Гэбриель Конрой.
XXXIII. Неожиданный посетитель мистрис Конрой

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XXXIII. Неожиданный посетитель мистрис Конрой (старая орфография)

XXXIII.
Неожиданный посетитель мистрис Конрой.

Нетолько в Сан-Франциско стояли жары. В заливе Сан-Пабло и в реках Сан-Иохим и Сакраменто желтые воды медленно катились под знойными лучами солнца, словно плотная масса огненной лавы. Ни малейшее дуновение ветра не нарушало безмолвной тишины на западных откосах Контра-Кастских Гор; на востоке высокими столбами поднимался к небу дым от горевших лесов; громадные поля пшеницы в окрестных долинах представляли пустыню, усеянную пеплом. Густое, красное облако пыли сопровождало днем и ночью вингдамский дилижанс, заставляя страдающих от духоты пассажиров вздыхать с нетерпением о видневшихся вдали снежных вершин. Никто в Калифорнии не помнил подобных жаров. Но один смелый ученый, доказывавший, что, по всей вероятности, землетрясение повторится, был так перепуган выражением, всеобщей вражды, что счел нужным удалиться до тех пор, пока принципы метеорологии будут повсеместно признаны.

Жарко было в Одноконном Стане, в овраге, на берегу реки и даже на Конроевой Горе, в тени темно-зеленых сосен и на галлерее красивого дома Конроя. Быть может, по этой причине, мистрис Конрой, рано утром, после ухода её мужа, на работы, искала убежища вне своего блестящого жилища, под тенью сосен. Впрочем, не менее важной причиной, удалившей ее из дома, была таинственная записка, полученная ею накануне, вечером, и которую она теперь перечитывала, сидя на полусгнившем пне.

Я желал бы нарисовать читателям её портрет в эту минуту. Соломенная шляпа с широкими полями прикрывала её старательно завитые русые волосы. Жара вызвала румянец на её обыкновенно бледных щеках и усилила нервный блеск её серых глаз. По той же причине, её губы были полуоткрыты, что уменьшало резкость их очертания. Она казалась, на взгляд гораздо здоровее, и широкия складки платья, к которым она чувствовала всегда особую склонность, как все женщины небольшого роста, охватывали талию, далеко не столь тонкую, как прежде. Она отличалась необычной томностью и заботливостью о своей особе, чего прежде никогда в ней не было заметно; но все это придавало ей гораздо более женственности и прелести. Записка, лежавшая открытой у нея в руке, заключала в себе следующее:

"В десять часов я буду ждать вас под горою, близь большой сосны. Вы придете туда, если жалеете себя. Берегитесь, я силен, потому что чувствую себя оскорбленным.

Перечитав несколько раз с улыбкой записку, мистрис Конрой спрятала ее в карман и, положив руки на колена, задумалась. Через несколько минут, она поспешно поджала под себя ноги и нетерпеливо стала осматривать землю, отыскивая мелких насекомых, не дающих покоя человеку. Потом она взглянула на часы. Было пять минут одинадцатого. В безмолвном, сонном лесу не слышно было ни малейшого звука, кроме отдаленного карканья грача. Белка, быстро сбежав с соседняго дерева, неожиданно остановилась перед открытым зонтиком, лежавшим у ног мистрис Конрой и в испуге распласталась на коре. Через минуту, заяц, поджав уши, набежал на этот страшный зонтик и задрожал весь от страха. Наконец, в кустах послышались мужские шаги, и мистрис Конрой, подняв зонтик, полускрыла им свои сверкавшие глаза.

Какая-то фигура медленно поднималась в гору. Издали мистрис Конрой увидала, что это был не Виктор, но, когда он приблизился, она быстро вскочила, бледная, дрожащая всем телом. Это был испанский переводчик из Улицы Тихого Океана. Она вскрикнула и хотела бежать, но, в ту-же минуту, он обернулся и, узнав ее, также вздрогнул, также вскрикнул от изумления. Впродолжении нескольких секунд они молча смотрели друг на друга, едва переводя дыхание.

-- Деварж, произнесла мистрис Конрой, едва слышным голосом: - Боже милостивый!

-- Да, отвечал с горьким смехом незнакомец: - Деварж, который бежал с тобой! Деварж, изменник, брат твоего мужа, твой сообщник, твой любовник, твоя жертва! Посмотри на меня, ты меня знаешь?

-- Тише, тише! ради Бога! отвечала мистрис Конрой, озираясь по сторонам.

-- А ты кто? продолжал он, не обращая внимания на её мольбы: - которая из двух госпож Деварж ты теперь? Или ты носишь имя молодого офицера, ради которого ты меня бросила? Или он отказал тебе в единственном удовлетворении, которое могло бы хоть отчасти оправдать твоею измену? Или я говорю с женою и сообщницей дурака Конроя? Как тебя зовут? Скажи скорее. Мне о многом надо с вами поговорить, сударыня; но я - человек учтивый и желаю знать прежде всего, как вас звать?

Несмотря на искренний пыл его страсти и гнева, фигура незнакомца была так уморительна с его крашенными волосами, фальшивыми зубами и старомодной одеждой, что эта гордая женщина поникла головою от стыда не за свое преступление, но за презренную ничтожность своего сообщника.

-- Тише, тише! промолвила она: - называй меня своим другом, Генри. Я всегда останусь твоим другом. Называй меня, как хочешь, только пойдем отсюда. Ради Бога, не кричи!

И, почти не сознавая, что она делала, мистрис Конрой увлекла его за собою к разоренной хижине Гэбриеля; там, по крайней мере, ей нечего было бояться Виктора.

-- Как ты попал сюда? Как ты нашел меня? Что ты делал все это время? поспешно спросила она.

Незнакомец, казалось, поддался тому странному влиянию, которое она имела над всеми мужчинами, кроме Гэбриеля Конроя. С минуту он помолчал, а потом ответил скорее без надежным, чем горьким тоном:

-- Я приехал сюда шесть лет тому назад, убитый, раззоренный, опозоренный. Я желал одного: скрыть свое безчестие от всех, знавших меня; я жаждал спрятаться от брата, жену которого я украл, от тебя, Жюли, и твоего последняго любовника.

Произнося эти слова, он возвысил было голос, но тотчас же понизил его по жесту мистрис Конрой.

-- Когда ты меня бросила в Сент-Луи, мне оставалось одно из двух, или смерть, или второе изгнание, продолжал он: - я не мог возвратиться в Швейцарию и жить на родине, постоянно вспоминая о своем преступлении. Я приехал сюда и, благодаря моему образованию и знанию языков, я вскоре разбогател. Я мог бы сделаться и влиятельным человеком, но предпочитал работать, как поденщик, целый день, а ночь проводить в игорном доме, забывая в пьянстве, разврате и игре свое горе. Но я все же остался джентльмэном, и, хотя меня считали за энтузиаста, за сумасшедшого, но все меня уважали. Я, предатель и изменник, пользовался полным доверием, и никто не сомневался в моей чести и безкорыстии. Но тебе какое до этого дело? Тебе!

Как низка ни была эта женщина, она с гордостью услыхала, что её мнение о человеке, которому она изменила, было вполне справедливо и что в нем было нечто хорошее. Этот взгляд снова возвратил его к её ногам.

-- Мало-по-малу, я начал забывать свое горе, Жюли, продолжал он грустным тоном: - свое преступление и даже тебя; но вдруг до меня дошла весть о смерти брата от голода. Однажды, мне принесли для перевода документ, из которого я узнал, что мой брат, а твой муж погиб голодной смертью! Понимаешь ты - голодной смертью! Изгнанный из своего дома клеймом позора, он также, как я, жаждал скрыться и принял участие в экспедиции эмигрантов. Он, джентльмэн и ученый, делил все испытания и лишения эмигрантской жизни вместе с грубой чернью; наконец, он умер голодной смертью никому неведомый, никем неоплаканный.

-- Он умер, как жил - подлецом и лицемером! воскликнула мистрис Конрой с пламенным горем: - он последовал за грубой, необразованной девушкой по имени Грэс Конрой, и, умирая, оставил ей все свое состояние. Слава Богу! у меня есть на это документ. Но что это?

Что бы это ни был за шорох - падение листа, или шаги какого-нибудь маленького зверька - но он мгновенно замер, и мертвая тишина снова окружила действующих лиц этой сцены.

-- Да, продолжала мистрис Конрой в полголоса: - это - все та же история, как в Базеле, где он изменил мне ради необразованной девчонки, что возбудило в тебе, Генри, дружеское сочувствие, которое потом перешло в более опасную страсть. Ты страдал, но и я также страдала.

Генри Деварж молча смотрел на нее. Её голос дрожал; слёзы выступили на глазах, за мгновение перед тем сверкавших благородным негодованием оскорбленной женщины. Он знал, что она изменила его брату и ему самому. Она этого даже не отрицала. Он явился в Одноконный Стан для того, чтоб обвинить ее в позорном обмане, а теперь ощущал какое-то странное сочувствие к этой женщине: он, казалось, был готов осудить своего брата и оправдать ее в деле обмана. Он начинал чувствовать, что его страдание было ничто в сравнении с несправедливостями людей к этой бедной женщине. Всякая женщина, пытающаяся оправдать себя перед ревнивым любовником, имеет всегда могущественного союзника в его самолюбии, и Деварж готов был поверить, что, если он и потерял её любовь, то она никогда его не обманывала. Что же касается до принятия ею чужого имени, то она вполне оправдывалась тем фактом, что на ней женился единственный брат девушки, роль которой она взяла на себя. Ни он, ни доктор Деварж никогда не выказывали такого благородного доверия к ней и так достойно не ценили её природных качеств и страданий, как этот человек. Не виновны ли они сами в том, что не успели пользоваться, по своей глупости и самолюбию, возвышенной любовью этой женщины? Мы с вами, читатель, невлюбленные в это презренное существо, легко видим нелогичность доводов Генри Деваржа; но, когда человек становится в одно и тоже время обвинителем, судьею и присяжным в деле любимой женщины, то он часто признает за приговор простое прекращение производства. По всей вероятности, мистрис Конрой заметила, что он поддается её влиянию, хотя она теперь и находилась в большом волнении, боясь неожиданного прихода Виктора, который, с своей увлекающейся пламенной натурой, мог скомпрометировать ее перед мужем и перед Деваржем.

-- Зачем ты пришел ко мне? спросила она с соблазнительной улыбкой: - только для того, чтоб оскорбить меня?

-- На землю, которой ты владеешь, в качестве Грэс Конрой или мистрис Конрой, существует другой документ, выданный ранее того, который получил брат, отвечал Деварж с чисто мужской прямотой: - особа, в чьих руках этот документ, имеет подозрение, что тут кроется обман, и мне поручено преследовать это дело.

-- А что возбудило это подозрение? спросила мистрис Конрой, сверкая глазами.

-- Анонимное письмо.

-- Ты его видел?

-- Да; и оно написано тем же почерком, как и часть документа на владение землею.

-- Ты знаешь чей это почерк?

-- Знаю. Это - почерк человека, находящагося здесь, старого калифорнийца, Виктора Рамиреса.

Произнеся эти слова, он пристально взглянул на нее, но она не смутилась и отвечала с очаровательной улыбкой:

-- Но разве твой клиент не знает, что, фальшивый ли это документ или нет, права моего мужа вполне законны?

-- Но моя клиентка принимает пламенное участие в сироте Грэс.

-- Да, отвечал Деварж, полудовольный, полусмущенный.

-- Я понимаю, продолжала мистрис Конрой: - твоя клиентка - молодая женщина, быть может, хорошая и красавица! Ты сказал себе: "я докажу, что мистрис Конрой - презренная обманщица", и вот для чего ты приехал сюда. Ну, я тебя не осуждаю. Ты - человек. Быть может, это и к лучшему.

-- Но, Жюли, выслушай меня, перебил ее испуганный Деварж.

-- Нет! воскликнула мистрис Деварж, вставая и махая своей тонкой белой ручкой: - ты слышишь, что я тебя не осуждаю. Я не могла ничего другого и ожидать от тебя. Я это вполне заслужила. Вернись к своей клиентке и скажи ей, что ты видел преступную обманщицу Жюлй Деварж. Посоветуй ей начать против меня процесс и веди его сам. Докончи дело, начатое автором анонимного письма, и загладь свою вину, а мое безумие. Получи за все это заслуженную награду; но скажи ей, чтоб она благодарила Бога за то, что он ей даровал таких друзей, каких Жюли Деварж никогда не имела в самую блестящую эпоху своей красоты! Ну, теперь прощай! Нет, Генри Деварж, не удерживай меня: я иду к своему мужу. Он, по крайней мере, съумел простить и приголубить безпомощную, заблуждающуюся, несчастную женщину.

посмотрели друг на друга молча.

-- Жаркий день для прогулки, сказал Деварж с презрительной улыбкой.

-- Да, чорт возьми! вы правы, отвечал Виктор: - а вы что здесь делаете?

-- Я бил мух, произнес спокойно Деварж: - прощайте!