Гэбриель Конрой.
XXXV. Что произошло и что осталось под сосною

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XXXV. Что произошло и что осталось под сосною (старая орфография)

XXXV.
Что произошло и что осталось под сосною.

Месть не доставила Рамиресу такого счастья, как он ожидал. В минуту пламенного гнева, он преждевременно поджег свою мину и теперь боялся, что она недостаточно принесла вреда его врагам. Гэбриель не упал в обморок, даже не казался очень пораженным при известии об измене жены. Он так спокойно выслушал Рамиреса, что последний сомневался, покарает ли он Жюли. Кроме того, Рамирес ощущал неприятное сознание, что открытие роковой тайны не было сделано им с гордым достоинством, а вызвано насилием. Наконец, - и это было хуже всего, - он пропустил случай насладиться отчаянием мистрис Конрой при его угрозах рассказать все мужу. В сущности, его месть походила на месть автора анонимного письма, поражающого свою жертву в темноте, не видящого её агонии и несознающого своей индивидуальной силы.

К этим грустным мыслям прибавлялось еще опасение испанского переводчика Перкинса. К Габриелю Рамирес чувствовал только презрение, которое питает всякий любовник к законному мужу любимой женщины; но Перкинс возбуждал в нем тревожное сомнение, как всякий человек, кроме мужа, возбуждает в любовнике. Открыв тайну Гэбриелю, он не бросил-ли эту женщину в объятия другого любовника? Рамирес с нервным безпокойством упрекал себя, что не.умел воспользоваться вполне представившимся случаем мести. по как бы то ни было, он решился тотчас повидать ее и объявить ей, что подозревал её связь с Перкинсом. Он хотел ей сказать, что он, Рамирес, написал анонимное письмо, составил подложный акт на владение участком земли Гэбриеля Конроя и...

Но тут его размышления были прерваны стуком в дверь маленькой комнаты, которую он занимал в большом Конроевом Отеле. Это была Солли. Остановившись на пороге, она приняла смущение Рамиреса при её появлении за верный признак любви к ней.

-- Обед уже кончен более часа, произнесла эта хитрая дева: - но я припасла кое-что для вас. Вы вчера спрашивали о Конроях: Гэбриель недавно был здесь и спрашивал стряпчого Максвеля, который уехал в Сакраменто, хотя он один из близких друзей Сюзан Маркль и постоянный посетитель отеля.

Но Гэбриель более не интересовал Рамиреса, и он неожиданно спросил:

-- Скажите мне, мисс Кларк, где синьор Перкинс?

-- Этот старый, полинявший джентльмэн? Не знаю и знать не хочу, отвечала Солли, желая доказать Рамиресу, что ему нечего было бояться подобного соперника. - Он с утра не возвращался; вероятно, он где нибудь на Конроевой Горе. Я знаю о нем только, что он прислал сказать, чтоб уложили его чемодан к отъезду вингдамского дилижанса. Вы едете вместе с ним?

-- Нет, произнес резко Рамирес.

-- Извините за мой вопрос, но, так как он велел взять два места, то я думала, не надоели ли вам наши горные, простые обычаи и не уезжаете ли вы с ним?

-- Он взял два места! промолвил Виктор, едва переводя дыхание: - может быть, с ним поедет дама?

-- Дама! произнесла Солли, как бы приняв его слова за намёк: - я желала бы видеть, какая женщина поехала-бы с ним! Но вы опять уходите, а обед все вас дожидается. Право, мистер Рамирес, вы, должно быть, влюблены. Я слыхала, что любовь отнимает аппетит, но, конечно, сама этого не испытала, хотя в последние два дня почти ничего не брала в рот.

Но Рамирес не слушал Солли и, пробормотав что-то в роде извинения, схватил шляпу и поспешно вышел из комнаты.

Пока Солли оплакивала странное влияние её кокетства на впечатлительного испанца, Виктор отправился, среди зноя и пыли, на Конроеву Гору. Достигнув её вершины, он остановился, чтоб привести в порядок свои мысли, составить план действия и отереть пот, струившийся по его лицу от жары и утомления. Он хотел тотчас видеть ее, но где и как? Пойти прямо к ней в дом значило увидать ее в присутствии Гэбриеля, а это уже теперь нисколько не составляло его цели; к тому-же, если она назначила свидание с чужестранцем, то, конечно, оно не должно было произойти дома. Поэтому, он спрятался за кусты, надеясь пересечь им дорогу к Одноконному Стану и, никем незамеченным, подслушать их разговор. Место, избранное им, было, странно сказать, любимым убежищем Гэбриеля в первые времена его пребывания в Одноконном Стане. Большая сосна одиноко возвышалась на маленькой площадке, и Виктор, повинуясь какой-то таинственной притягательной силе, подошел к ней и уселся под её тенью. Тут случилось нечто наполнившее его суеверным страхом. Платок, которым он отер лицо, и даже рубашка были как бы обрызганы кровью. Через мгновение, он однако убедился, что это были только следы красной пыли, смешавшейся с крупными каплями пота.

Солнце медленно садилось. Длинные тени Резервуарного Кряжа ложились на Конроевой Горе и как бы подкашивали громадную сосну, еще так недавно гордо сиявшую на солнце. Звуки человеческого труда замерли внизу в овраге, и даже не раздавался на вингдамской дороге свист возниц. Чем более приближались сумерки, тем Рамирес становился безпокойнее и нервнее. Он ходил взад и вперед вокруг одинокой сосны, сверкая глазами и скаля зубы, словно он был кровожадный зверь, дожидавшийся ночи для нападения на своих жертв. Вдруг он остановился и стал всматриваться в даль. По тропинке из города шла какая-то женщина. Когда она более приблизилась, то Рамирес по некрасивой походке и костюму узнал в ней Солли. Чорт бы ее побрал! Но она повернула направо к бывшей хижине Гэбриеля и к его теперешнему дому; Виктор вздохнул свободнее. Почти в туже минуту подле него раздался голос, заставивший его обернуться. Перед ним стояла мистрис Конрой - бледная, величественная, решительная.

-- Что вы тут делаете? спросила она резко.

-- Тише, отвечал Рамирес, дрожа всем телом: - только что кто-то прошел по тропинке.

-- Какое мне до этого дело теперь? отвечала она презрительно: - по вашей милости, всякия предосторожности излишни. Всему свету известна наша тайна. Поэтому, снова спрашиваю вас: зачем вы здесь?

Он хотел подойти к ней ближе, но она отшатнулась и откинула в противоположную сторону свое длинное, белое платье, как бы не желая осквернять его прикосновением к этому человеку.

Виктор принужденно разсмеялся.

-- Я пришла сюда потому, что видела с балкона, как вы сновали взад и вперед между деревьями, подобно бешеной собаке. Я пришла сюда, чтоб прогнать вас хлыстом с моей земли, как я сделала бы с действительной собакой. Но прежде мне надо вам сказать два слова, как человеку, потому что вы им прикидываетесь.

При блеске заходящого солнца, грациозная фигура мистрис Конрой, с её сверкающими глазами и тысячью соблазнительных прелестей, казалась страстному испанцу очаровательнее, чем когда-либо, и он готов был упасть к её ногам.

-- Вы ошибаетесь, Жюлй, ей Богу, ошибаетесь. Я утром был безумен; увидав вас с другим, я просто сошел с ума. Клянусь, что было достаточно причин сойти с ума; но я приехал сюда с мирными намерениями.

-- Хороши мирные намерения, возразила презрительно мистрис Конрой: - ваша записка также была мирная?

-- Но мне надо было чем-нибудь заставить вас придти на свидание; а мне необходимо вам передать важные вести, которые могут вас спасти. Это - вести о женщине, обладающей вторым документом на вашу землю... Вы меня теперь выслушаете, не правда-ли? Дайте мне две минуты, Жюли, и я уйду.

-- Говорите, холодно сказала мистрис Конрой, прислонившись к дереву.

-- А, а! вы теперь хотите меня слушать, отвечал Виктор радостным тоном: - а выслушав меня, вы поймете все. Вопервых, я узнал, что адвокат этой женщины - тот самый человек, который бросил Грэс Конрой в горах. Он тогда называл себя Филиппом Ашлеем, но его настоящее имя - Пойнсет.

-- Как вы сказали? спросила мистрис Конрой, неожиданно отходя от дерева и устремляя сверкающий взгляд на Рамиреса.

-- Артур Пойнсет, отставной офицер. Вы мне не верите? Клянусь Богом, что это правда.

-- Какое мне до него дело? сказала она, презрительно возвращаясь на свое прежнее место подле дерева: - продолжайте! или вы все сказали?

-- Нет, но и этого достаточно. Он - жених богатой вдовы. Его прошедшее никому неизвестно. Теперь вы понимаете? Он никогда не дерзнет отыскивать настоящую Грэс Конрой и энергично защищать права своей клиентки. Поэтому, он ничего и не делает.

-- В этом все ваши новости?

-- Нет, не все. У меня есть еще одна новость, но я не смею ее здесь сказать, отвечал он, озираясь по сторонам.

-- Так я её не узнаю, отвечала холодно мистрис Конрой: - потому что это - последнее наше свидание.

-- Но, Жюли...

-- Вы кончили? спросила она тем же тоном.

Её равнодушие, естественное или ложное, подействовало на него. Он подозрительно посмотрел по сторонам и сказал в полголоса:

-- Подойдите ко мне поближе, и я вам скажу. Вы боитесь? Хорошо.

С этими словами он сам приблизился к ней и прибавил:

-- Нагните голову.

-- Вы сказали это ему, Габриелю? спросила она, не спуская глаз с Рамиреса, но тем же холодным тоном.

-- Нет, клянусь Богом, нет. Я бы ему и ничего не сказал, еслиб не обезумел от злобы и ревности. Притом же, этот грубый дикарь душил меня и насильно вырвал мою исповедь. Клянусь, что я уступил только насилию.

По счастью для Виктора, он не увидал в темноте, как презрительно сверкнули глаза мистрис Конрой при этом новом доказательстве могучей силы её мужа и позорной трусости Рамиреса.

-- Вы более ничего не имеете мне сказать? спросила она.

-- Ничего, ей Богу, ничего.

-- Так выслушайте меня, Виктор Рамирес, сказала она, сделав шаг вперед и останавливаясь перед ним, бледная, решительная: - какая-бы цель ни привела вас сюда, вы вполне её достигли. Вы сделали все, что хотели, и гораздо еще более. Человек, счастье которого вы хотели отравить, человек, которого вы хотели возстановить против меня, ушел и никогда не вернется. Он меня не любил, и ваши слова послужили ему радостным предлогом для оскорбления и для измены, давно уже таившейся в его сердце.

Даже в темноте она заметила, что Виктор радостно оскалил зубы; она чувствовала вблизи его горячее дыхание и поняла, что он хочет схватить её руку и покрыть ее поцелуями. Не переменяя своей позы, она поспешно заложила обе руки за спину.

-- Вы довольны? Вы сказали и сделали, что хотели. Теперь - моя очередь. Вы думаете, что я пришла вас поздравить с успехом? Нет, я пришла сказать вам, что, хотя мой муж, Гэбриель Конрой, оскорбил меня, унизил и бросил, но я люблю его. Я его люблю так, как никого прежде не любила и никого никогда не полюблю. Я его люблю так же пламенно, как вас ненавижу, и пойду за ним всюду, хотя бы пришлось ползти на коленях. Его презрение дороже мне вашей любви. Слышите, Виктор Рамирес? Вот что я хотела вам сказать. Но это еще не все. Тайну, которую вы только-что шопотом сообщили мне - правда это или ложь - я передам ему. Я помогу ему отыскать сестру. Я заставлю его полюбить меня, хотя бы ценою вашей или моей жизни. Слышишь, Виктор Рамирес., бешеная собака, испанский ублюдок! Я знаю, ты теперь скрежещешь зубами, как сегодня утром, когда тебя держал своей мощной рукой Гэбриель. Это была поза, достойная почтенного секретаря, укравшого бумаги у умирающей девушки, и мужественного воина, сдавшого крепость с гарнизоном одному лавочнику с котомкой за плечами. Я вас знаю, сэр, и презираю с первой минуты, как я выбрала вас своим орудием и жертвой. Ну, что же? вынимай нож! Я не боюсь; я кричать не стану! Живее, трус!

С криком безумной злобы и поднятым ножем, Рамирес бросился на нее. Но, в ту же минуту, из-за деревьев протянулась чья-то рука и схватила его за плечо. Она увидела перед собою Деваржа, бросившого на землю Рамиреса и, не дожидаясь результата борьбы, не благодаря даже своего избавителя, бросилась бежать.

-- Отнесите эту записку мистеру Конрою. Вы найдете его у стряпчого Максвеля, а если его там нет, то стряпчий вам скажет, куда он отправился. Вы должны его отыскать во что бы то ни стало; если он не в городе, то скачите за ним. Найдите его через час, и вы получите вдвое, прибавила она, отдавая ему золотой: - ну, живее!

Хотя А-Фи очень плохо знал по английски, но волнение мистрис Конрой было красноречивее всяких слов.

-- Я отыщу его живо, не бойтесь, отвечал он, многозначительно кивнув головой, и, сунув в рукав записку с золотым, бросился бегом по направлению к городу.

По дороге он не останавливался ни на секунду, и ничто не могло отвлечь его внимания от данного поручения. В кустах, на Конроевой Ггоре, он услыхал шум и крики о помощи, но пробежал мимо, только воскликнув:

Через полчаса, он уже входил в контору стряпчого Максвеля. Но там он узнал, что Гэбриель ушол час тому назад и неизвестно куда. А-Фи с минуту задумался, но потом махнул головой и побежал вниз по горе к тому месту, где работала в овраге партия его соотечественников. Поровнявшись с ними, он огласил воздух дикими звуками, совершенно непонятными для американцев, случайно работавших подле. Но действие этих звуков было магическое: все китайцы мгновенно уронили заступы и разбежались по всем дорогам и тропинкам, ведущим из Одноконного Стана.

А-Фи счастливее всех выбрал свой путь. Через полчаса он набежал на Гэбриеля Конроя, который спокойно сидел на пне подле дороги и курил трубку. Подле него лежали: лом, мотыка и узел. А-Фи, не теряя времени на слова, молча подал записку своему хозяину, повернулся и также быстро побежал назад. Прошло еще полчаса, и все китайцы возвратились в овраг к своей работе, словно ничего не случилось.

прочитал следующее:

"Я не права. Вы оставили за собою нечто - тайну, которую вы должны взять с собою, если дорожите своим счастьем. Вернитесь на Конроеву Гору через два часа, и вы узнаете тайну, но не медлите, потому что нога моя не будет более в этом доме, и сегодня вечером я уеду отсюда навеки. Я прошу вас вернуться не ради вашей жены, а ради женщины, имя которой она некогда приняла на себя. Вы придете, потому что любите Грэс, а не Жюлй".

навеки, ему показалось постыдным идти по улицам; с своей обычной неловкостью он обратил на себя внимание нескольких рудокопов, которые заметили, что он взбирался на гору по самой неудобной и никем не избираемой тропинке. На Конроевой Горе он оставался недолго, и, через десять минут, по словам одних, и через двенадцать, по словам других, он быстро, не оглядываясь по сторонам, спустился в овраг и исчез за кустами.

После захода солнца, в этот день температура изменилась; сильный, холодный ветер уничтожил удушливый зной, царствовавший в последние дни в Калифорнии. Но на следующее утро, ветер спад, и солнце осветило по прежнему безмолвную, неподвижную природу. Первые лучи его, озарив макушку громадной сосны на Конроевой Горе, мало-по-малу, проникли чрез её зеленые ветви до земли и робко остановились на бездыханном трупе Виктора Рамиреса, лежавшого ща спине с ножем в сердце.