей Калифорнии никто не умеет готовить соусы".

При подобных многочисленных доказательствах быстрого развития Одноконного Стана, самое его название перестало быть соответственным, и было предложено назвать новый город Сильверополисом, так как, по выражению туземцев, в их стане завелось уже более одного коня.

Между тем, Гэбриель занял номинальное и ответственное положение управляющого плавильным заводом, хотя, в сущности, всем делом заведывал ловкий, энергичный молодой человек, присланный для этой цели компанией. Это распоряжение было сделано по желанию Гэбриеля, который не доверял своим административным способностям, но, вместе с тем, не хотел оставаться праздным, а компания, вполне соглашаясь с неспособностью Гэбриеля заведывать таким крупным делом, признавала его громадное влияние на рабочих, между которыми он пользовался особой популярностью, благодаря его демократическим привычкам и постоянной готовности помочь каждому своей геркулесовской силой. Действительно, Гэбриель сделался всеобщим любимцем, когда оказалось, что богатство нисколько не изменило его простой натуры, и каждый работник с гордостью показывал чужестранцам этого добродушного, могучого гиганта, трудившагося в поте лица, как все его товарищи, несмотря на то, что половина руды, на сумму 17.000,000, принадлежала ему. Всегда застенчивый и любивший уединение, он естественно чувствовал гнёт богатства и искал утешения в обществе своих прежних, старинных товарищей; а странный, повидимому, факт, что он избегал разговоров о своем богатстве, как будто подтверждал мнение тех, которые считали его только орудием ловкой спекуляции Думфи.

Хотя Габриелю приписывали самую незначительную часть неожиданного благоденствия Одноконного Стана, было характеристично, что никто не подозревал, какое участие в этом деле принимала его жена. Давно уже все признавали её превосходство над Габриелем относительно физической красоты и общественных талантов. Но никто не сомневался, что, пригретая блестящими лучами мильйонного богатства, эта красивая бабочка станет порхать с цветка на цветок и, наконец, покинув мужа, улетит в более благорастворенный климат. "Она протрет глаза мильйонам и даст тягу", говорило большинство туземцев, смотревших с презрением на равнодушие Гэбриеля к сомнительной репутации жены.

Однако, несмотря на все предсказания, мистрис Копрой не выказывала никакого намерения покинуть мужа. Новый дом, выстроенный с необыкновенной быстротою, возник между соснами на Конроевой Горе; изящный вкус мистрис Конрой украсил его тюлевыми занавесками и красивыми коврами, а братская любовь Гэбриеля побудила его завести для Олли рояль, на котором она брала уроки у хорошой учительницы. В этот дом стекались знатнейшие граждане окрестной страны, и даже власти штата. Чувствуя, что мистер Думфи сделал Одноконный Стан местом, достойным уважения, все вскоре нашли, что мистрис Конрой была очень привлекательна. Представитель Одноконного Стана в конгрессе, мистер Бланк, обедал в доме Конроя в последнее посещение своих избирателей; судья Бесвинджер рассказывал тут лучшие из своих анекдотов, а полковник Старботль не раз удостоивал своим присутствием обеды мистрис Конрой, которая производила на него большое впечатление своими прелестями. Сам Гэбриель редко бывал дома, и то лишь в часы сна или еды. Если же в другое время его и заманивала домой Олли, то он сиживал на заднем крыльце, без сюртука и с трубкой в зубах.

-- Не обращай на меня внимания, Джули, говаривал он, когда жена звала его в комнаты, уверяя, что любит запах табаку: - оставь меня, я люблю здесь сидеть. Мне гораздо свободнее на чистом воздухе. К тому же, запах табаку пропитает красивые занавеси, и это может не понравится подругам Олли и её учительнице. Наконец, я слыхал, что табачный дым может застрять среди струн и испортить музыку. Фортепьяно - хитрая штука. Говорят, что оно так же деликатно и хрупко, как ребенок. Посмотрите только, как струны переплетены в нем; неудивительно, что оне часто приходят в безпорядок.

Гэбриель никогда не наблюдал очень зорко за манерами своей жены, а то он непременно заметил бы, что, кроме фортепьяно, были и другие инструменты, чрезвычайно чуткие ко всякому диссонансу. Когда же он смутно сознавал, что, мистрис Конрой была не в духе, Гэбриель винил в этом себя и удалялся из дома. Его любимым убежищем была прежняя хижина, быстро пришедшая в упадок, но с которой он ни за что не хотел разстаться. Он любил сидеть в уединении у покинутого, заглохшого её очага и курить трубку.

Около этого времени, он пришел к убеждению, что постоянно увеличивавшееся различие между их чувствами и вкусами делало необходимым его разлуку с Олли. Он уже несколько раз говорил ей об этом с обычной откровенностью и в учтивых выражениях объяснил, однажды, музыкальной учительнице, просившей его выслушать игру Олли на фортепьяно, что он этого дела не понимает и что, вообще, девочка должна жить, не обращая внимания на его мнения, еслиб они и имели какую-либо цену. В другой раз, встретив Олли с несколькими более взрослыми подругами, которых она пригласила из Сакраменто, он поспешно свернул в сторону, как бы стыдясь своей громадной фигуры и всегдашней вялости.

С другой стороны, её новое положение побуждало Олли нестолько думать о брате, как прежде, и не навязывать ему упорно своей дружбы. Она знала, что, благодаря богатству, он достиг среди товарищей известного значения, и это удовлетворяло её самолюбию. Что же касается лично до её брата, то ее начинали сердить его грубые манеры, простота и старомодные привычки, прежде только возбуждавшия в ней нежное сожаление. Таким образом, с каждым днем, с каждым часом они все более и более отдалялись друг от друга. Наконец, в одно прекрасное утро, мистрис Конрой была приятно удивлена известием, что Гэбриель решился отправить Олли в школу в Сакраменто, а сам с женою совершить давно обещанное путешествие в Европу.

Конечно, для простой, добродушной натуры Гэбриеля было невозможно совершенно скрыть свои планы, и Олли очень хорошо их знала, так что заранее приготовилась к официальному объявлению о перемене в её жизни. Это долго ожидаемое объяснение, наконец, произошло во время прогулки Гэбриеля с Олли по окрестным лесам. Остановившись перед своей старой, покинутой хижиной, он заметил, что Олли презрительно пожимала плечами, осматриваясь по сторонам.

-- Это - не очень красивое местечко, Олли, сказал он, потирая руки: - но мы с тобою были здесь счастливы. Помнишь, как я возвращался по вечерам с работы и чинил твое платье, пока ты спала?

Гэбриель громко разсмеялся, и Олли также вторила ему, но не так искренно. Она невольно взглянула на себя, и Гэбриель также устремил на нее свои взоры. Не легко было узнать в ней того шаловливого, отчаянного ребенка, который еще так недавно сидел у его ног в этой самой хижине. Она нетоль ко была лучше одета и её волосы изящнее причесаны, но она стала гораздо более развитой, грациозной и приличной. Смотря на нее, он также должен был сознаться, что совершенно разсеялась его надежда увидеть в ней современем живой портрет Грэс. Но, по замечательному безпристрастию его натуры, он приписывал свое разочарование не ей одной, а скорее какому-то тайному, неведомому закону человеческой природы. Он даже спрашивал мнения по этому вопросу у глубокомысленного Джонсона, который отвечал, не задумавшись:

-- В этом заключается разница между людьми и животными. Щенок всегда остается щенком, даже сделавшись собакой, а с ребенком дело совершенно иное: у щенка только инстинкт, а у ребенка разум.

Вид старого жилища возбудил в Олли совершенно другое воспоминание, и она поспешно сказала:

-- Помнишь, Гэб, ту ночь, когда сестра Джули впервые пришла к нам и остановилась в этих дверях? Господи! как мы были удивлены! и еслиб кто-нибудь сказал мне тогда, что она выйдет за тебя замуж, то я ударила бы его изо всей силы.

Гэбриель, повидимому, не очень был тронут воспоминанием Олли, и только обратил внимание на приличия, так резко ею нарушенные.

-- Тебе не следует говорить, Олли, о том, что ты кого-нибудь побьешь, произнес он: - это неприлично для молодой девушки. По мне это - все равно, но не хорошо, если ты будешь говорить такия вещи при своих хорошеньких подругах или при твоей учительнице. Сядем, Олли. Мне надо тебе кое-что сказать.

Он взял ее за руку и посадил рядом с собою на ступеньку перед дверью старинного, заброшенного жилища.

-- Ты верно помнишь, начал он, не выпуская её руки и выбивая ею такт по своим коленам: - что я всегда намеревался, в случае неожиданного обогащения, дать тебе хорошее воспитание и отыскать Грэс, если она еще в живых. Много было способов в этом убедиться, но все они не по мне. Я всегда полагал, что, если Грэс невдалеке, то явится на мой зов. Конечно, я мог бы прибегнуть к помощи других людей, опытных в подобных делах, но я этого не хотел. А почему?

-- Потому что она была очень застенчива и всегда боялась чужих. Ты этого не помнишь Олли, ты тогда была слишком мала. К тому же, ты всегда отличалась смелостью и готова была вступить в разговор с кем бы то ни было, так что ты не можешь понять застенчивости Грэс. Были еще причины, объяснявшия эту застенчивость, но тебе оне, Олли, непонятны.

-- Ты хочешь сказать, Гэб, заметила Олли с своей безстыдной прямотой: - что она была застенчива, потому что убежала с любовником.

Гэбриель был поставлен в тупик этими словами слишком прозорливого ребенка и не знал, что сказать.

-- Ну, что же ты сделал, Гэб? Продолжай! воскликнула Олли с нетерпением.

-- Так как были причины, побуждавшия Грэс к застенчивости, именно причины, касавшияся наследства покойных родителей, произнес Гэбриель, как бы не замечая слов Олли: - то я полагал, что мне надо сказать первое слово. Я знал, что она не в Калифорнии, ибо иначе она отвечала бы на те объявления об её розыске, которые я всюду разослал, пять лет тому назад. Что я сделал? В Нью-Йорке печатается газета, под названием "Herald" и в ней отведено особое место для корреспонденции между родителями и детьми, мужьями и женами, братьями и сестрами, которые далеко друг от друга.

-- Да, я знаю, так всегда переписываются любовники, перебила его Олли.

Гэбриель посмотрел на нее с безмолвным ужасом.

-- ДА, продолжала Олли: - я все это знаю. Это называется - частные объявления. Молодые девушки таким образом достают себе любовников.

Гэбриель с отчаянием взглянул на небо, но оно не обрушилось на этого ужасного ребенка. Но стоило ли ему продолжать? Не знала ли бедовая девочка лучше его все, что он мог бы ей сказать.

-- Я напечатал вот это объявление, произнес он, наконец, как будто Олли его не перебивала, и, вынув из кармана жилетки лоскуток старой, измятой газеты, прочел следующее, с тем особым самодовольствием, которое двуногое животное всегда выражает при чтении своего собственного сочинения.

"Если Г. К. напишет своим друзьям, которые о ней безпокоятся, то она окажет большую милость старому Гэбу. Я приеду к ней, и Олли с радостью встретит ее. Если Г. К. больна или не хочет сама приехать, то пусть напишет к Г. К. Г. К. - все тот же и Олли - также. Они здоровы. Адресуйте до нового объявления к Г. К. Одноконный Стан, Калифорния".

-- Прочти еще раз, сказала Олли.

Гэбриель охотно исполнил её желание.

-- Тут какая-то путаница с этими Г. К., заметила практическая девочка.

-- Тоже самое сказала мне и Джули, когда я прочел ей объявление, отвечал Гэбриель: - по как ей, так и тебе я скажу, что Грэс не может спутаться. Она знает, что наши имена начинаются одинаковыми буквами. А если чужим будет непонятно, то тем лучше. Так именно и надо писать частные объявления. Как бы то ни было, Олли, объявление вполне соответствовало своей цели, прибавил он конфиденциально, понижая голос: - я получил ответ.

-- От Грэс?

-- Нет, отвечал Гэбриель с некоторым смущением: не именно от Грэс... но вот прочти.

Он вынул из-за пазухи маленький кожаный кошелек, в котором рудокопы носили лишнее золото, и вынул второй лоскуток газеты.

Олли быстро схватила бумажку и прочитала следующее:

"Г. К. - не думайте более о той, которая никогда не возворотится. Думайте о домашних. Будьте счастливы. - Ф. А."

-- Вот и все? спросила она, возвышая голос, и румянец, негодования выступил на её щеках.

-- Да, отвечал Гэбриель: - коротко и застенчиво: так и походит на Грэс.

Странный взгляд, совершенно непохожий на обыкновенное, спокойное выражение его лица, засветился в глазах Гэбриеля, и он тихо произнес:

-- Я для этого и еду.

-- Едешь? повторила Олли.

о чем я и хотел поговорить с тобою Нас могут разлучить только две вещи: мой долг в отношении Грэс и в отношении тебя. Конечно, тебе нельзя кататься со мною по свету, вместо того, чтоб оканчивать свое воспитание. Поэтому, ты поступишь в первоклассную школу в Сакраменто и останешься там до моего возвращения. Ты меня слушаешь, голубушка?

-- Да, отвечала Олли, пристально смотря на брата.

-- Ты не должна горевать обо мне и забудь как можно скорее об Одноконном Стане с его жителями. Ты будешь настоящая лэди, и я не хочу, чтобы нашлись какие-нибудь к тому преграды. Я хочу всем сказать, Олли: не судите о нашем семействе по моей фигуре; мы, мужчины, вообще идем в рост и несильны тут, прибавил он, указывая на голову: - но у меня есть сестра в школе, которая знает астрономию, грамматику, арифметику и прочее - вот с ней поговорите. Она поспорит с вами о любом предмете, и Грэс была бы точно такая же, еслиб получила воспитание в школе.

-- Но какая польза отыскивать Грэсъ/ если она не хочет возвратиться к тебе? спросила Олли резко.

-- Нельзя буквально понимать частные объявления в газетах. Они походят иногда на загадки. Сказано, что Г. К. никогда не возвратится; а если Г. К. переменила свое имя? Понимаешь?

-- Да, отвечал Гэбриель, слегка покраснев.

-- А почему ты знаешь, что в объявлении говорится именно о Грэс?

Гэбриель в смущении не знал, что сказать, но через минуту промолвил:

-- Джули говорит, что это, наверно - ответ о Грэс.

-- А что значит "думайте о домашних?" спросила она.

-- Это значит, отвечал Гэбриель поспешно: - думай о маленькой Олли. И это очень походит на Грэс, которая всегда заботилась о других.

-- Ну, сказала Олли: - я пойду в школу, а ты можешь уехать. Но что ты будешь делать без меня?

Гэбриель ничего не отвечал. Заходящее солнце светило ему прямо в глаза, и он как бы старался заслонить от себя блестящие лучи волосами Олли, для чего взял её голову обеими руками.

-- Да.

-- Не потому, что мы с тобою провели там много счастливых дней - нам об этом следует совершенно забыть; а но той простой причине, что я на этом месте впервые ударил молотом о каменную глыбу. Многие уверяют, что я здесь нашел серебрянную руду, но это неправда. Я часто думаю. Олли, что был счастливее до этого открытия. Но пойдем, Олли; Джули будет безпокоиться о тебе, и вон идет какой-то иностранец. Такой красавице, как ты, не подобает гулять со мною; впрочем, он не может знать, что я - тебе родственник.

Несмотря на поспешность Гэбриеля, незнакомец прямо направился к нему и спросил очень учтиво:

рубашка и черная шляпа, носимая в Одноконном Стане исключительно пасторами и игроками.

-- Идите все по этой тропинке и вы очутитесь в Главной Улице, где стоит отель, сказал Гэбриель добродушно и, потом прибавил с необыкновенной хитростью, незаметно сжимая руку Олли: - я пошел бы с вами, но занят: семейство этой молодой особы поручило мне провожать ее домой и подымает ужасный шум, когда я опаздываю. Не так ли, мисс?

Но прежде, чем Олли оправилась от изумления, он уже увлек ее в сторону с тропинки в чащу вечно зеленых сосен, покрывавших Конроеву Гору.